Подменный князь. Дилогия (СИ)

Некоторое время мы препирались со Свенельдом о сущности перемен, происходящих в Киевском государстве, но по лицам воеводы и его молчаливых спутников я видел, что они пришли сюда не дискутировать.

А зачем же? Неужели убить меня — неугодного?

Нет, не то. Убить можно было сразу и без всяких разговоров. Убить можно было тайно, из-за угла. В конце концов, воевода мог организовать покушение на меня…

Я смотрел в окно на двор, где ветерок гонял начавшие опадать осенние листья. Ходили люди, о чем-то переговаривались. Тлел костер, который еще не начали разжигать для приготовления обеда…

Привычная картина, обычная жизнь. Но от нашего разговора со Свенельдом и его спутниками сейчас что-то серьезно изменится. Я это чувствовал, да и понимал умом — тягостная ситуация должна разрешиться.

— Киевская держава становится христианской, — сказал воевода, насупившись и поджав губы. — Мы это видим и не согласны с этим. Но мы не хотим войны внутри страны, потому что мы — воины, а не мятежники. Из поколения в поколение наши отцы и деды защищали эту землю от внешних врагов. И не нам, их потомкам, затевать внутреннюю распрю.

— Вы — это кто? — решился спросить я, когда воевода ненадолго замолчал, чтобы перевести дух.

— Мы — это русы, — спокойно ответил он. — Мы жили здесь всегда, это наша земля, а поляне только потом пришли сюда.

Ну, это был спорный вопрос, и я не был в нем компетентен. Поэтому оставалось ответить уклончиво.

— Все народы считают, что земля, на которой они живут, — их исконная. А все остальные — пришлые. На самом деле народы перемещаются по лицу земли, и это нормально.

— Христианство, эта зараза, идет от тебя, — сказал Свенельд, не обратив внимания на мои слова, показавшиеся ему неважными. — Проще всего было бы устранить тебя самого. Скажу тебе прямо, князь, мы смогли бы это сделать. Думаю, что ты это знаешь. Особенно если вспомнишь о том, как сам стал князем.

Воевода покосился на своих спутников: они-то ничего не знали о том, как Блуд с Добрыней и Свенельдом «произвели» меня в князья, прикончив перед этим моего незадачливого тезку…

Впрочем, все хранили молчание и не задавали вопросов. Понятно было, что мои визитеры заранее договорились о том, что станут делать.

Я молчал. А что бы я мог сказать? Ведь мне были неизвестны их намерения. В ту минуту мне оставалось лишь сидеть и слушать да постараться не довести до крайности. О том, что с людьми, говорящими неосторожные речи, тут разговор короткий, я знал слишком хорошо…

— Дело в том, что, устранив тебя, князь, мы только отложим принятие христианства в Киеве и зависимых землях. Да и то ненадолго. Большинство здешних людей хотят стать христианами. Ты это знаешь, и мы это видим. Но только не русы — это не наша вера.

Последние слова Свенельд произнес так мрачно, что я даже испугался. Но, видимо, воевода просто выразил плоды своих действительно тяжких раздумий.

— Наша вера — война, удаль, удача. Наши боги — воины. Мы не станем служить чужому и слабому богу, которого распяли на кресте. Это было бы позором для нас. Наши пути со славянами разошлись. Славян больше, чем нас, но мы воины, и мы не будем плясать под славянскую дудку. Кто хочет мира, пусть ищет мир. А кто хочет войны и славы — тот найдет их.

Спутники воеводы уже несколько раз тревожно и вопросительно взглядывали на него, а он все говорил и говорил. Свенельд не мог остановиться. Всегда немногословный, сейчас он был даже слишком словоохотлив. Он говорил и никак не мог выдавить из себя главное — не мог найти в себе сил сказать это…

— Мы уходим, — вдруг, не дождавшись, когда воевода решится, выпалил Фрюлинг. — Мы, народ русов, уходим от вас и будем искать свою судьбу и удачу в другом месте.

— Христианами мы не станем, — разом подтвердили два другим боярина, до того сидевшие молча. Они сурово смотрели на меня, и в их серых глазах я читал осуждение.

— Ты нас не заставишь изменить нашу жизнь, князь, — повторил Фрюлинг. — Мы уйдем и будем жить по-прежнему, как сами хотим.

Ну вот, теперь главное было сказано!

Я почувствовал, что можно расслабиться, ведь непосредственная опасность миновала. Меня не станут убивать прямо здесь. Не будут душить, колоть, резать и мой труп затем не выбросят из окна во двор.

— Я не могу вас остановить, — произнес я чуть осипшим голосом и сам не понял, сказал я это вопросительно или утвердительно.

— Нет, не можешь, — подтвердили мои визитеры. — Мы решили уйти и уйдем. С христианами нам нет одной дороги.

Что ж, это тоже было решение вопроса. Причем куда более мирное, чем можно было предполагать. Если русы уйдут, население Киевского княжества, да и других земель станет более этнически однородным. Во всех городах и селах будут решительно преобладать славяне. А они, как я уже успел заметить, были в основном доброжелательно настроены к христианской религии. Во всяком случае, славяне не поклонялись воинственным богам и не так дорожили военной славой, как их ближайшие соседи и сограждане.

— Куда вы собираетесь идти? — спросил я.

— Ты дашь нам письмо к императору Василию в Константинополе, — пояснил Свенельд. — Попросишь, чтобы он пропустил наши струги через пролив в Серединное море. Там мы будем искать себе новое место.

Я представил себе Средиземное море и возможности, которые там открывались. Италия, Испания, Греция, многочисленные острова. А есть еще южные берега, где живут арабы…

Это — бурлящий котел, где постоянно идет война всех против всех. Для небольшого, но воинственного и мужественного народа там всегда найдется чем заняться и где сложить буйные головы…

Судьба народа русов была мне предельно ясна. Для этого мне не нужно было обладать даром предвидения. В мире, из которого я прибыл, никаких русов не существовало. Более того, даже память о них стерлась навеки.

Осталось название страны — Русь, но это уже давно славянская страна, и никто в двадцать первом веке не вспоминает о том, что происходит оно от народа рус. Остался город Старая Руса, но кто же вспоминает о его действительном происхождении?

Нет, этот народ обречен историей. Они все погибнут. Может быть, не в этом поколении, так в следующем. Во всяком случае, русам предстояло исчезнуть из истории навсегда. История молчит о том, какую именно землю усеяли русы своими мертвыми телами — Италию, Испанию или алжирское побережье. Если бы я сообщил об этом Свенельду и его спутникам, то нанес бы им обиду. Они не поверили бы мне и решили, что я их запугиваю. Да и должен ли я говорить что-либо? В моих знаниях и комментариях тут никто не нуждался.

— Я дам вам письмо к императору, — сказал я.

На самом деле я испытал некоторое облегчение. Уход русов сильно облегчал мою задачу. Без них переворот в истории страны пройдет менее болезненно, без лишних толчков и ухабов.

Из Великого Новгорода прибыл очередной купеческий караван, и по Киеву разнеслась весть о том, что делается в северных краях. Добрыня Никитич, вернувшись в Новгород, немедленно объявил о том, что все жители без исключения должны креститься. Воины по приказу Добрыни в один день собрали по городу все изображения языческих идолов и выбросили их в Волхов. А те из жителей, кто вздумал возмущаться этим, поплыли вверх животами по Волхову-реке следом…

Слушая эти леденящие кровь истории, я думал о том, что Добрыня заслуживает если не снисхождения, то по крайней мере понимания. Его ярость по отношению к язычеству была понятна: его собственный сын пострадал от религии Перуна. Усердие Добрыни в насаждении христианства любой ценой было, таким образом, объяснимо.

Но я с содроганием понимал, что для меня такое невозможно. Немыслимо мне отдать приказ убивать людей из-за веры…

А если так, то справлюсь ли я со своей миссией? Как видно, старое будет отчаянно сопротивляться новому, и без жесткости тут не обойтись. Не все же, подобно русам, решатся покинуть родную землю и отправиться в другие края. Нет, многие останутся и окажут сильное сопротивление. Их придется принуждать силой, а как это здесь делается, мы все уже видели на примере Добрыни в Новгороде.