Когда тают льды. Песнь о Сибранде (СИ)

Только своими руками можно выковать счастье. На кого надеяться? Каких наград искать? Я получал свою плату сполна, глядя в глаза чужих детей, видя слёзы их родителей и улыбку моего Олана, который милостью Великого Духа не станет теперь обузой ни моей старости, ни своим братьям. Пусть он никогда не будет таким же, как остальные отроки – но не останется и тем, другим… каким он был раньше. И я буду любить его, как и советовала Октавия: принимая то, что мне не изменить, и благодаря за всё, что изменить с трудом, но удалось.

Не все думали так же. Как-то пришли ко мне люди, спросили, могу ли чем помочь их племяннику – тот не слышал и не говорил. Видит Дух, я влюбился в мальчонку, как только увидел: внимательные серые глаза, мягкая улыбка, волнистые русые пряди.

Я проверил его: магическое поле оставалось нетронутым, проклятием здесь и не пахло. Так случается при рождении – мало ли подобных случаев? Сделать тут, скорее всего, даже лекари ничего не смогли бы. Родственникам о том сказал тотчас, на что они лишь задумчиво покивали и так же молча ушли. Наутро я нашёл Ульфа под дверью своего дома с короткой запиской. Дядя с тёткой оказались кровными родителями, в безграмотных письменах уповали на мою доброту и милосердие.

Олан был в восторге от нового брата, но Ульфа забрала Октавия: тяжёлой оказалась моя служба в то время, на мальчишку внимания и сил не хватало. У неё он потом и остался, причём, несмотря на редкие встречи, меня убеждённо считал отцом, а Октавию – тётей. Это Олан научил: он у них в доме был частым гостем. Несмотря на разницу в возрасте и проблемы в общении, они друг друга понимали прекрасно: лучше, чем мы их.

Эрика подбросили с торговым караваном, проходящим через Ло-Хельм. Думаю, тоже не без умысла: знали, что в городке проживает сумасшедший «белый маг», которому не всё равно.

Беднягу оставили на месте стоянки, так что его не сразу и обнаружили: сам-то, без ног, он уйти никуда не мог. Фрол долго ругался, когда увидел меня, несущего Эрика на руках. Ему тогда было года три; говорил он, на удивление, для своего возраста хорошо, но очень тихо, словно боялся себя обнаружить. Его тоже забрала Октавия: сказала, что мальчику уход и внимание нужны, а дать всё это ей легче, не перебегая из дома в дом.

– С твоей-то службой, – ворчала свояченица, – какие дети! Всё равно без меня не справишься! А мальцу бы в себя прийти, отойти от страха…

Сейчас мальчишку не перекричать: Эрик разговаривал громко, уверенно.

– Тётя предложила наши дни рождения в один день праздновать, – поделился он. – Мы с Ульфом согласились: так же веселее, правда? Ему девять, а мне шесть – мы скоро вырастем, папа, и будем летать вместе с тобой!

– Посмотрим, – усмехнулся я, приглаживая светлые вихры.

Эрик оказался на удивление способным: всё понимал лучше Ульфа и даже Олана, и с соседскими мальчишками на улице быстро нашёл общий язык. Его беспрекословно, даже с удовольствием, носили на спине по очереди, то и дело устраивая соревнования, – кто быстрее, кто дольше, кто дальше – чтобы он не уставал на сделанных Фролом протезах.

– Я ещё помудрю, – говаривал кузнец, – и получше что придумаю. Будет парень ходить… бегать – не обещаю, но ходить… А девки к нему сами прибегут! Смотри, какой ладный! – и вздыхал досадливо.

Долго я здесь не задерживался: глаза уже слипались от усталости, а я ещё не дошёл до дома.

– Мы придём вечером, – напомнил Эрик, нетерпеливо ёрзая на лавке. – И я! Я тоже – приду!

Октавия проводила меня, остановившись за порогом. Лицо свояченицы сияло – это означало лишь одно: письмо от отца Кристофера.

– Отпуск у тебя прошу, – неловко скрывая улыбку, сказала она. – Хочу на месяцок в Кристар выбраться. Ближе к зиме, как только лето кончится. Не возражаешь?

Я задумался. В тёплое время года я отпустить Октавию никак не мог: сезон охоты – золотое время для поимки крылатых ящеров. А ещё обучение новых всадников… Тут даже думать нечего: летом я работал и днём, и ночью, почти не показываясь дома. Один, без родственницы, никак не справлюсь с детьми. Зато зимой работы становилось меньше, и, конечно же, Октавия заслужила небольшую передышку, чтобы отдохнуть от домашних забот. В конце концов, неожиданное пополнение нашей безумной семьи легло большей частью на её плечи. Чему, впрочем, Октавия не сопротивлялась: сказала, мол, нажилась для себя за время вольных странствий. Вот только отец Кристофер…

– Разве я могу? – усмехнулся, глядя в счастливое лицо свояченицы.

Октавия нахмурилась, но не очень-то убедительно: получив заветное письмо, она летала по Ло-Хельму ещё несколько дней, ни на что не раздражаясь и не стирая улыбку с уже немолодого лица. Я улыбался вместе с ней: свояченицу и духовника из Кристара объединяли, пожалуй, самые высокие чувства, которым не требовалась приземлённая плотская страсть. Даже завидно становилось: я-то подобным похвастать никак не мог.

И сидя долгими зимними вечерами в тёмном доме, наполненном только сонным сопением Олана, я устремлялся мыслью к весеннему солнцу и оживающим торговым путям, с нетерпением подгоняя беспощадное время. Потому что в день, когда тают стонгардские льды, с запада примчится ко мне самая прекрасная из земных женщин – Сильнейшая гильдии магов, госпожа Деметра Иннара.

Я стисну её в объятиях, как только она спрыгнет с седла, и на глазах у её сопровождающих и всего Ло-Хельма подарю такой поцелуй, от которого подкосятся ноги уставшей всадницы, и дрогнут мои собственные.

И нет, мне нет дела до людских пересудов. Не теперь, когда госпожа Деметра Иннара уже одиннадцать зим является моей женой.

А если с ней прилетит крепкий черноволосый юноша с внимательным взглядом светлых глаз, я буду непозволительно, невозможно, просто неприлично счастлив.

– Иди уж домой, – кивнула Октавия. – Девчонки-то Олана развлекут, пока ты выспишься. Тем более Дария вчера жаловалась, что вода в доме кончилась – вот как раз и будет твоему парню работа до полудня. А там и я найду, чем его занять: мне помощь тоже не помешает.

Я не спорил, пересекая улицу тем же размеренным, медленным шагом. У ворот никто не тявкнул, и я в который раз, открывая калитку, с сожалением посмотрел в сторону пустой собачьей будки. Старый Зверь умер несколько зим назад, а я всё никак не заводил нового сторожа. Фрол ругался, предлагал щенят от своего волкодава, но мне не гляделся ни один из них.

– Отец, – сонно поприветствовал Олан, когда я открыл дверь. Снова не заперся на ночь! – Я сам. Один спал. Здравствуй!

Обычно младший уходил к тётке – я переживал, по-прежнему не доверяя его самостоятельности – но в этот раз, видимо, не захотел. Сил ругаться совсем не осталось, поэтому я только ополоснул лицо и руки в серебряной миске у входа и принялся с себя стягивать воинское облачение: имперский плащ, кожаный доспех, наружи и поножи, тяжёлые сапоги. Олан отнёс всё на места, приготовил побольше воды, чтобы я освежился, собрал на стол еду, принялся неловко разжигать огонь в очаге.

Я помог, дело заспорилось. После завтрака я услал Олана к невесткам: он послушался с радостью. Я проследил, как сын сбегает узкой тропой к соседним домам. Безуспешно постучав в дверь к Дарии, он попробовал счастья у Лии, которая тотчас отворила. Встретившись со мной взглядом, старшая дочь понятливо улыбнулась и поманила Олана в дом. Дверь закрылась, а я наконец вернулся к себе.

Наскоро обмывшись да накинув свежую рубаху, тяжело поднялся по лестнице и упал на кровать прямо в одежде, едва скинув сапоги; тотчас забылся быстрым сном. Блаженные и тревожные минуты – а ну как за время, пока сплю, что-то произойдёт? Что-то с детьми? Или новые ящеры вырвутся на свободу? Или кто из старых поломает загоны? Рухнет с небес очередной незадачливый наездник из новичков? Прибудет гонец от Витольда или из северной крепости? Или…

Пробуждение, впрочем, оказалось на удивление приятным. Мягким, тёплым, уютным и таким родным, что я не сразу доверился ощущениям. Замер, чувствуя маленькие ладони под рубашкой и горячие губы на шее. В ноздрях защекотало – я уткнулся носом в ароматные гладкие пряди, не отказав себе в удовольствии вдохнуть поглубже.