Мост над бездной

— Я могу лишь надеяться, что он не захочет бросить их в схватку. Когда имеешь дело с хаморами, всегда получаешь больше того, о чем с ними договаривался.

Теперь Ршава посмотрел на солнце, пытавшееся пробиться сквозь утренний туман. Диск его был настолько тусклым, что прелат мог глядеть на него не щурясь. Но подобно тому как истинная яркость светила превышала видимую, так и степные кочевники часто могли принести больше несчастий, чем предполагали те, кто с ними договаривался. Вожди одного, двух или трех кланов могли согласиться на то, чтобы их воины стали наемниками. Это было нормально. Но если оказывалось, что добыча хороша, за ними могли последовать другие — все больше и больше, пока Видессу не приходилось, напрягая все силы, отбрасывать их назад за границу. Со времен Ставракия такое случалось неоднократно.

— И какая часть империи станет пастбищем для хаморов, если они перейдут границу? — спросил Ршава.

— Если хаморы перейдут границу? Да вся империя и станет, святейший отец.

И вновь Зауц был прав. Наверняка прав. Этим утром он выдавал правду в неприятных количествах. Ршава невольно перевел взгляд на большую статую Ставракия. Казалось, император-завоеватель был готов в любой момент выступить в поход — или был бы готов, если бы голубь не нагадил ему на левую ладонь.

— Что же, мы ведь не хотели бы, чтобы наши жизни всегда были скучными, правда? — вопросил Ршава.

— Моя личная жизнь? Нет, — ответил Зауц. — А вот что касается профессиональной жизни — здесь совсем другое. Если в моей профессиональной жизни ничего не происходит, это доказывает, что я превосходно справляюсь со своей работой.

Ршава приподнял бровь, но эпарх явно не шутил. У самого Ршавы список дел, которые он хотел совершить в своей профессиональной жизни, был довольно длинным. Книга, которую переписывал для него Диген, была лишь началом. Прелат все еще стремился учиться, а в один прекрасный день рассчитывал облачиться в ризу патриарха. Бедный Зауц! У него уже не осталось надежды подняться выше. Он никогда не станет губернатором провинции или министром в столице. Апатия и бездеятельность — вот и все, что ждет его впереди.

К счастью, эпарх не знал, о чем думает Ршава. Долгие годы при императорском дворе научили прелата сохранять невозмутимый вид; этот талант был весьма полезен и в церковной иерархии.

— Думаю, нам не следует особенно беспокоиться насчет кочевников, — сказал Зауц. — Стилиан не такой дурак, чтобы призвать их на помощь, а они… они не такие дураки, чтобы напасть на Видесс самим.

Его выдала короткая заминка. Зауц хотел сказать, что Стилиан преподал кочевникам урок и показал, что нападения на империю дорого им обходятся — или нечто в этом же роде. А потом изменил окончание фразы, но недостаточно быстро. Теперь невозмутимое лицо Ршавы маскировало улыбку. Зауц только что продемонстрировал, почему ему никогда не подняться выше эпарха.

— Если владыка благой и премудрый окажется милостив к нам, то гражданская война вскоре закончится и будет забыта, — сказал Ршава. — Тогда нам уже не придется беспокоиться о вторжении кочевников из степи.

— Да будет так, святейший отец. — Что бы там Зауц ни думал, он не осмелится противоречить родственнику автократора. И ни один видессианин, независимо от того, поддерживает он Малеина или Стилиана, не пожелал бы, чтобы сквозь империю пронеслись орды кочевников. Зауц тоже взглянул на статую Ставракия. — Он бы изрубил в фарш любого, кто попытался бы выступить против империи.

— Разве он не поступил бы справедливо? — согласился Ршава. — Император-завоеватель обладал энергией, какой не нашлось ни у одного из его преемников. Он разгромил макуранцев на западе и разграбил их столицу Машиз. Он вытеснил хаморов за край их степи. А его флот боевых галер неоднократно и сурово наказывал халогаев. Никто из остальных правителей Видесса не отдавал себя войне целиком.

— Но его здесь нет, — высказал Зауц еще одну очевидную истину. — И нам самим придется сделать все, что мы сможем.

— Сможем. И сделаем. И это будет достаточно хорошо.

Ршава произнес это уверенно. Эпарх кивнул.

Мужчины и женщины толпились в притворе главного храма Скопенцаны после божественной литургии. Мужья встречали жен, спускавшихся с женской галереи, братья дожидались сестер. А юноши и девушки, не состоявшие в формальном родстве, могли сколько угодно приглядываться друг к другу, чего им не дозволялось во многих иных местах видесских городов.

Ршава знал обо всем этом, но обращал внимания на взгляды и улыбки не больше, чем на воздух, которым дышал. Его обязанностью в притворе было обсуждать проповеди с прихожанами, а с наиболее богатыми из них вести разговоры о пожертвованиях. Прелат недолюбливал эту сторону своей работы. Но знал, что это одна из причин, по которым его послали в Скопенцану. Если он не справится здесь, то не сможет и в столичном Соборе.

За годы, проведенные здесь, Ршава научился справляться с нелюбимой частью работы. Он слушал вполуха, кивая в нужных местах, пока толстый купец, разбогатевший на торговле мехами с халогаями, все трещал и трещал о проповеди. Как и многие видессиане, он воображал себя богословом — и, подобно большинству из них, заблуждался.

Когда Ршава только приехал в Скопенцану, он доказал бы это торговцу четко и безжалостно. Но не сейчас. Прелат хотел, чтобы горожане были им довольны. Если они будут довольны им, то с большой вероятностью перенесут это отношение и на императора Малеина. Скопенцана осталась без гарнизона. Мятеж горожан мог склонить город на сторону Стилиана. И чтобы этого не допустить, Ршава сделает все, что сможет.

Мелькнувшее в толпе золото волос отвлекло его от болтливого торговца мехами. Необычная красота Ингегерд резко выделялась на фоне видессиан — почти всегда смуглых брюнетов.

Пожалуй, купцу повезло: он уже доболтался почти до откровенной ереси и Ршаве было труднее обычного держать язык за зубами.

— Извините, будьте любезны, — сказал прелат торговцу и отошел быстрее, чем тот успел ответить. Ршава кивнул жене Гимерия: — Надеюсь, проповедь вам понравилась.

— Как и всегда, вы говорили хорошо, — серьезно ответила Ингегерд. — Мне до сих пор странно, что о заповедях и могуществе благого бога настолько открыто говорят. В Халоге боги есть боги. Все знают, что они могут сделать, но никто об этом много не говорит.

— Здесь не Халога, и я рад это сказать, — ответил Ршава. — Мы хотим знать волю Фоса как можно лучше. Это позволяет нам точно следовать ей.

— Это вы так говорите. Но мне иногда кажется, что вы, видессиане, так много спорите о владыке благом и премудром всего лишь потому, что вам нравится спорить. — Улыбка Ингегерд смягчила язвительность ее слов, но не до конца.

Ршава мог бы на нее рассердиться, если бы такая же мысль не пришла ему в голову, когда он слушал торговца мехами.

— Мы готовы спорить о чем угодно, — признал он, — но некоторые темы важнее других. — Он помолчал секунду-другую. — Надеюсь, у вас все хорошо?

— Насколько может быть хорошо без Гимерия. — Ее поразительно синие глаза потемнели, будто туча заслонила солнце. — Но я вестей от него не получала. И мне остается лишь ждать и тревожиться.

— И молиться, — жестко добавил Ршава.

— И молиться, — согласилась Ингегерд. — Но к Фосу возносится так много молитв. Кто может сказать, найдется ли у него время озаботиться моей? А вы не помолитесь тоже за Гимерия, пожалуйста? Вы очень святой человек, святейший отец, и бог вероятнее к вам прислушается, чем ко мне.

«Она что, издевается надо мной?» — изумился Ршава. То, как она употребила его титул, вполне это предполагало. Но говорила она совершенно серьезно. Прелату захотелось почесать голову. Он не понимал Ингегерд. Он вообще не понимал женщин, но даже не догадывался, насколько он их не понимает. Но с ней, в отличие от остальных, он хотя бы сознавал свое непонимание.

— Я буду молиться за него, — пообещал Ршава внезапно охрипшим голосом.