Та, что надо мной(СИ)

- Ты молодец, Лаури, - говорю я. - Прогуляешься с нами по городу?

Старый слуга долго ищет куртку Альда, и я понимаю, что свой дом он покидает нечасто. Мы идём по тёмной улице к дальнему углу королевского парка. Деревья здесь разрослись и сомкнули кроны, как в лесу. Отсюда доносятся странные звуки - то ли свист, то ли завывание, то ли уханье.

- Когда мы будем на месте, - говорю я, - я подам знак, что надо встать и замереть.

Какое-то время я наугад плутаю между деревьями, потом останавливаюсь. Моя госпожа выходит из-за туч, и Альда с Лаури, глядя на большую дубовую ветку, видят то, что уже давно заметил я. Серые перья, нежнейший пух, воронёные когти и железный клюв. Неясыти оказывается не по душе наше внимание, птица бесшумно срывается с дерева и начинает летать по роще, продолжая кричать. Неожиданно я слышу громкое 'кви', которое ни одному человеку не удалось бы издать так, со скрежетом, и оно звучит для меня как самая прекрасная музыка. Лаури рядом нет, а на ветке сидит серая сова, чуть больше первой, и рассматривает нас круглыми тёмными глазами. Потом она расправляет крылья, отправляется в полёт за самцом, и они уже вдвоём распугивают криками всех здешних мышей.

- Она вернётся сама, - говорю я Альда. - Пойдёмте к вам домой.

По дороге Альда озадаченно спрашивает меня:

- И что же теперь? У Лаури будут птенцы? Или дети?

Книжник немало знает про оборотней, но вот с птицами я знаком несколько лучше:

- О, - машу я рукой, - совы в ухаживаниях куда более церемонны и обстоятельны, чем большинство людей. Считайте, что её просто пригласили на первое свидание.

Мы сидим уже не за столом, а на кушетке. Ночь сегодня выдалась очень холодной, и слуга с дымящимся глинтвейном появляется как нельзя более кстати.

- И всё-таки, почему? - спрашиваю я.

В самом деле, что может быть общего между потомком древнего рода, учёнейшим книжником с изысканными манерами, любителем хороших вин и этой девчонкой?

- Сначала я думал, что это дочь кого-то из ваших друзей, но вы, бесспорно, сумели бы отыскать её гораздо раньше.

- Вы не поверите, но я встретил Лаури всего четверть луны назад. Засиделся почти до утра, раскрыл окно. У меня большой сад и думаю, что она залетела туда, пытаясь спрятаться.

- Вы смелый человек, - говорю я.

- Увы, ничуть, - он качает головой. - Я боюсь толпы, избегаю лишних встреч. Тем не менее, о моей природе, вы, наверное, тоже догадываетесь. Когда я в состоянии говорить, я могу убедить кого угодно в чём угодно, особенно если это правда и особенно если у меня один собеседник. А вы ещё до этого пытались внушить Лаури, что есть люди, желающие ей помочь. Для девочки это было так непривычно, что вначале просто её напугало.

- И всё же почему?

Он медлит, потом вдруг заговаривает быстро и торопливо, как человек, долго о чём-то молчавший:

- Я единственный ребёнок в семье, и в детстве по большей части тихо играл где-нибудь в уголке или сидел над своими книгами. Желая приучить меня к обществу, родители отправили меня в школу для детей из самых родовитых семей. Там я тратил все силы, чтобы как-то справиться с тем, что вокруг так много людей, хотя учёба и давалась мне легко. В результате я не сразу заметил, что нелюбим сверстниками. Их пугала моя способность говорить так, что всё случалось по моему слову, а я не мог понять, почему. Ведь и они сами всё время пытались управлять друг другом: на 'слабо' подбивали товарищей на озорство, давали обидные клички, ябедничали и подставляли под гнев учителя тех, кто не был виноват. А самое большее, что позволял себе я - это 'отойди', 'отстань', 'не разговаривай со мной'. Ну, ещё, когда их заводила избивал одного слабого паренька, я заявил, что ему это даром не пройдёт. И в самом деле, появился учитель и оттаскал его за уши.

Однажды, возвращаясь домой, я увидел, что за мной идут шестеро моих сверстников - тогда это казалось мне огромной толпой. Я обернулся и закричал: 'Вы же боитесь меня!', и это было моей ошибкой.

- Да, - говорю я. - Никто не бывает так жесток, как трусы, особенно целая толпа трусов.

- Мне запихали в рот какую-то тряпку и повалили на землю, пинали ногами, плевали на меня. К этому возрасту мне уже внушили в семье представление о достоинстве нашего рода, и мне казалось, что лучше было бы умереть. Утром я сказал родителям, что останусь дома, и мне наняли учителя. С тех пор я редко покидал эти стены.

Дети часто изводят тех, у кого есть какая-то особенность - слишком толстых, слишком робких, слишком медлительных, однако с этим ещё можно было бы справиться. Но знать, что тебя всегда будут бояться и ненавидеть за твою природу, за то, что ты суть, как меня, как Лаури ... вам не понять, что это такое, а я понимаю.

- Я тоже, - проговорил я. И едва не продолжил: 'Я даже знаю, как ненавидят самого себя за собственную природу'.

Альда осёкся, и мне показалось, что он услышал непроизнесённые мной слова.

- Во всяком случае, - продолжал я, - надеюсь, что второй облик Лаури вас порадовал.

- Меня порадовало бы любое её Обретение.

- Видите ли, мы, люди, размечаем жизнь словами. - Ох, зачем я это говорю, моему ли собеседнику об этом не знать. - И символическое значение второго облика значит для нас не меньше, чем реальное. Сова - птица мудрости, и девочка должна быть достаточно умна. Она хотя бы умеет читать?

Со скрытой гордостью, почти отцовской, Альда отвечает:

- Лаури действительно умна и быстро всё схватывает. На одну осень их семья нанимала батрака родом из Ургота, и с тех пор девочка бегло говорит на урготском языке. А зимой она работала в монастыре свидетелей Творения и выучилась там читать и писать. Ей даже поручали переписывать несложные документы. Лаури пыталась сама разобраться в собственной природе, и хотя не очень преуспела, я потом довольно быстро смог объяснить ей суть дела.

Веру свидетелей Творения заимствовали из Ургота некоторые наши благородные, отчего их до сих пор иногда называют урготскими монахами. Во времена моей юности, когда был ещё жив мой отец, у них была всего одна обитель, но теперь появились ещё несколько. Поэтому так сложилось, что в Павии они арендуют землю, не притязая на владение ей и на труд окрестных крестьян. Зато монахи и послушники переписывают книги, помогают составлять прошения и жалобы, разводят пчёл и лечат больных, особенно мёдом, прополисом и маточным молочком. Так что среди наших мужланов они пользуются, пожалуй, большей симпатией, чем у себя на родине, и среди монахов сейчас довольно много простолюдинов.

Мы ещё немного обсуждаем дальнейшие действия, и я откланиваюсь, пожелав Альда доброй ночи. Всё равно он долго ещё будет сидеть на кушетке, маленькими глоточками отпивать глинтвейн, ожидая Лаури, вспоминать прошлое и думать о своих надеждах.

Утром я прихожу к Архивариусу:

- Вы, конечно, знаете, что вчера случилось новое Обретение.

- Да.

- Но вот о том, что Альда собирается объявить девочку своей дочерью, вы, полагаю, ещё не слышали.

- Она действительно его дочь? И когда же он успел кого-то обрюхатить? - насмешливо спрашивает Архивариус.

- Вряд ли это имеет значение. Зато, полагаю, теперь ему будет, кому передать свои знания, хотя, окажись она мальчиком, всё было бы проще.

На следующий день я проснулся рано, но почувствовал, что не в состоянии ничем заняться, и просто ходил взад-вперёд по своему дому. Приём у короля, на котором, как я догадывался, он собирался объявить Сейно Тэка своим наследником, должен был закончиться до захода солнца. Я условился, что ближе к ночи нанесу Сейно визит, но уже к полудню не находил себе места. Наконец, я решил, что зайду пораньше и поболтаю с Миро и Ктиссой, и уже открывал калитку, когда к дому подбежал, совсем запыхавшись, один из слуг Архивариуса с известием, что Архимаршалу стало плохо во время обеда у короля. Он вышел в сад, и успел попросить слуг, чтобы они помогли ему добраться домой, но почувствовал, что так бессилен, что не может сдвинуться с места.