Книга 2. Быль о Холодном Огне

Иней Олненн

Книга 2. Быль о Холодном Огне

ГЛАВА 1

По склону холма медленно поднимались двое. Один толстый и приземистый, второй — высокий и худой. Никак нельзя было понять, старики они или молодые, родня друг другу или только что встретились. Холм был высок и крут, им приходилось сгибаться едва ли не пополам, чтобы не скатиться вниз, к озеру.

— Мы не можем оставить его у нас, Грумвор! — пропыхтел толстяк, подтягивая за собой полы мехового плаща, что волочились по заиневшей пожухлой траве, — плащ ему был явно велик. — Людям запрещено входить в Кибал, ты знаешь это!

— Знаю, — ответил вечно хмурый Грумвор, он крепко, но бережно держал на руках закутанного в теплую накидку мальчика, который не подавал признаков жизни. — Но мы также не можем оставить его умирать у нас под носом! Ты же видишь, Огдалим, он почти остыл.

— Но Хокраму это не понравится, — отдуваясь, пробормотал Огдалим и утер пот с раскрасневшегося лица. — Ох, как не понравится!..

Наконец крутой склон был преодолен, и при этом толстый Огдалим упарился больше, чем Грумвор со своей ношей.

Холм, на который они взбирались, походил на перевернутый вверх дном огромный котел, оттого и звался в народе за глаза Котелком. На Котелок никто никогда не взбирался, потому что венчала его вросшая в землю мрачная толстостенная башня и слава за нею водилась дурная. Одиноко возвышаясь над Синим озером, башня издавна наводила страх на жителей далеких деревень и на тех, кто проезжал по старому тракту, связывающему Мир-Авит и Мир-Нрон — древние поселения служителей Огня.

По левую сторону от холма, на берегу, лежал каменный город — не большой и не маленький, давно необитаемый, и звался он, как и башня, Кибалом. Город сохранился целым и невредимым посреди всеобщего хаоса и разрухи, когда погибали прекрасные города Долины и на их месте Черный Король строил свои замки и святилища или не строил ничего. По слухам, сокровищ в Кибале-городе не водилось, но поживиться все же было чем, однако за два века никто не осмелился войти в него — ни авриски, ни степняки, ни Охотники, ни даже искатели, хоть последние, случалось, похвалялись, что побывали в пустом городе и вроде ничего примечательного там нет. Но таких рассказчиков обычно поднимали на смех, потому что никто не верил, как это можно пройти мимо башни и не потерять рассудок, а то и жизнь. Именно башня, тяжеловесная, угрюмая, седая, внушала безотчетный ужас каждому, кто глядел на нее с той стороны озера или осмеливался подойти ближе.

Огдалим неспроста опасался появления в Кибале человека, ведь тем самым они нарушали запрет, попирали волю бессмертных, чтимую, как закон, но между тем оставлять мальчика замерзать на заснеженной дороге претило ему не меньше. Поэтому он только тяжело вздохнул, утирая пот со лба, отворил перед Грумвором обитую железом скрипучую дверь и приготовился к худшему.

Внутри было ни светло, ни темно — сумрачно; три коптящих факела и пара окошек, больше похожих на бойницы, положения не спасали. Но Огдалиму и Грумвору свет был не нужен.

— А вот и Хокрам, легок на помине, — пробормотал Огдалим, собрался с духом и преувеличенно бодро воскликнул:

— Мы вернулись, брат! Ну и мороз нынче, вся живность попряталась! Лютует зима, прямо спасу нет!..

По лестнице, из темноты, к ним спускался закутанный с головы до пят в меховую накидку старичок, носивший звучное имя Хокрам. Высунув длинный крючковатый нос из полинявшего беличьего воротника, он поглядел сперва на Огдалима, а потом на Грумвора, вернее, на то, что было у него в руках.

— Однако, — простужено проскрежетал он, — дичь вы все же добыли.

— Это… м-м… не совсем дичь, Хокрам, — замялся Огдалим. — Это…

— Это совсем не дичь, — сурово отрезал Грумвор. — Это человек.

— Что?!

От столь яростного вопля Огдалим подскочил, как ужаленный, и в страхе попятился. Он никогда не спорил с Хокрамом, не мог сделать этого и сейчас. Но Грумвор был из другого теста, он не двинулся с места и твердо заявил:

— Это ребенок. Мальчик. Он умирает, поэтому я подобрал его и принес сюда. Сидя на вершине башни и глядя в небо, хоть раз посмотри на землю, Хокрам! Не думаю, что тебе было бы приятно видеть, как тело этого несчастного ребенка разорвут на части дикие звери!

— Да, неприятно, но запрет?! Ты забыл о запрете?! — Хокрам вперил в него свирепый взгляд, он свято хранил неприкосновенность Кибала и за это готов был сражаться с любым, кто на нее посягнет, будь то воин, мирянин или собрат по ремеслу.

— Я ничего не забыл, — мрачно возразил Грумвор. — Мы служим высшим силам, но также служим и людям, вспомни об этом.

Хокрам недовольно поджал губы и запустил руку во взъерошенные, как птичье гнездо, редкие седые волосы. Некоторое время на его лице отражалась борьба между долгом и состраданием. Последнее все же оказалось сильнее, да разве могло быть иначе? Из всех троих он был самым вспыльчивым, упрямым, вздорным, но и у него в груди билось сердце — доброе сердце, хоть он и прятал его старательнее остальных.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть будет так. Неси его вниз, Грумвор, в комнату для учеников. А ты, Огдалим, прекрати так радостно улыбаться. Если я согласился впустить в Кибал человека, это еще не значит, что ему повезло. Может, совсем наоборот.

На первый взгляд казалось, что помочь мальчику уже ничем нельзя. Он был бледен, неимоверно худ, и при каждом слабом вздохе у него в груди что-то хрипело и клокотало. Грумвор и Огдалим выхаживали его, хоть на успех надеялись не слишком — мальчик угасал на глазах. Огдалим исправно вливал мальчику в рот сытный бульон и всяческие лекарственные отвары, Грумвор делал примочки и растирания, оба почти не отходили от его постели три дня и три ночи, отложив все дела и обязанности. Хокрам появлялся редко, издалека неодобрительно смотрел на них и снова удалялся. Лишь однажды, когда Грумвор и Огдалим уже совсем валились с ног от усталости, он согласился посидеть у постели мальчика.

Явное улучшение наступило на четвертый день, и неизвестно, чему следовало его приписать — то ли действию лекарственных снадобий, то ли внутренней силе самого больного, упорно боровшегося со смертью, то ли тому и другому вместе взятым. Хрипы и клокотание в груди прекратились, и мальчик впервые спал безмятежно и спокойно.

Огдалим дремал на стуле у кровати, когда его заставил вздрогнуть сиплый голос:

— Ты кто, дяденька?..

Заметно похудевший за последнюю неделю Огдалим растерянно заморгал. Он еще не решил, что расскажет мальчику, когда тот придет в себя, ведь, по сути, он не имел права рассказывать ничего.

— А ты кто? — вопросом на вопрос ответил он.

Несколько мгновений он и мальчик не отрываясь смотрели друг на друга. Мальчишка все еще был худым и бледным, и тем ярче горели под непокорной челкой зеленые глаза, в которых любопытство затаилось лишь на время, а в глубине — боль и печаль, и еще что-то упрямое и неукротимое, но разве сразу разгадаешь? Поэтому Огдалим пока и пытаться не стал, рано. Курносый нос, рот, способный изгибаться в усмешке и растягиваться в широкой улыбке, пшеничного цвета волосы — все это увидел Огдалим и остался доволен.

— Как твое имя? — участливо спросил он.

Мальчик несколько раз сглотнул, видно было, что горло еще побаливает и слова даются ему с трудом.

— Меня звать Дим, — наконец произнес он, однако имени отца не назвал.

— Дим. Хорошо. Так и должно быть. Именно Дим тебя и зовут, а как же еще? Ну а меня звать Огдалим.

Мальчик обвел взглядом комнату. Голову поворачивать он пока не мог — каждая косточка в теле ныла, поэтому увидел только то, что было доступно взору. Комната как комната, ничего, уютная, отделанная деревом теплого коричневого цвета, с низким потолком, украшенным затейливой резьбой. Вот разве что окна нет, но, может, оно за спиной? А что свечи горят, так, наверное, вечер уже. Огдалим не мешал ему. Пусть понемногу осмотрится, решил он, всему свое время.