Страна призраков

ya”

Порой, когда Брауна к вечеру разбирал аппетит и определённого рода настроение, мужчины отправлялись в “Gray’s Papaya” на Ужин особой скидки.

Милгрим каждый раз получал оранжад на вынос — он хотя бы напоминал приличный напиток, а не жидкий сочок. Конечно, здесь подавали и настоящие фруктовые нектары, но только не с Ужином особой скидки. И потом, соки не очень вязались с представлением о “Gray’s Papaya”, в отличие от мяса на гриле, фисташек, сдобных булочек и приторных водянистых напитков, поглощаемых стоя под ярким сиянием гудящих флуоресцентных ламп.

От «Нью-Йоркера» — а, судя по всему, Браун и сегодня собирался там заночевать, — «Gray’s» отделяло каких-то два квартала вдоль по Восьмой авеню. Милгрима заведение успокаивало. Он ещё помнил время, когда две булочки с напитком, тогдашний Ужин особой скидки, стоили доллар и девяносто пять центов.

Похоже, Брауна “Gray’s Papaya” не слишком умиротворяла, но здесь он становился немного словоохотливее. Получив безалкогольную «пина коладу» с булочками, он начинал распространяться об истоках культурного марксизма в Америке. По словам Брауна, прочие люди могли сколько угодно толковать о «политкорректности», но только на самом деле это был самый настоящий культурный марксизм, пришедший в Соединённые Штаты из Германии после Второй мировой войны и зародившийся в хитроумных головах профессоров из Франкфурта. «Франкфуртская школа», как они себя величали, не теряя времени зря, беспрестанно запускала свои интеллектуальные яйцеклады в аудитории ничего не подозревающей американской академии старой выучки. Это место в его рассуждениях, очаровательное своей научно-фантастической патиной, доставляло Милгриму особую радость. Возбуждение взвинчивалось по нарастающей; вспоминались зернистые, в чёрно-белом изображении, звёзды еврокомма{[93]} в твидовых пиджаках и вязаных галстуках, плодящиеся как грибы после дождя или даже как вездесущие кофейни «Старбакс». Но каждый раз, когда речь подходила к концу, Браун портил всё удовольствие, заявляя, что «Франкфуртская школа» состояла исключительно из евреев.

— И… никого… больше, — говорил он, вытирая испачканные горчицей уголки губ ровно сложенной бумажной салфеткой. — Сам посуди.

История повторилась и сегодня, после долгих часов, которые Милгрим провёл в корейской прачечной. Браун только что произнёс эти самые слова, и пленник согласно кивнул, дожевывая второй хот-дог; к счастью, правила хорошего тона освобождали его от обязанности говорить с полным ртом.

Наконец с едой было покончено, и настало время возвращаться в «Нью-Йоркер». В воздухе смутно веяло близкой весной и даже как будто бы начинало теплеть. Милгрим подозревал, что это самообман, но всё же повеселел. Восьмая авеню в этот час не бурлила дорожным движением. По ближней полосе промчался в противоположном направлении жёлтый «Хаммер», и Милгрим невольно обратил на него внимание. Ещё бы не обратить, мысленно хмыкнул он, шагая вслед за Брауном. Во-первых, это «Хаммер», пусть даже не настоящий, а подделка,