По осколкам (СИ)

Промахнувшись, искры шипят надо мной. Одна чиркает по уху. Режет, вскрикиваю, но тут же кнут взвивается снова, заполняя небо белым.

Опять белое! Опять больно! Опять вырубит!

В Але все чужое. Рука крутится размашисто — никогда не было таких жестов. Взмах — кнут выпрямляется, рвется ко мне, рассекая воздух.

Сжавшись, бросаюсь вправо. Перерубит она меня! Как дверьми аварийной системы разрежет.

Свист и треск. Отталкиваюсь и качусь в сторону. Рядом взрывается, разлетаются раскаленные куски камней и песок, тут же осыпаются, проникают в дыры куртки, кусают!

Хочу вскочить, вытряхнуть. Но опять хищно свистит — и я едва уклоняюсь, прыгая за один из больших камней.

Поджигая редкую траву, бьет совсем рядом. Прижимаюсь плотнее к спасительному камню и слежу, как за кнутом тянется выжженная полоса, когда он ползет обратно к хозяйке. Треск стоит на дороге, дым поднимается над поцарапанной землей.

— Шустрая какая! — восклицает Ала.

Удар — и глыба за мной раскалывается с грохотом. Меня осыпает горячими обломками. Глаза бы уберечь! Ничего не видно. Пыль, гарь. Кашляю надсадно.

Опять трещит. Она бьет на звук! Дергаюсь вбок, перекатываюсь, пытаясь уйти от удара.

Вдруг обжигает спину — и волочет, будто за позвоночник тащит! Выгибаюсь, кричу от боли и страха. Не соображая, бросаюсь за ближайший обломок, прижимаюсь к нему.

Хочу дышать — дышать нечем. Перед глазами плывет. Осевшие искры терзают кожу, спина пылает. Что делать? Бежать?.. Ноги не слушаются, высовываться страшно.

Куда бежать?! Я и шага сделать не могу!

Вж-жих!

Хлестнуло возле головы.

Заваливаюсь, протащившись по камню спиной. Шиплю сквозь зубы, но успеваю переползти за соседний обломок и там сжаться, уткнуться в землю носом. Зрение совсем уходит, шум в ушах отодвигает треск кнута. Ала что-то кричит — не слышу.

Мне конец, конец… Мама хотя бы в переходе, а я умру среди своих. Одна, опять одна!

«Прекрати панику, что с тобой? Как новичок, смешно даже…», — фыркает Крин.

И увлекает — вставай, ну же! Когда-то я не дотянулась к ней, а сейчас она сама дотянулась.

Вцепилась. Держит!

Я — с защитой. Я не дамся — ни ветрам, ни Старшим. Никому не дамся!

Упираюсь ладонями, чтобы подняться. Руки твердеют, пальцы зарываются в сухую землю. Чудится, что они прорастают корнями, хватаются за осколок, проникают в него, жадно вгрызаются в самое нутро — туда, где загадочные механизмы, где непонятно что с локальной гравитацией, где еще хранится когда-то взятая от Малой энергия.

Вцепиться, вобрать!

Горячо-о…

Выдираю пальцы-корни, поднимаюсь. Меня трясет, и земля дрожит вместе со мной. Распрямляюсь. Кожа на спине невыносимо болит, словно лопается.

Ала стальной иглой застыла среди опадающего белого кнута. Она с недоумением смотрит, как гаснут искры ее ослабевшего оружия — оно больше не хочет ее слушаться.

— Что, заряд кончился? — хриплю я. — Не хватило на меня? Слабаки, ничтожества… со всеми своими порядками, правилами, чистками… Дунуть бы на вас — да развеять!

Под ресницы с самого края попадает движение: далекий шпиль Первого переломился, наклонился и тянется теперь ко мне. Голограмма он там или нет, а кажется, что занесся еще одним кнутом, черным, беззвучным.

— Но я вам не дамся, — повторяю, как заученный урок, отступая к переходу. — Я теперь все про вас вижу.

Старшая вдруг озирается и расставляет руки — так ловят равновесие. Белый кнут, широкими кольцами замерший вокруг ее ног, дергается, подпрыгивает над землей, словно пытается броситься в бой без хозяина. Ала крутит головой, чуть приседает среди поднимающейся пыли.

Я уже на углу.

Она останавливает на мне испуганный взгляд.

— Не дамся, — шепчу напоследок и, развернувшись, бросаюсь в мерцающий переход.

Падаю в него, жду привычной опоры. Но на первом же шаге меня хватает, сдавливает — и нет пути, нет дороги, снесло, закрутило.

Верх? Низ? Малая где? Не вижу даже ее. Вертится все, вихри мечутся по кругу — красное, зеленое, синее. Сорвало. Мне не выбрать направления, здесь не ходят наши, здесь негде ходить.

Кричу, кричу истошно, и хоть здесь нечем кричать, что-то от меня рождается в этом хаосе, что-то услышано. Ко мне бросается тропка — тоненькая, хилая. Такие мало кто выбирает.

«Забросили тебя, — думаю я, ложась на тропинку. — Веди сама. Доверяю. Всему доверяю, кроме этих…»

И можно перестать смотреть.

Меня волочет небрежно и торопливо. Одна молния бьет по ногам, но боли нет. Здесь нет боли, как нет и ног. А какая я буду, когда вышвырнет?

«Ходящая без ног. Далеко пойдет такая бестолковая полукровка».

Меня выбрасывает, и от удара несчастной спиной теряю себя окончательно…

Очухиваюсь от обволакивающего холода. Издалека, постепенно приближаясь, пробивается в сознание хрипловатый голос:

— Прочнее клей. И плечо не забудь стянуть.

— Не забуду, не забуду, — замечательно ворчит другой. — Не дергай меня, я еще над ногами ей не довернула… Ох, у нее ж ногтей на руках нет! Ты чего молчишь? Как ты смотришь вообще?!

— Плечо не забудь, плечо…

— Опять заклинило, — горестно вздыхает обладатель ворчливого голоса.

В пальцах покалывает болезненно, но терпимо. Потом начинает гореть и ужасно чесаться. Кажется, будто я опустила руки в ведро с очень голодными зубастыми рыбами. Это мне отращивают ногти. Переживу. Однажды уже так было, когда нас с Крин вышвырнуло в горы. Меня тогда сбросило и проволокло, цеплялась чем могла и за что подворачивалось. Крин меня долго потом лечила. Ничего, знакомо, и сейчас ее лечение переживу.

Крин?.. Как?!

Через муть в голове напрягаюсь раз, другой. Не встать! Оказывается, я лежу на животе, и чтобы подняться, надо сначала перевернуться. Пытаюсь, но кто-то цепко держит меня за плечи:

— Лежи! Не затянулось еще. Шустрая какая…

Снова рвусь прочь. Но держат, давят к земле. К рыхлой, влажной земле — значит, я уже не на углу Первого!

Выдыхаю и прижимаюсь щекой к успокоительному, пахнущему жирной сыростью.

— Ну вот так-то, уймись, а то сейчас все мое исправление сломаешь, второй раз мне тебя таскать и узнавать, что и как, совсем не хочется, потому что у меня, знаешь ли, нет опыта сожженные спины наугад восстанавливать… Чем же это тебя так?

— Плечо не забудь.

— Ну ты-то не лезь!

Недавно надо мной уже ругались подобным образом бородатые и дураки. Но именно так разговаривают только наши, а они поймут и поверят, когда я, почувствовав в вывихнутом плече резкий ледяной укол, скажу:

— Все в порядке, и со спиной, и с плечом. Я уже могу подняться.

Хватка слабеет, ворчливый голос звучит спокойнее:

— Ну, тебе виднее, только потом, если что, ругайся на себя, и чтобы не было никаких претензий, вопросов или что там у тебя еще может ко мне появиться.

Поворачиваюсь, сажусь, осматриваюсь.

Сотни светло-зеленых растений без веток, без листьев, только глянцевые толстые стволы. Они вздымаются ввысь из черной земли, бросают друг на друга худые тени. По их бокам снуют, играясь, проворные отблески и теряются внизу, в сочной траве. Жарко, терпко пахнет зеленью. Ветерок пробежал над землей, погладил траву. Острые высокие верхушки тоже задвигались, соприкоснулись, переплелись — и понесся вместе с ветром по лесу шелест, будто кто-то провел рукой по жесткому меху.

Справа от меня — свободный кусочек земли. Несколько стволов были выкорчеваны, но землю потом кое-как разровняли, а стволы разрубили и собрали рядом небольшой шалаш. Среди блестящего леса он выделяется крышей из матовой сухой травы, как скомканная тряпка на полированном полу.

Рядом с палаткой — костер. Он разведен не сегодня — много золы. У костра кружком мы: я и двое моих новых знакомых.

Основатель лежит на голой земле, упершись затылком и широкими плечами в толстый гладкий ствол. Над ее головой устроен небольшой навес из веревок и желтоватых мясистых листьев, собранных явно не в этом лесу.