Я - утопленник

Глаза Архипа зажглись неподдельной злобой, и я невольно представил, что было бы с теми парнями, нырни они вслед за Архипом. В воде бы им и наганы не помогли.

Однако черт с ним, с Архипом. Мне-то теперь что делать? Только сейчас я понял, в какую идиотскую ситуацию попал. Голый, без ключей от квартиры, денег и телефона. Во влип!

Но чего бояться? Что я сделал? Ничего. Или тот опер и впрямь завел на меня дело из-за наркотиков, которых я в глаза не видел? Бред! Не может этого быть. Не могут просто так взять и посадить только за то, что я один раз с Темным прокатился! Но ведь я сам усилил подозрения, сбежав и спрыгнув с моста. Они вычислили, где живу – это несложно, и явились проверить, жив я или утонул. Я нервно хихикнул. Представляю их физиономии, когда они взломали ванную! Заперта изнутри, душ льется, а никого и нет! Фокус-покус! Покруче, чем у Копперфильда. Хотел бы я прочесть их рапорт.

Заметив, что я задумался, Архип спросил:

– Что, туго пришлось? Там, наверху, ухо держи востро! Не одни, так другие привяжутся, пострашнее живых!

Я уже понял, кого он имел в виду. Но никто из мертвых пока не вставал на моем пути, а единственный, кого я знал, – Ковров – был сама учтивость.

– Слушай, Архип, – спросил я. – Я что-то не пойму: почему мертвый должен кого-то бояться? Что они мне сделают, твои очень страшные «другие»? Убьют?

Я усмехнулся. Архип тоже растянул губы, но улыбка вышла зловещей.

– Могут. Не все, но есть такие, что…

– Да как же они могут меня или тебя убить? Мы же мертвые! – закричал я.

– Это для живых мы – мертвые. Но и я для тебя, и ты для меня – живой. А раз живой, значит, и убить можно.

Логика Архипа была простой, как пять копеек, но в голове укладывалась с трудом. Что же получается: есть и вторая смерть? И третья, и так далее?

– А что будет, если меня убьют? Где я окажусь и кем стану?

– Кем станешь? – хитро прищурился Архип. – То нам неведомо. А ты, когда живым был, знал, кем станешь и где окажешься?

– Не знал.

– Вот и я не знаю. И Слизень не знает. Никто не знает. Тайна.

Пораженный этим открытием, я замолк. Так сколько же у человека жизней? Три, пять или бесконечность? И какой вид я приму, если умру снова: стану призраком или исчезну навсегда?

Чтобы Архип не ворчал, я сказал, что собираюсь поплавать по реке, исследовать, так сказать, место будущего обитания… Сам же выбрался на берег под Шлиссельбургским мостом. Там оделся и отправился к лавре. Пошел дождь, значительно облегчая путешествие, и, радуясь хорошей погоде, я прошел на Никольское кладбище.

Хотелось увидеть Коврова. То, что поведал Архип, мягко говоря, не удовлетворило. Мне думалось, интеллигентный Ковров может рассказать много больше. Я хотел узнать, почему стал таким, каким стал? Почему именно я или он, а не каждый умерший? Почему свет икон так на меня действует? Я ведь не вурдалак и не жаждущий чужих мозгов зомби? Я усмехнулся. Сведения о живых мертвецах, почерпнутые из пары книг и десятка фильмов ужасов, в реальности оказались, мягко говоря, несостоятельными. Наиболее исчерпывающие ответы мог дать Слизень, но встречаться с властителем Невы очень не хотелось.

Ковров оказался на том же самом месте. Хорошо, что не пришлось его искать. Странно, почему он не ходит по городу, а изо дня в день сидит на своей могиле? Так ведь и с ума сойти недолго. Хотя разве мертвые сходят с ума?

– Здравствуйте, Павел Иванович, – поздоровался я.

– О, мой юный друг! Здравствуйте и вы, хотя какое у нас с вами здоровье? – усмехнулся мертвец.

– Наверное, хорошее, раз ничего не болит. И болеть не может.

– Нет, юноша, вот здесь вы не правы. Болит, еще как болит! Вот тут болит. – Ковров приложил руку к сердцу. – Разве ваша боль прошла, после того что вы с собой сделали?

– Нет, – сказал я, не понимая, что он имеет в виду, и перехватил инициативу: – Скажите, Павел Иванович, мы с вами… ну, и другие мертвецы – мы нечисть?

– Кто вам это сказал? И что вы называете «нечистью»?

– Ну… – Рассказывать о зомби и вампирах мертвецу казалось мне детским лепетом, и я замялся. – Почему мне на иконы смотреть больно? Почему они жгут меня?

– Ах, это… – Ковров усмехнулся. – Вы хотите попасть в церковь?

– Не то чтобы хочу… Просто проходил мимо…

– Просить Бога о прощении поздно, – сказал мертвец, – мы уже наказаны. Но мы не нечисть. Я, по крайней мере, себя нечистью не считаю. Иначе давно бы кого-нибудь съел.

Ковров улыбнулся, и я отметил, что он не потерял способность шутить.

– Но среди нас есть и другие. Те, которые при жизни людей мучили, чаще всего и здесь делают то же самое, становятся упырями. Знавал я одного, его глаза в церкви огнем жгло, так он черные очки достал и ходил в очках.

– Зачем же он вообще туда ходит? Мне и раньше не хотелось, а сейчас не могу.

– В мое время в церковь ходили все. Даже те, кого на выстрел туда подпускать не следует. Сколько знал я таких негодяев… И вот умерли они и лежат в земле, а я хожу по ней и не могу вздохнуть спокойно, потому что не знаю: это я наказан или они?

Ковров задумался, по привычке тряся головою, худая рука погладила могильный камень.

– Есть и среди людей такие, что лучше бы они умерли. А среди мертвых такие, что лучше бы жили. Но не нам это решать, юноша. Все предопределено где-то наверху. Мы можем только уповать на милость Создателя.

– А я в судьбу не верю. Легко сказать: все предопределено! И ручки сложить. Все в наших руках, и судьба в том числе, – заявил я и в тот же миг понял, что произнес я это скорее по инерции. Раньше я действительно так и думал, но теперь… Теперь все потеряно. Я умер, и ничего не изменишь. Судьба? Может, и судьба. Если я и мог что-то изменить, время упущено.

– Вы еще молоды, – со слабой улыбкой сказал Ковров. – Вы еще не почувствовали силу времени. О, это страшная сила! Люди боятся смерти. Если бы они знали, насколько страшнее бессмертие! Когда не знаешь, сколько тебе отмерено и когда все это кончится. И кончится ли вообще? Когда нет конца страданиям, когда видишь, что мир спокойно существует без тебя, причем ничуть не меняясь к лучшему. И какая после этого надежда?

Я подумал, что в иное время и в ином месте послал бы этого меланхоличного фаталиста куда подальше, но теперь не знал, что сказать. Его слова были неприятны и даже чужды моему мировоззрению, но за ними стояли двести лет загробной жизни против моих двух недель. Да, время – страшная сила. С этим я спорить не мог, но намеревался получить кое-какие ответы.

– Павел Иванович, скажите: почему именно мы стали жить после смерти, а остальные нет? Чем мы отличаемся от других мертвых?

– Как, вы еще не поняли? – Призрак взглянул на меня с некоторым огорчением. – Это наказание за то, что мы не ценили данную нам жизнь. Теперь и вы, и я можем наслаждаться ею вечно. Какое изысканное и точное наказание…

– Подождите, я не понял. Что значит: не ценили? Я, конечно, молод и не думал о смерти. Рисковал, конечно. Дрался, бывало. Да любой может погибнуть, но я никогда не хотел этого!

– То есть вы – не самоубийца?

Вот он, ответ!

– Я даже не собирался! – возмущенно крикнул я. – Что я – сумасшедший?

– Я не считал и не считаю себя сумасшедшим, – мягко возразил Ковров, – но я пошел на смерть, зная, что мог бы избежать ее. Выходит, совершил самоубийство. А как вы умерли?

Я вкратце рассказал. Ковров задумался:

– Вы прыгнули, зная, к чему это может привести, значит, совершили осознанный поступок. Вот если бы вас сбросили… Вы безрассудно рисковали, за это и наказаны. Впрочем, я не могу говорить о наказании… Каждый здесь сам решает, наказан он или благословлен. Есть такие, что живут и радуются… Быть может, так и надо. Мне такая жизнь не по душе, но ничего с этим не сделаешь.

– Вы говорите: если бы меня сбросили? Так, если бы те люди сбросили меня с моста, я бы попросту умер, как все?

– Я не берусь судить об этом. Но все мертвые, которых я здесь встречал и знаю, ушли из жизни по собственной воле.