По осколкам (СИ)

Однако он сюда нас звал, я не глухая.

Он весь отравлен, ему явно нужна помощь. На нем срублены деревья, мертвы болота и много фонового шума. На нем ловят яд множеством упорных и трудолюбивых рук. На нем рождаются искаженными.

Если я попробую разобраться с этим осколком, мне это в заслугу не зачтется, потому что заслугу ждут только от Сатс. Если я брошу его как он есть и пойду искать для Сатс новое уникальное чудовище, то вне зависимости от того, найду я его еще раз или не найду, думать я всю оставшуюся жизнь буду только о том, что я опять бросила какой-то осколок и оставила на нем кого-то умирать.

Итого — там меня не простят, тут я себя не прощу…

Что же мне, пылью все развейся, делать-то?!

Никогда не бывала в положении, откуда не увидела бы выход. Всегда видела все — в том суть Основателей. Тут как бы тоже… Но в какую сторону?..

И тут я понимаю, что взгляд мой слишком долго топчется на хилом выгнутом мостике. Понимаю — и закрываю глаза.

Никуда от сути не денешься. Она сама все найдет и сама тебя за ручку подведет не хуже, чем я тут Сатс таскаю.

В этот же миг, когда я смирилась с тем, куда мне идти, чтобы выйти, сбоку пыхает огнем и жаром. Я едва не заваливаюсь на бок. Быстро перевожу взгляд — но не на Сатс, которая упрямо не хочет сделать простое подобие каши, а все мучается с хлебом, а на противоположный берег.

Люди на причалах, трудящиеся в ночи при свете факелов, не видели нас, пока мы сидели на этом холме в темноте. Но после вспышки от Сатс они все опустили свои ведра и собрались в концах причальчиков. Всматриваются. Тянутся. Что-то кричат тем, кто стоит на берегу и тоже интересуется.

«Разметай меня сквозняк!» — как метко говорят те из наших, которые постарше. Только этого не хватало.

— Давай сюда, что у тебя там получилось, — говорю сердито. — Уходим, но с другого угла. От канала нельзя, вода, провиснем. Поэтому через реку, там свернем налево и уйдем к соседнему углу. Только надо проскочить быстро и тихо. Видишь — на нас уже пялятся.

— Тут темно. Они нас не могут разглядеть, — предсказуемо спорит она. — Я бы сначала поела, а потом можно и уйти, раз ты закончила смотреть и слушать.

— Не закончила. Я мало что понимаю с этим осколком, но это не значит, что тут нечего понимать. Помнится, ты называла это слабостью, но я скажу тебе, что думать, будто нет того, чего ты не видел или не знаешь, неправильно, ошибочно и очень опасно. Оно может само тебя найти.

Пока мы разговаривали, люди на причалах немного успокоились. Даже шумно отругали кого-то одного. Кажется, того, кто первым указал на нашу вспышку. Его прогнали с берега за линию глиняных домов — пинали и несколько раз ударили мокрыми, блестящими в свете факелов ведрами.

— Укуси своего хлеба, чтобы в животе не урчало, и давай его уже сюда, — говорю я строго и поднимаюсь на ноги. — Нам надо тихо пройти между этими причалами с факелами и теми кострами. Видишь на холме точки?

Сатс кивает. И быстро жует. Морщится — значит, опять у нее не получилось.

Люди на причалах все-таки бросили свою работу, собрались у первого причала, о чем-то спорят. Я не слышу их голосов, не особо надо, но тянусь и настраиваюсь просто ради спокойствия. Они нас не заметили, они обсуждают, что вспыхнуло на холме, но не говорят, что кого-то видели. Значит, не видели. Значит, и не увидят. Не хочу к ним, не нравится мне, как они звучат.

Мостик длинный и узкий, с пятью подпорками. Зайти на него мы зашли. Прокрались по скрипучим доскам… Когда достигаем края моста на другом берегу, я едва ставлю ногу на твердую землю — и в ушах как застучит, как застонет!

Не пускает.

— Сатс. Остановись.

— Что? Идем назад?

— Остановись.

— Не весь еще осколок обежали? — в ее голос возвращается высокомерие.

— Просто стой, где стоишь, и не двигайся.

Я возвращаюсь по мостику на несколько шагов. Мост низкий, воду можно потрогать рукой, если лечь на живот и дотянуться через редкие столбики перил.

Ложусь и опускаю руку.

Кончики пальцев погружаются в жуткий холод, и больно бьет сильное искажение, словно бы десяток крыс бросаются отгрызать мою руку наперегонки друг с другом.

Дергаюсь, перекатываюсь на спину. Рука сжимается в кулак и прячется на груди, будто возле сердца — самое безопасное место.

Больно. Очень больно.

Ничего, это пройдет, это скоро пройдет. Просто много хлебнула…

Пока я лежу, рассеивая боль осколка, пропущенную через себя, и выдыхаю эту боль в воздух, Сатс топчется на берегу.

Мне остается сообщить ей, что у нас есть с чем работать. Но как сильно я хочу, чтобы на ее месте сейчас оказался любой другой, лишь бы опытный Мастер!

Когда-то было установлено, что выжить в переходах могут только тараканы и крысы. Сейчас я точно не знаю, что за животное лежит в заводи, но понимаю, что оно прошло через сильнейшее искажение…

Боль моя развеялась. Встаю и иду по мосту. Уже пускает, уже могу с него сойти.

Прохожу мимо Сатс и говорю:

— Оно не мертвое под камнем. Идем.

Она плетется сзади и ворчит. К этому я привыкла. Только один раз велела ворчать тише.

Мы идем по берегу заводи у самой кромки почти неподвижной воды. Выше на холме расположились несколько сонных местных. Они нас не видят, но лучше не привлекать к себе их внимания.

А эта брюзжит с каждым шагом все громче!

— …тоже не стальное. Меня не готовили к тому, что ты мне тут устраиваешь без остановки. Если ты немедленно не объяснишь, зачем мы сначала наворачивали круги и натыкались невесть знает на каких уродцев и сумасшедших, а теперь тебе вздумалось на мостах валяться и в судорогах биться, то я брошу все как есть и вернусь на Первый одна. Но тебе тогда любая дорога будет закрыта, а выбора…

Мы останавливаемся напротив большого камня; в ночи он кажется скалой, брошенной в воду, полную звезд.

— Здесь твое редкое чудовище, — шепотом говорю я. — Здесь. Живое.

— Что? Живое?!

В ушах снова хлещет, шумит, а я слишком устала, чтобы справиться, чтобы отодвинуть, заглушить.

— Сатс, соберись. Мне трудно в слова… Я не понимаю, что именно в нем изменилось… Вижу то, что есть сейчас. Это не камень. Оно выделяет много жидкости. Яд. Этого яда в один поворот оно выбрасывает в воду равно собственному весу. Само не большое, но очень плотное. Странно, как его сдавило, что оно?.. Нет, не знаю.

— Прислушайся лучше.

— Рот закрой! Я не слышу ничего в этом проклятом…

И тут пронзило, словно на небе, где правит Большая, показалась Малая, поддержала, родная, бросила лучик своего света.

— Это свинья! Это бывшая свинья!

— Что? Как свинья?

— А вот так. Ох, как же ее искорежило…

Круглый камень в заводи очень-очень медленно приподнимается, распуская вокруг себя ленивые круги. Потом шумно и длинно фыркает, пускает крупные пузыри и укладывается обратно, но уже на один мой шаг ближе к берегу.

Начинаю прикидывать вслух:

— Ее сначала разнесло, но переход сам сдавил… большая плотность, сжатие прошло выше допустимого раз в восемь… ничего, если расширить, быстро развеется лишнее, не удержится, само оторвется… Вот сюда-а… А здесь можно сразу заправить обратно… и по позвоночнику, если метку поставить, — спохватываюсь: — Ах ты ж! Какие тебе метки, ты же не…

— Я смогу!

Во мне сталкиваются желание сделать дело и сомнение, что оно сделается хорошо. Нехорошее сражение, не люблю такие.

Осматриваюсь и указываю ей на изгиб заводи:

— Ты новичок. Для тебя здесь слишком неровный участок. Даже если ты запустишь вихри только возле свиньи, все равно мало места: половина ее тела под водой. Тут нужна сноровка, иначе вихри вырвутся, воду расплещешь, еще дно зацепишь... В итоге ты не разделишь, где первоначальное, где искажение, где вода, а где муть и песок.

— Тогда я только сверху разверну.

— Если заранее дашь пошире, чтобы воды не касаться, — видишь? — тебе берег будет мешать. Вихри начнут спотыкаться о мостки, о лестницу, волочиться и путаться в подъеме на холм. Часть изъятого искажения останется в траве, в почве, в их обитателях.