По осколкам (СИ)

— Так и будем здесь сидеть? Хватит зады холодить! Или мы идем, или я возвращаюсь в деревню!

Вот поэтому и не испытываю я к ней любви. Ее раздражительность мешает ей не толкать того, кто не толкает ее. Но моего терпения и принципиальности хватает, чтобы посидеть еще немного, посмотреть вверх, туда, где проходит граница осколка. Нельзя увидеть, как там загибается воздух. Нельзя перевалиться через границу — осколок на внешней плоскости, как огромная тарелка, не вскарабкаешься просто так. А если вдруг поднимешься по скале или волнами моря утащит, там на ребре тебя и скрутит. На границе притяжение сворачивает свои линии вниз, к внутренней пирамиде. От неживого останется плоское, от живого — лучше не представлять.

Уйти можно лишь с углов. Вот мы сейчас встанем и…

— Инэн!

Я вздрагиваю и с неохотой встаю на ноги. Даже делаю несколько шагов к переходу.

Но вдруг понимаю, что поднялась одна. Мой Мастер сидит, смотрит на меня пронзительно. Чуть прищуриваюсь в темноте ночи и вижу по ее лицу, какой напряженной надеждой полон мой Мастер.

Так чего-то ждут от другого больше, чем от себя. И я спрашиваю первая:

— Что случилось? Тебя что-то тревожит?

— Так мы идем? — она неестественно кривится и глядит из-под отросшей челки почти осуждающе, словно я сделала что-то не то, для чего она меня окрикнула.

— Да. Ты хочешь задержаться?

— Да нет…

— Может, ты хочешь что-то сказать? Говори.

Она молчит. Я жду столько, сколько у меня хватает терпения. Потом слышу неуверенный голос:

— Да ну ла-адно…

Другой на моем месте сел бы рядом, завел разговор, вытянул то, что сначала лезло из нее недовольством, а сейчас заставляет отводить глаза и прятать тяжелый взгляд. Но я перестала соваться в ее дела и мысли после того, как перестала называть ее по имени. Вместе с обращением к себе мой Мастер лишилась и разговаривающих с ней о ней. Мы хорошо работаем и без личного.

Знаем мы друг друга давно. И она знает, что я промолчу, что не стану лезть, можно хоть сколько угодно сопеть. Поэтому встает, подходит. Упрямо смотрит только себе под ноги.

Что-то подсказывает мне, что в этот раз слишком многое в ней толкается, и потому все-таки надо будет поговорить. Позже, но надо непременно. Я нутром понимаю, что дальше не может продолжаться ее безымянность, а плечами чувствую, что хочу скинуть тяжесть того, что она незримо кладет на всех, кто с ней рядом. Но сейчас с ней говорить нет смысла. Беседа будет натянутой, а задержка — вынужденной.

Немногое мне доступно, но следующий осколок я выберу так, чтобы там был день под Малой звездой. От нее свет ласковей, но сильнее, потоки ярче. У меня будет время и возможность подобраться поосторожней, узнать, но не растревожить. У моего Мастера скверный характер, вспыльчивый. Но в новом месте есть шанс поймать момент: она на входе обычно очень уверенно себя чувствует, полна сил, решительна и в хорошем расположении духа.

А чтобы дойти куда-то до нового места, надо откуда-то выйти. И я маню ее рукой, указывая на переход. Дверь — в здешнем углу это отрезанная поляна — привычно очерчивается дымкой и повисает перед нами.

Мы делаем один совместный шаг. Трещина двери теряет дымку, ее линии становятся четче. Второй шаг — трещина расходится на ширину наших плотно сомкнутых плеч. Лишь прижавшись друг к другу плечом, мы может двигаться по переходам — очень они узкие.

Третий шаг — и междумирье окружает нас, полное хрустким шумом и переливами сине-красных молний. Наши звезды виднеются радужными кляксами…

Мы сами здесь не материя, но что мы — никто не скажет. Не сохранилось знаний и понимания, как устроены переходы и что именно творится в них, лишь возникло умение ими пользоваться. Сама могу сказать одно: это — норы, прорытые в колоссальной энергии. Эта энергия держит огромным облаком все осколки и не дает им разлететься. Здесь льются бешеные потоки силы, ветрами проносящиеся между черными многогранниками осколков. Здесь свистят и ревут ураганы космического света. Когда-то я не знала, что свет умеет реветь, а теперь могу на слух различить, как звучит какой луч. Находилась, наслушалась…

Жуткие сферы, хоть и не материя. Если бы мы совсем не помнили, кто мы и что умели раньше, решили бы, что это магия. Так уже называют на некоторых осколках нашу силу. Может, кто и спорит, разъясняет, рассказывает, но не я.

Против силы, которая держит оставшийся мир вместе, мы тоже держимся вместе. Лишь то, что мы идем, плотно прижавшись друг к другу, защищает от смертельных ветров. Каждая из нас — щит для другого, иначе развеет. Бывали, конечно, случаи, когда кто-нибудь из наших возвращался на Первый, потеряв свою пару. Таких вернувшихся обсуждать не принято.

Крысы и тараканы бегают по одному — они живучие, искажаются. Прочие животные — погибают. У людей, сохранивших разум, хватает этого разума не соваться в переходы. А другие... Однажды на наших глазах десятка два полуголых и грязных от крови и золы людей, подбегая на руках и ногах, как будто искажение уже коснулось их и лишило прямой спины, с исступленными криками бросались в переход. Мой Мастер попробовала разогнать чудовищную очередь, но ее не замечали — прорывались сквозь поднятый ею ураган, кричали надрывно, и переход проглатывал их, разве что не облизывался. «Туда им и дорога», — со злостью бросила она тогда и опустила ветер.

А потом я увидела, что у нее губа прокушена…

В шуме и треске красных молний мне удается разглядеть, как из-под наших ног вперед уходят четыре тропы. В конце одной стоит щит — да, ожидаемо попался выход на мертвый осколок. Очередной.

Из оставшихся трех путей я выбираю средний — не люблю крайности.

Делаю шаг и чувствую, как сбоку замирает и начинает соскальзывать горячее и крепкое. Мой Мастер мешкает, потом отстает от меня, не понять насколько — тут нет расстояний. Я оттормаживаюсь и тянусь обратно. Нельзя разрывать прикосновение: иначе мы открыты, иначе долго не продержимся. И сказать ей ничего нельзя — здесь нет у нас голосов. А хочется сказать. Хочется крикнуть «Ты что это?!»

Что бы ее ни отдалило, она быстро возвращается, подстраивается и встает тенью рядом. Ломкое щупальце острой молнии бросается к нам с ее стороны — и тут же его разбивает в пыль.

Нет, не буду я оставлять ее тревоги в ее же делах! Мне было безразлично, что происходит у нее в голове, но лишь до той поры, пока это только в голове. А тут в работу полезло.

Выйдем — все скажу. С ней, конечно, творится неладное, но чтобы застревать посередине перехода…

Переход на последнем участке не дает управлять своим движением, он сам выталкивает из себя на осколок. Нас выкидывает на маленькую площадку, волочет по камням с такой силой, что мы едва не валимся со скалы.

Мой Мастер визжит, катится и наконец хватается за серый выступ. Очень удачно и вовремя — ноги ее уже висят над обрывом. Еще чуть-чуть — и рухнула бы… не видно куда.

Никогда не знаешь, куда выйдешь. Среди наших есть такая игра — кто удачней предскажет угол, где окажется выход. Игроки пытаются даже просчитать систему, принципы, составляют и заучивают карты, спорят, открывается ли только один выход или сразу все углы активируются при нашем приближении. Но никакие подсчеты и споры не помогают. Выбор осколка и дороги к нему — во власти Основателя. Выход на осколок — всегда случаен, и даже если существует закономерность, мы не научились ее понимать.

Несколько раз нашу пару выбрасывало в воду. Очень часто на скалы, как сейчас. Один раз в скалу — нам неприятно, для скалы разрушительно.

— Цела? — спрашиваю я, поднимаясь и отряхиваясь от серой пыли. Штаны совсем затерлись. Пора на Первый, обновиться…

Молчание. Она лежит на краю пропасти и даже не думает подниматься.

— А раз цела, то отвечай: что это сейчас было? Куда ты собралась посреди перехода?

— Ты не поймешь.

— Перестань строить из себя то грозную, то загадочную! Еще одна такая выходка, и это ты у меня поймешь! О твоих капризах уже шутки ходят. То тебе тараканы скучные, то «обращайтесь ко мне по статусу», теперь давай меня под молнии подставлять! Хочешь — крась тараканов в оранжевое. Хочешь — вытребуй себе право сидеть после работы на каждом осколке по пять поворотов и отдыхать. Хочешь — придумай себе новое имя, какое никто не выговорит…