Техническая помощь

Павел Молитвин

Техническая помощь

Город был затянут сетью косого мелкого дождя. Дома стали одинаково серыми, полиняли, потеряли свой цвет. Ничего не отражали мутные зеркала луж, испятнавшие черный асфальт. В такую погоду уныние словно разлито по тусклым улицам, по пустынным площадям. Хмурое спокойствие снизошло на мир, и люди, выйдя из теплого светлого помещения, не бегут, торопясь укрыться от дождя, — влага, кажется, успела пропитать и воздух, и одежду, и мысли. Надвинув капюшоны, запахнувшись в плащи, раскрыв спасительные зонтики, неторопливо идут по своим неотложным делам редкие пешеходы.

Дмитрий не имел зонтика, плащ оставил на работе и успел уже так промокнуть, что даже перестал горбиться и втягивать голову в поднятые плечи. Он ждал автобуса, которого не было минут десять. Перед этим столько же ему пришлось ждать троллейбуса, ждал бы, вероятно, и дольше, если бы не притормозил частник, за треху подкинувший его сюда.

На Дмитрия не распространилось унылое спокойствие, охватившее город на третий дождливый день. Напротив, сейчас он чувствовал особый прилив энергии, ему казалось, он возбужден до такой степени, что падавшие на него капли дождя должны тут же испаряться.

Час назад он решил проводить Ольгу. Их почти двухлетнее знакомство должно было прерваться — она отправлялась в командировку на Курилы. От того, успеет ли он в аэропорт до ее отлета, зависело многое; командировка Ольги должна продлиться не меньше года, и у Дмитрия были основания полагать, что он является косвенной причиной ее поездки, если не сказать бегства.

Он взглянул на часы: до начала регистрации пассажиров оставалось минут двадцать. Улица была пустынна: ни автобусов, ни машин, ни людей. В аэропорт вели две дороги, и ему, конечно, «посчастливилось» ждать автобус или попутку на менее оживленной. Дмитрий давно не был в аэропорту и сейчас, несмотря на табличку, начал сомневаться, существует ли еще этот автобусный маршрут и пользуются ли этой дорогой вообще.

Он был один среди нахохлившихся серых домов, а перед ним простиралось еще более серое, совсем уже унылое поле. То есть когда-то там было поле, громадный пустырь, а сейчас стояла стена мелкого противного дождичка, за которой, может, нет ни поля, ни дороги, ни аэропорта.

«Вот ведь угораздило!» — подумал Дмитрий, морщась, — рубашка плотно облепила тело, вода текла по лицу, а белые брюки стали темно-серыми и, кажется, тоже насквозь промокли.

Несколько дней назад у них с Ольгой состоялся последний разговор. Он чувствовал, что, если Ольга уедет, они расстанутся навсегда, и сделал отчаянную попытку ее удержать, двинул, так сказать, в бой «последний резерв Ставки». Он предложил ей выйти за него замуж. Было у него подозрение, что ради этих его слов и затеяна игра в Курилы. Естественно, когда девице почти тридцать, ей хочется иметь мужа, детей, хочется вить гнездо. Если бы она сказала, как он ожидал: «Ах, женская решительность все же преодолела мужскую стыдливость? Над этим надо подумать!» — или что-нибудь подобное, все встало бы на свои места. Но ничего подобного не случилось. Ольга слушала его, обхватив ладошкой маленький острый подбородок, затем встала из-за стола и, ничего не ответив, пошла к окну.

Она смотрела в темную августовскую ночь и молчала. Дмитрий ожидал совсем иной реакции и чувствовал, что начинает раздражаться. В такие минуты он не мог даже предположить, о чем Ольга думает: она словно уходила от него, убегала, ускользала куда-то в глубь себя.

— Ну что, так и будешь молчать? Ты не хочешь, чтобы мы поженились? — Он уже понимал, что командировка, которой она добивалась с таким трудом, вовсе не блажь, и если он хочет как-то поправить и изменить происходящее, то должен отступать, отступать, отступать…

«Нет». Дмитрий зябко передернул плечами, озираясь в поисках хоть какой-нибудь машины. То, что надо было отступать, он понял лишь сейчас. А тогда он был раздражен и готов был переть, как танк, только вперед. Немедленно воздействовать, разубедить, заставить!

— Конечно, я хочу выйти за тебя замуж. Я ждала… Но ты всегда говорил, что у каждого из нас своя жизнь. Ты не интересовался моими делами, не позволял мне вникать в твои. Я даже не знаю, о чем ты мечтаешь…

— Как о чем? — У Дмитрия глаза полезли на лоб. Еще никто ни в школе, ни в институте, а тем более на работе не спрашивал у него, о чем он мечтает!

Он вспомнил парадокс Уайльда: «Определить — значит, ограничить». И кто-то еще… Гессе? Ну, не важно кто, сказал, что самая лучшая мысль, высказанная вслух, глупеет вполовину и огрубляется. Да дело даже не в этом. Как это вдруг он, тридцатилетний мужик, ни с того ни с сего скажет: «Я мечтаю встретиться с пришельцами!» Несерьезно. И действительно получится огрубление. Он не надеется встретиться с пришельцами, но… Он работает в большом институте, занимающемся изучением и расшифровкой сигналов из космоса. Его коллеги смеются: мол, «мы держим руку на пульсе звезд!». Как будто больные звезды пришли к ним на прием и после исследования пульса начнется изучение их выделений. Нет, Дмитрий скорее сравнил бы их со старателями, которые перелопачивают груды породы, чтобы найти крупинку золота. Теоретики и практики, люди случайные и Богом призванные, бессребреники и карьеристы. Каждый по-своему понимает смысл этой работы, по-своему любит ее и чего-то от нее ждет. Он ждет сигнала. Сигнала откуда-то издалека, свидетельствующего о том, что не одиноки мы во Вселенной, что не одна искра разума, а много их в космосе, может, уже есть где-то Великое Кольцо, и только мы, земляне, ушами хлопаем? Но ведь так не скажешь, ведь это же детский сад! «Скажи я кому-нибудь, что работаю ради такого сигнала, так ведь жертвы будут: сколько народу со смеху умрет! Но не Ольга. Нет, не Ольга… Да кто же сейчас друг у друга о мечтах спрашивает?! О чем сама ты мечтаешь?» Но ничего этого он Ольге не сказал, и она закончила:

— Каждый из нас занимает слишком незначительный уголок в жизни другого. Меня это перестало устраивать. — Она говорила с горечью и старалась на него не смотреть. Она, которая никогда не отводила глаз.

Ему казалось, что, если бы она не отвела тогда глаз, все могло быть по-другому. В том, что она не хотела на него смотреть, ему почудился упрек, но если бы она смотрела прямо, упрек послышался бы ему в голосе, померещился в жесте…

«Ну не может же быть, чтобы ни одна машина не ехала в аэропорт?!» — Дмитрий еще раз осмотрел табличку с номером рейсового автобуса, она висела на месте: желтая, с облупившимся краем. Взглянул на часы: «Кажется, еще немного, и я начну одновременно кусать оба локтя!»

Он был глупец, затаил обиду и ушел, а ведь можно было все исправить! Но не это, не это заставило его принять решение, вытолкнуло под дождь час с лишним назад. Привыкнув анализировать свои поступки, он привык и разумно их объяснять, что позволяло ему почти всегда жить в мире с самим собой.

«Конечно, я хочу выйти за тебя замуж…» — сказала она, и горестно дрогнули обычно улыбчивые губы. И, вспомнив, как она это сказала, он откинул глупые обиды, как откинул через минуту схемы и расчеты, оставил гордость, как оставил плащ на вешалке… Нет, плащ он оставил не случайно, а чтобы создать эффект присутствия на рабочем месте, отпрашиваться не было времени. Именно эти слова вспомнились ему и ее легкая, вдруг показавшаяся такой одинокой и беззащитной фигурка на фоне темного окна… Ольга в своем пестром домашнем халатике и небольшой круг оранжевого света от торшера, едва охватывающий половину маленькой комнатки, представились ему вдруг символами счастья, такого хрупкого и недолговечного, что Дмитрий даже замотал головой, пытаясь прогнать наваждение. Он сомневался, тешил свои обиды, когда уезжала, уходила его женщина, которая, вне всякого сомнения, любила его и которую, главное, любил он. Сомневался и колебался он, природой призванный защищать, оберегать, поддерживать ее! Но если сомневается любящий мужчина, то как тогда мир не сходит с рельсов и не летит кувырком к чертовой матери?