Экзамен по фарнухтологии (СИ)

Леонид Свердлов

Экзамен по фарнухтологии

Я не был готов к экзамену. Вообще он стал для меня полной неожиданностью. Я вертел в руках билет и пытался вспомнить хоть один миг подготовки, хоть одну лекцию по этому предмету, лицо преподавателя, наконец. Но в памяти растекались только обрывки фраз и формул, красочные таблицы из учебника, разводы мела на плохо вытертой доске, пальцы, перепачканные в синей пасте, и все это вместе собиралось в два вопроса:

С первым вопросом просто: напустить туману, потрепаться, но на листок тут ничего не напишешь. Экзаменатор, скорее всего, не захочет слушать эту чушь и сразу потребует ответа на второй вопрос.

Я оглядел аудиторию. Кроме меня экзамен сдавала только одна девушка. Раньше я ее не встречал. Она наклонилась к своему листку и что-то быстро строчила. Уж она-то подготовилась. Я потянулся к ней, чтобы задать вопрос, но она не заметила, а экзаменатор сразу ожил и, встряхнувшись, спросил:

— Вы уже готовы?

Все равно уж не вспомню, что время терять. Я кивнул. Он подсел ко мне и с любопытством уставился на стенку за моей спиной.

— Современное общество немыслимо без фарнухтологии, — начал я.

— А фарнухтология без общества? — перебил он.

Его очки блеснули как клинок, выхваченный из ножен.

— Наука — неотъемлемая часть жизни общества!

«Хорошо ответил».

— Какую часть жизни общества она составляет?

«Чтоб тебя!»

— Этого не было на лекциях.

«А может и было».

— Этот вопрос я давал для домашней проработки. Впрочем, продолжайте.

«Если он будет так цепляться к каждому слову…»

— Фарнухтология…

— Достаточно, это Вы уже говорили. Второй вопрос.

«Интересно, зачел ли он мне первый?»

— Я боюсь за точность формулировки.

— Напрасно: она не зависит от Вашего ответа.

— Зато от нее зависит мой ответ.

— Но Вы же ничего не ответили!

— Да.

— Наконец-то Вы начали думать.

«Дурдом!»

— Поясните формулу Денстиллета, — попросил он, устало кладя голову на ладонь.

«А все-таки я долго держался. Он меня минут десять заваливал, а я ведь этого совсем не учил.»

— Знаете, у меня очень плохая память на формулы. Не люблю я их. Напишите мне ее — я поясню.

Девушка оторвалась от своих записей и, обернувшись ко мне, рассмеялась. Меня это возмутило.

— Неужели ты думаешь, что, вызубрив формулу Денстиллета, стала настолько умной, что можешь смеяться над другими?! — воскликнул я. — Ни одна формула не изменила тебе ни одежды, ни образа мысли, ни один лишний волос не вырос на твоей голове оттого, что ты узнала на одну формулу больше, да если бы у тебя от каждой формулы вырастал волос, то тебя можно было бы показывать в зоопарке!

Она рассмеялась еще веселее. Мое самолюбие было растоптано.

— Я приду в следующий раз, — сказал я.

— Я сегодня весь день на кафедре. Подумайте над своим вопросом, только не обрастите от этого волосами.

Я попятился к двери, цепляясь за спинки стульев. У двери я решился поднять глаза и улыбнулся девушке, я понимал, что зря нагрубил, но она была слишком увлечена перечитыванием своего листка и моя улыбка беспомощно повисла в воздухе. Чтобы ей не пропасть, я сделал вид, что улыбаюсь экзаменатору.

Что это сон, я понял, когда в холле института снова встретил девушку с экзамена.

— Тебе нужна помощь? — спросила она.

— Да, — ответил я, улыбаясь на этот раз не только в пустоту, — одолжи мне свой конспект и покажи, как пройти на кафедру фарнухтологии — я там ни разу не был.

— Покажешь ему дорогу? — спросила она у парня, который был с ней.

Только сейчас я заметил, что она не одна.

— Это денстилл двенадцать отсюда, — замялся парень, — но я могу довести и за десять денстилл.

— Но у меня нет при себе ни денстилла, — возразил я. — Вы мне снитесь, а во сне человек не носит при себе денег.

Она опять рассмеялась.

Институт был огромен и пуст. Лестницы сменялись коридорами, коридоры — дверьми.

— Обычно свои пути держат в тайне- объяснял мне мой провожатый, — но ты все равно скоро проснешься, от тебя нет смысла скрывать дорогу.

— Почему же она такая секретная? — спросил я.

— Раньше в нашем институте было много кафедр и ученых, но после того, как появилась кафедра фарнухтологии, все остальные кафедры сразу закрылись и институт опустел. Вскоре все забыли, как по нему ходить, а плана никто никогда не составлял. Теперь, если кому-то надо пройти на кафедру фарнухтологии, то он сам отыскивает себе дорогу. Два человека не ходят туда одним путем. Каждый знает в институте такие коридоры, о которых никто другой не догадывается, двери, которые никто не открывал, у каждого есть свои аудитории, в которые никто не заглядывает.

— Так значит, все аудитории, мимо которых мы проходим, твои? — спросил я.

— Нет, их тут так много, что я даже не всякую дверь открывал, кроме того, об этом коридоре могут знать и другие: когда каждый держит свой путь в секрете, то как проверить, совпадают они в чем-то или нет?

— Так значит, я тоже могу найти здесь свою аудиторию?

— Конечно.

Я открыл ближайшую дверь. За дверью был большой, светлый и пустой класс. На окнах стояли цветы, у зеленой чистой доски лежали несколько кусков мела.

— Это моя аудитория, — сказал я.

— Нет, — возразил мне мой спутник, — смотри как тут чисто. Кто-то наводит здесь порядок, значит это чужая аудитория.

Значит моя аудитория самая пыльная.

— Это одна из моих аудиторий, — сказал он, показывая на дверь в углу.

Я вошел туда.

Комната была совсем маленькая. В ней была одна парта, доска и окно. Стены были выкрашены в грязный желто-синий зеленый цвет. В этой аудитории случилось несчастье, находиться в ней было невыносимо.

Я обернулся к двери. «Выхода нет» — было написано на ней.

Я подошел к окну. За окном был залитый асфальтом двор. Я смотрел с высоты аудитории на то, как солнечные лучи отчаянно падают туда, оставляя внизу яркие пятна. Я захотел распахнуть окно и только тут заметил надпись на стекле:

— Как ты отсюда выходишь? — спросил я.

— Я сюда не вхожу, — ответил он.

— Почему тогда здесь так чисто?

— Даже такие аудитории надо содержать в порядке, ведь это моя аудитория. Впрочем, она мне не нужна. Хочешь забрать ее себе?

Лучше не иметь никакой аудитории, чем иметь такую.

Эта часть института действительно была известна не только моему конвоиру: в одной из аудиторий была открыта дверь и там я увидел целующуюся пару. Они целовались аккуратно и недолго. Когда я заглянул, их губы почти сразу разомкнулись и счелкнул секундомер.

— Сейчас я пишу поэму, — скромно сказал он.

— Обо мне? — он кивнул. Она мрачно вздохнула и отвернулась к окну.

— Опять, — прошептала она. — Опять анапестом?

— Нет, нет! — поспешно возразил он. — Теперь я пишу только ямбом и особенно отмечаю твои умственные способности и внешние данные, как ты и велела.

— Хорошо, если так, — сказала она.

Замолчали. Он хотел ее поцеловать, но она сразу взяла в руку секундомер, и он передумал.

— Моей поэме не хватает всего лишь десятка денстилл, — сказал он, сжимая ее руку с секундомером, — скоро я ее допишу. Мы отметим это?

— Да, — ответила она, подумав, — встретимся в парке, под старыми липами. Там романтично, кстати, посмотри в календаре, когда в этот день закат, мы будем на него любоваться. Подбери беседку, откуда он виден, но не ту, что в прошлый раз, там скрипучая скамейка снижала романтичность денстилл на пятьдесят и дуло ужасно.

Он достал блокнот и записал это.

— А наше свидание начнется закатом или закончится? — осторожно спросил он.