Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I

Благодаря своему высокому положению, Эмантин занял место по правую руку от канцлера Атлантика (хотя Хавсер, несмотря на то что был почетным гостем, сидел через три кресла слева, между промышленным кибернетиком и председателем одного из орбитальных банковских домов). Когда настала его очередь произносить речь, Эмантин, по-видимому, с трудом вспомнил, кто такой Хавсер, поскольку стал рассказывать о «долгой дружбе» и «тесном сотрудничестве» на протяжении «многих лет с тех пор, как Кас впервые заговорил о необходимости учреждения Консерватория».

— За тридцать лет я встречался с ним не больше трех раз, — прошептал Хавсер Василию.

— Заткнись и продолжай улыбаться, — прошипел ему в ответ Василий.

— Но ничего этого не было.

— Заткнись.

— Ты думаешь, что он под воздействием каких-то сильных лекарств?

— Ох, Кас! Замолчи! — Василий нагнулся к самому уху Хавсера. — Так всегда делается. Кроме того, он хорошо говорит о Консерватории. Да, его помощник передал мне, что Эмантин хочет с тобой встретиться после ужина.

Когда ужин закончился, Василий проводил Хавсера в резиденцию канцлера на Марсианской Башне.

— Как красив этот город, — заметил Хавсер, выходя на террасу.

К концу ужина, перед ответной речью, он выпил пару бокалов амасека, а потом началось чествование, и теперь он пребывал в мечтательной задумчивости.

Василий терпеливо дожидался того момента, когда Хавсер остановится, чтобы полюбоваться открывающимся видом. С террасы можно было увидеть весь Карком и лежащее за ним плато. Девятикилометровая поверхность метрополии сверкала и переливалась в лучах заходящего солнца. Город закрыл древний мертвый океан, подобно слою пакового льда. В воздухе, словно стайки рифовых рыб, серебрились многочисленные корабли.

— Удивительно, что человек смог такое построить, — сказал Хавсер. — Не говоря уж о том, чтобы трижды повторить свое творение.

— А ты не считаешь, что человеку не стоило подвергать свое творение ядерной бомбардировке? — спросил Василий.

Хавсер взглянул на своего агента. Василий был чудовищно молод, немногим старше двадцати пяти лет.

— Исаак Василий, у тебя нет души.

— Но как раз из-за этого ты взял меня на работу, — напомнил агент. — Я не позволяю чувствам повлиять на эффективность.

— Именно.

— Кроме того, тот факт, что Атлантические платформы дважды были уничтожены и восстановлены, по-моему, символизирует работу Консерватория. Нет ничего такого, что нельзя было бы восстановить и реставрировать. Ничего невозможного.

Они вошли в резиденцию. Вычурно украшенные роботы-сервиторы прислуживали группе избранных гостей. Канцлер получил эти машины непосредственно с Марса, из кузницы Мондус Гамма Луки Хрома, и не упускал случая этим похвастаться.

Окна резиденции были затемнены, чтобы защитить гостей от ярких лучей заходящего солнца. Два сервитора в виде жужжащих птичек принесли Хавсеру бокал амасека.

— Пей не спеша, — благоразумно посоветовал ему Василий. — В разговоре с Эмантином твоя голова должна быть ясной.

— Сомневаюсь, что я вообще его выпью.

Подаваемый у канцлера напиток был настолько тщательно очищенным и дорогим, что уже перестал быть похожим на амасек.

Эмантин, сопровождаемый своей молчаливой спутницей, подошел через несколько минут. Он вышел из предыдущего разговора со своими собеседниками, как змея выползает из старой шкуры; все сразу поняли, что время, отведенное для их короткой аудиенции, закончилось.

— Каспер, — произнес Эмантин.

— Сэр.

— Мои поздравления по поводу награды. Достойный приз.

— Благодарю. Благодарю, сэр. Это мой агент, Исаак Василий.

Эмантин не реагировал на такую мелкую сошку, как Василий. Хавсер чувствовал, что префект-секретарь и с ним общается только по той причине, что должен это делать. Эмантин увлек Хавсера к окну.

— Тридцать лет, — заговорил Эмантин. — Неужели с тех пор, как все это началось, прошло уже тридцать лет?

Хавсер предположил, что префект-секретарь имеет в виду Консерваторий.

— На самом деле уже почти пятьдесят.

— Неужели?

— Мы считаем основанием Консерватория тот день, когда на конклаве в Лютеции был принят первый устав, и с тех пор прошло действительно тридцать лет. Но еще двадцать лет потребовалось на то, чтобы запустить этот процесс. Примерно пятьдесят лет назад я обратился в твой офис, чтобы обсудить первые шаги. Это было в Карелии. В улье Карелия. Ты был там с миссией, и я долгое время общался с твоими помощниками. Несколько лет я вел с ними переговоры, пока не встретился с тобой в первый раз, и тогда…

— Пятьдесят лет, да? Подумать только! Говоришь, Карелия? Как будто из другой жизни.

— Да, похоже. Да, как я уже сказал, я работал с твоими помощниками, чтобы привлечь внимание к проблеме. Уверен, я им здорово надоедал. Одного звали Долинг. Еще я помню Баранца и Бакунина.

— Я их уже не помню, — сказал префект-секретарь.

На его лице застыла улыбка.

Хавсер отпил еще глоток амасека. Напиток слегка согревал и придавал силы. Взгляд ученого упал на руку Эмантина, держащую хрустальный сосуд с каким-то дижестивом. Рука выглядела превосходно. Чистая, со свежим маникюром, надушенная и изящная. На белой коже ни пятнышка, ни единой морщинки, кисть пухлая и мягкая. Никаких признаков воздействия возраста, ни дряблости, ни пигментных пятен, ни обесцвеченных участков. Чистые ногти. Это не скрюченная с выступающими венами рука старика ста девяноста лет, каким на самом деле был префект-секретарь Гиро Эмантин. Это рука молодого человека.

Хавсер задумался, не потерял ли кто-то из юношей свою руку? При этой мысли он тихонько хихикнул.

Конечно, префект-секретарь для омоложения пользовался лучшими достижениями терранской науки. Эти процедуры стали настолько сложными, что уже не выглядели просто омоложением. Это Хавсеру в его шестьдесят лет подкачали коллагена, заполнили морщины и складки дермальным веществом, придали коже «здоровый» оттенок загара нанотическими пигментами, почистили глаза и внутренние органы, поправили подбородок и щеки, так что он стал похож на свой ретушированный гололитический портрет. Эмантин, похоже, прошел курс генной терапии, трансфиксии, получил скелетно-мускульные трансплантаты, имплантаты…

Возможно, это на самом деле рука молодого человека, возможно, его улыбка такая натянутая из-за пересадки кожи.

— Ты не помнишь ни Долинга, ни Бакунина? — спросил Хавсер.

— Ты сказал, что это младший персонал? Это было так давно. Все они поднимались по карьерной лестнице, продвигались и переводились в другие места. За всеми не уследишь. Это невозможно, когда у тебя в подчинении персонал в восемьдесят тысяч. Я не сомневаюсь, что сейчас они сами управляют городами-мирами.

Возникла неловкая пауза.

— В любом случае, — заговорил Хавсер, — я благодарен тебе за поддержку идеи создания Консерватория, и неважно, тридцать лет назад это было или все пятьдесят.

— Ха-ха, — усмехнулся Эмантин.

— Я ценю твою помощь. Мы все ее ценим.

— Я не могу приписать себе эту заслугу.

«Конечно, не можешь, черт тебя побери», — подумал Хавсер.

— Но идея всегда казалась мне достойной, — продолжал Эмантин, словно уже забыл о своей скромности. — Я всегда говорил, что идея ценная. В стремлении построить лучший мир очень легко пропустить нечто важное. Некоторые называли эту задачу неприоритетной. Потребности — а зачастую они предусмотрены бюджетом — Объединения и консолидации почти не оставляют средств на нужды Консерватория. Но мы не забросили ее. И что мы теперь имеем? Тридцать тысяч сотрудников по всему миру?

— Это только чиновников. Если учесть внештатных помощников, археологов и тех, кто работает на других планетах, наберется около четверти миллиона.

— Великолепно, — сказал Эмантин. Хавсер, не отрываясь, смотрел на его руку. — А теперь готовится пересмотр устава, и никто, естественно, не возражает. Все понимают, насколько важен Консерваторий.

— Не все, — возразил Хавсер.