Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I

Но под щетиной осталось его лицо — молодое, но его собственное. Это обстоятельство принесло ему больше облегчения и уверенности, чем что бы то ни было с момента пробуждения.

Это было лицо двадцатипятилетнего Каспера Ансбаха Хавсера, своевольного и самонадеянного и не знающего ничего ни о чем. Последняя деталь, казалось, полностью соответствовала его нынешнему положению.

В отражении было видно, как над ним мелькают десятки рук в перчатках.

— Вы преобразили меня, — произнес он.

— У тебя были сильно повреждены внутренние органы, — раздался скрежещущий голос. — Ты бы не выжил. На протяжении девяти месяцев мы восстанавливали твой скелет при помощи неорганической фиксации и трансплантации костей, а затем снова одели его в генетически скопированную мышечную ткань, усиленную волокнами пластека и полимеров. Внутренние органы тоже генетически скопированы с первоначальных. А кожа твоя собственная.

— Моя?

— Снята, укреплена, очищена и подогнана.

— Вы освежевали меня.

На это никто не ответил.

— И над моим мозгом вы тоже поработали, — добавил он. — Я понимаю и говорю на языке, которого прежде не знал.

— Мы ничему тебя не учили. И не касались твоего разума.

— И все же мы разговариваем без переводчика.

И снова никто не ответил.

— А как насчет моего глаза? Зачем вы забрали мой глаз? Почему левый глаз ослеп?

— Левый глаз не ослеп. Это нормальный человеческий твой собственный глаз.

— А почему воин забрал мой правый глаз?

— Ты и сам это знаешь. Это был имплантат, а не твой глаз. Оптическое записывающее устройство. Это запрещено. Оно было обнаружено и извлечено.

— Но я вижу!

— Мы не стали бы тебя ослеплять и не могли оставить слепым, — ответил ему все тот же скрипящий как лед голос.

Он посмотрел на свое отражение. Левый глаз был точно таким, каким он его помнил.

Правый глаз, золотистый, с черным зрачком-точкой, был глазом взрослого волка.

Ректор Уве позвал их в дом сразу, как только взошла луна. Вещательная сеть не предсказывала на этот день ни радиоактивных облаков, ни смога на пустынном нагорье, погода стояла мягкая, и дети весь день провели под открытым небом.

Дети работали, находясь снаружи, особенно старшие. Ректор учил, что это главная цель их общины. Родители, и вообще все взрослые, были заняты на стройке — они возводили великий город Ур. Они по нескольку месяцев проводили в обширных рабочих лагерях, окружавших схему улиц, нанесенную Зодчим на строительной площадке. Ректор Уве показывал детям старинные книжки с картинками, изображающими сценки из жизни Фаронского Гипта. Толпы рабочих-строителей, все с одинаково асимметрично зачесанными волосами, тянули веревки, чтобы поднять известняковые плиты, из которых сооружались монументы Гипта. Это, говорил он, похоже на то, чем занимаются их родители, объединенные единой целью постройки города. Но при этом он добавлял, что в древнем Гипте строительство велось силами рабов, а Ур возводят свободные люди, пришедшие по своей воле, в соответствии с учением катаров. [142]

Дети, хоть и не могли участвовать в строительстве города, все же работали. Они собирали урожай овощей и фруктов с закрытых тентами полей, а потом мыли и упаковывали их для отправки в рабочие лагеря. Они чистили и чинили одежду, присылаемую со стройки в желтых мешках, и писали на полосках бумаги ободряющие и трогательные письма, которые наугад распихивали в карманы.

Днем ректор преподавал им науки. В большой длинной комнате общины, или в тени деревьев или навеса, или просто под открытым небом, если выдавалась подходящая погода, он учил их языку, истории и законам катаров. Дети узнавали буквы и цифры и основные положения веры. Кроме того, они познавали мир — запоминали названия высокогорных плато, длинной долины между ними и района, выбранного для возведения города Ур. Они узнавали также и названия других таких же общин, где другие ректоры опекали других учеников; все они были членами одной большой общины. У ректора Уве не было других помощников, кроме няньки-поварихи Нины, и старшие дети были обязаны еще и присматривать за младшими, и обучать их. Самым талантливым ректор позволял пользоваться обучающими столами, стоявшими в пристройке позади общинной библиотеки.

Кас был еще совсем маленьким, не старше пяти лет, но уже считался одним из самых способных учеников. Как и большинство других детей, находившихся на попечении ректора, Кас, насколько это возможно было определить, был сиротой. Год назад отряд землемеров Зодчего обнаружил его в походной детской кроватке в перевернувшемся вагоне на зараженной радиацией равнине. Вагон угодил в соляную низину, и поднять его не представлялось возможным. Аккумуляторы давно разрядились, и вокруг не было никаких признаков взрослых, кроме нескольких костей и обрывков одежды, найденных в километре от этого места.

— Я думаю, на них напали хищники, — сказал один из землемеров, принесший Каса. — Наверное, они отправились на поиски воды и помощи, но хищники нашли их раньше. Мальчику повезло.

Ректор Уве кивнул и коснулся висевшего на шее ребенка золотого крестика. Употребление последнего слова показалось ему не совсем уместным.

— Повезло, что его нашли мы, — поправился землемер, — а не хищники.

— Вы видели каких-нибудь зверей? — спросил ректор.

— Только обычных птиц — пожирателей мяса, — ответил рабочий. — И множество собачьих следов. Крупных, возможно даже волчьих. Они смелеют и с каждым годом подходят все ближе.

— Они знают, что мы здесь, — сказал ректор, имея в виду то, что человечество постепенно возвращалось к старым привычкам, оставляя массу отходов и излишков.

Работа на стройке была тяжелой, и в общине жило немало сирот, но все они имели имена. У этого мальчика имени не было, и ректор сам его выбрал. Подходящее имя. В вагоне рядом с кроваткой рабочие нашли игрушечную деревянную лошадку, вроде илиосского [143] коня, и это облегчило выбор.

На восходе луны он созывал их в дом. После уроков и работы дети убегали в рощу и на луг за ручьем, который вертел их водяное колесо. В конце лета трава на лугу превращалась в длинную солому, выбеленную солнцем и радиацией. На темно-голубом небе ранним вечером зажигались звезды. Дети много бегали, играли и кричали. У мальчиков любимым занятием была игра в гром-воинов. Они изображали оружие пальцами, треск стрельбы — голосами и к ужину частенько прибегали с расцарапанными коленками.

Мало кто из мальчишек сразу откликался на зов, и Нина пугала опоздавших волками.

— Там водятся волки! — кричала она, стоя у задней двери кухни. — Как только взойдет луна, они вас поймают!

Тем вечером краснощекий от беготни Кас подошел к ректору Уве.

— Там правда водятся волки? — спросил он.

Мальчик раскраснелся и вспотел. Наверное, играл в гром-воинов со старшими подростками, бегал и кричал с ними наравне. Но похоже, он испуган.

— Волки? Нет, это только Нина так говорит, — ответил ректор Уве. — Но хищники здесь есть, и мы должны быть осторожными. В основном это собаки. Множество одичавших собак, собравшихся в стаи. Они копаются в мусоре. Иногда могут выйти из пустыни, поближе к жилью. Они боятся нас сильнее, чем мы их. Но могут осмелеть от голода.

— Собаки? — переспросил Кас.

— Просто собаки. Они издавна жили вместе с людьми и были их верными спутниками. В некоторых общинах люди до сих пор держат собак для охраны скота.

— Я не люблю собак, — сказал мальчик. — И я боюсь волков.

Он убежал и присоединился к шумной игре. Убежал так, как убегают дети — сорвался с места и помчался во весь опор. Ректор Уве улыбнулся, но на сердце у него было неспокойно. Что же произошло в том перевернувшемся вагоне? Что мог запомнить трехлетний мальчик? Как близко подобрались к вагону звери, пытались ли они проломить дверь, как сильно испугался ребенок?