Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

— Привет, ребята! У меня сегодня шмон был, спасибо, Байрам предупредил, и я слиняла.

— Ты не возвращайся туда, — посоветовали мы.

Мысль была настолько очевидной, что я действительно не помню, кто высказал её первым.

— Наверно, вы правы. Но мне все равно придется вернуться.

— Почему? — не понял я.

— Я разговаривала сегодня с вашим историком из Вроцлава. Он, оказывается, знает всех наших и просил оставить пакет для него и для вас у меня в квартире, или хотя бы в почтовом ящике внизу. Ночью он вам сам все расскажет.

— Интересно, а что за пакет? — спросил я.

— Не знаю, — сказала Моника. — От товарища из России. Я должна встретить курьера в Темпельхофе.

— Это аэропорт?

— Да.

— Обалдеть! В Берлине аэропортов больше, чем в Москве?

— Не больше, всего три. Если не считать военных.

— Слушай! Вот. А улица или площадь Киндербауэрнхоф — это где? — по ассоциации вспомнил Фил.

Очень кстати вспомнил, мы перед этим изучали самую подробную карту из тех, что смогли достать, но улицы такой не обнаружили. Оставалось ходить по Кройцбергу и спрашивать.

— Киндербауэрнхоф? — переспросила Моника и рассмеялась. — Это не улица. Зачем вам? Вы что, маленькие?

— Киндер — это ребенок, понятно, — обиженно сказал я. — А бауэрнхоф?

— Крестьянский двор. Наши доморощенные пестолоцци решили сделать для городских детей кусочек деревни посреди каменных джунглей. Забавное местечко. Сходите, гляньте.

И она показала по карте, на пересечении каких улиц это находится. Оказалось очень близко от того самого «бомжатника», от калитки с прибитым ботинком и вагончика, где нас принимал связной. Поганое место.

Монику как будто перестало интересовать, для чего нам Киндербауэрнхоф, и я решил сам пояснить.

— Представляешь, в этом дворе ваши партийцы назначили нам важную деловую встречу.

— Во, придурки! — прокомментировала Моника.

Она так изящно употребляла российский сленг, что всякий раз заставляла меня восхищаться своими способностями к языку.

Потом все-таки не удержалась и добавила любимое:

— Хохмачи.

— Это точно, — проговорил Циркач.

Он просто тянул время, не желая расставаться с Моникой.

— А можно я туда не пойду? На вашу встречу. — спросила вдруг наша боевая подруга. — Я буду ждать вас дома, а потом мы вместе отправимся в кнайпе. Как вчера. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул я. — Но давай ты будешь не дома. Жди нас прямо около кнайпе. И лучше какого-нибудь другого. Выбери сама и опиши нам подробно.

— А может быть, все-таки поедешь с нами? Прямо сейчас, — предложил Циркач с грустной безнадежностью в голосе.

— Бред, — возразил я. — Ей же ещё в аэропорт.

— Ну, так мы её и отвезем, — упорствовал Борька, совсем ошалевший от любви.

— Отставить, Циркач, — сказал я тихо, но строго. — Не хватало ещё засветиться в аэропорту перед самой ответственной операцией.

— Вообще-то к восьми я успеваю, — сообщила Моника. — Так что, может, и подойду прямо к вам. А если нет, буду ждать в кафе слева от центрального входа в «Пергамон». Это очень знаменитый музей на острове, вы должны знать.

— Да, — сказал Циркач, — я знаю, где «Пергамон».

— Ну, тогда я не прощаюсь? — спросила Моника. — Увидимся. А сейчас — побегу. Ладно?

И мы не попрощались.

Только Циркач догнал её, обнял порывисто и они замерли в поцелуе на добрых полминуты.

— Маньяк, — проворчал я, когда Борька вернулся к нам. — Вечера дождаться не можешь?

Вопрос был риторический, Циркач промолчал. Но Пиндрик вдруг нахально поинтересовался:

— А деревянная нога не мешает во время этого дела?

Циркач даже не обиделся:

— Да ты что?! Только добавляет остроты ощущений. И не деревянная нога, а культя. Протез же она отстегивает. Вы себе не представляете, мужики, какая это обалденная девчонка! У меня такой ещё ни разу не было?

— Предлагаешь и нам попробовать? — ещё наглее спросил Пиндрик.

— Доиграешься у меня, — беззлобно отмахнулся от него Циркач.

— А по поводу того, что у тебя такой ещё не было ни разу, — заметил Фил, — мне кажется, ты про каждую так говоришь.

— Наверно, — не стал спорить Циркач, — но Моника…

— Наш Борька бабник, наш Борька бабник! — традиционно подпел Шкипер. Он всегда дразнил Циркача этой популярной песенкой.

После случайной, но такой удачной встречи с Моникой, настроение было у всех отличное.

И только влюбленный Циркач, должно быть, все-таки предчувствовал неладное…

Он забеспокоился уже в восьмом часу, когда мы вышли из «Гегеля» и Фил разочарованно отметил, что у подъезда дежурит совсем другая девка — толстая и некрасивая.

— Давайте заедем на квартиру, — предложил Циркач. — Время есть, а Моника по всем расчетам должна уже вернуться. Если хоть знать, от кого пришел пакет, нам будет легче общаться на переговорах.

В словах Циркача было больше эмоций, но присутствовала и некоторая логика. В общем, мы поехали к дому. Двух долдонов там уже не было, но мы все равно проявили максимум осторожности, открыли подъезд ключом и стали подниматься. Недалеко мы поднялись. На площадке второго этажа, сразу за поворотом лестницы лежало тело. Его не пришлось долго рассматривать с целью опознания.

Циркач сдавленно вскрикнул, и я отметил, как его рука автоматически скользнула к ремню на поясе сзади — в поисках пистолета. О медицинской помощи — хоть первой, хоть двадцать первой — речь уже не шла. Это с одного взгляда стало понятно не только Филу.

У Моники Штраус было перерезано горло — по-восточному, широко и страшно. От уха до уха. А кровищи-то натекло! Из-за легкого наклона площадки алые ручейки убегали не к ступеням лестницы, а к дверям квартир.

— Полчаса прошло, как минимум, — тихо проговорил Фил. — Убийц уже не найти.

Я не стал спрашивать, как он это определил.

Мы просто, не сговариваясь, взлетели наверх. Дверь была распахнута, квартиру эти гады обыскивали грубо и в явной спешке. Искали что-то свое, очень хитрое. Ни наши комбезы, ни даже оставленные частично боеприпасы их не заинтересовали. Кстати, и пакет из Москвы мы благополучно обнаружили в почтовом ящике. Конечно, он был от Ахмана. И правильный вор коротко распоряжался (по-русски!): мол, промедление в выступлении смерти подобно, а что взрывать — непринципиально. Главное, чтобы наверняка и шуму побольше. На своем языке он тоже написал что-то, даже больше по объему, но это было за пределами нашего понимания.