Шерлок Холмс против Марса

— Итак, теперь мы точно знаем, что случилось бы, попробуй мы сейчас представить прессе или научному сообществу результаты наших исследований, — загромыхал профессор. — Неверие и насмешки!

— И все же популярный журнал заинтересовался этой темой, — сказал Холмс. — Я с нетерпением ожидаю статью Уэллса — поглядим, хотя бы, насколько честны были с нашим автором Хадсон и Темплтон. Заметьте, Уэйс не мог предъявить скептикам кристалл, тогда как у нас имеется это преимущество.

— Наша сдержанность вполне оправдана, — возразил Челленджер. — Как мы с вами считаем, кристалл представляет собой средство сообщения с иной планетой. Только подумайте, на что пойдут другие ученые, если мы разделим с ними наше открытие. Вообразите их жалкие попытки установить связь с марсианами! Нет, Холмс, я никогда не доверю задачу такой колоссальной важности ограниченным умам, покрывшимся пылью за годы работы в лекционных залах и музеях! Разумное сообщение с марсианскими существами должно стать прерогативой единственного человека на Земле, который обладает необходимыми для этого интеллектом и познаниями — и получает, само собой разумеется, кое-какую помощь от вас.

Всю весну изучением кристалла занимался по преимуществу Челленджер; профессор неустанно подавал разнообразные сигналы марсианам и не оставлял надежды на ответ. Холмс в эти месяцы был занят рядом уголовных расследований.

В марте инспектор Мериваль из Скотланд-Ярда обратился к Холмсу за помощью. Полиция обнаружила большое количество ходивших по рукам фальшивых крон и полукрон [6], но человек, которого подозревали в их чеканке, решительно отрицал свою вину. Подозреваемый заявил, что является респектабельным владельцем магазина в Се- вендайэлсе и что на его репутации нет ни единого пятна. К этому подозреваемый добавил, что хорошо знает свои законные права, собирается доказать всю ложность обвинений и велит своим поверенным взыскать моральный ущерб через суд. Холмсу удалось получить некоторые предметы одежды торговца для исследования; в манжетных швах обнаружились крошечные блестки, оказавшиеся под микроскопом цинковыми и медными опилками. Узнав о находке Холмса, респектабельный владелец магазина пал духом и сознался в своих прегрешениях.

Полицейские чины лестно отозвались о новейших методах, использованными Холмсом для обнаружения улик; тот скромно их поблагодарил и в тот же день связался с Челленджером. Но профессор держался с непонятной загадочностью.

— Прошу вас ждать известий от меня, — сказал он. — В настоящее время мне необходимо продолжать работу в полном одиночестве.

В конце апреля Холмса попросили помочь в другом расследовании; дело это также завело полицию в тупик. Речь шла о недавнем убийстве полисмена в Сент-Панкрас; товарищи погибшего поклялись найти и наказать убийцу. Единственной уликой было матерчатое кепи, найденное возле тела убитого. Как и в случае с фальшивомонетчиком, был задержан подозреваемый — мастер по изготовлению картинных рам. Подозреваемый с искренним возмущением отрицал все обвинения, утверждая, что никогда не носил кепи и ровно ничего не знал об убийстве.

Кепи доставили Холмсу в понедельник, 5 мая; с утра пришло также письмо от некоего Джеймса Мейсона. Этот человек, главный тренер скаковых лошадей в поместье Старый Шоскомб, просил в своем кратком послании встречи с Холмсом, чтобы обсудить весьма важный вопрос. На следующий день Холмс поднялся рано, торопливо позавтракал и присел к микроскопу. Разместив на предметном стекле некоторые частицы, найденные на подкладке кепи, Холмс сфокусировал линзы инструмента и приступил к работе. Он различил крошечные волокна, по всей видимости, ворсинки твида — было известно, что подозреваемый обычно носил твидовое пальто. Видны были также серые комочки пыли и маленькие коричневые шарики. Устав, Холмс оставил микроскоп и откинулся в кресле. Он выбрал в коробке легкую гаванскую сигару и открыл книгу. В гостиной появился Уотсон и с аппетитом приступил к завтраку.

— Удивительно, — через несколько минут бросил Холмс, откладывая книгу. — Мой разговорный французский не более чем приемлем, и все-таки читать на французском языке куда легче, чем говорить или писать.

— Что это за книга? — спросил Уотсон, помешивая ложечкой кофе.

— Сочинения Гюи де Мопассана, — ответил Холмс. — Сейчас как раз пролистывал одну историю, изложенную в

виде дневниковых записей. Порой даже кажется, что она основана на реальных событиях.

Губы Уотсона презрительно поджались под усами.

— Мопассан вел распутную жизнь, — строго сказал доктор. — В своих сочинениях он проповедовал аморализм.

— Боюсь, не смогу с вами согласиться, — возразил Холмс. — Мопассан, мне думается, стремился к объективности. Как бы то ни было, большая часть того, что мы считаем аморальным, является попросту патологией. Оскар Уайльд был заключен в тюрьму за болезненное отклонение от нормы. Так рассудил английский закон. Во Франции к Уайльду проявили бы больше милосердия.

— Что именно вы читаете? — спросил Уотсон.

— Повесть под названием Le Horla. В ней полностью обнажается душа героя, который и ведет дневник. Он рассказывает, как оказался во власти невидимого, мистического существа. Очевидно, неизвестное существо в конце концов оставило его: в последней записи автор дневника в отчаянии грозится совершить самоубийство, но нет никаких свидетельств, что угроза была выполнена.

Уотсон откусил кусок намазанной маслом пышки.

— Мопассан умер как безнадежный душевнобольной. Я читал эту повесть. Она показалась мне отличным доказательством того, что он сходил с ума, пока писал это.

— Нет, Уотсон, слишком уж хорош замысел. Пусть Le Horla — лишь беллетристика, плод фантастического воображения, только ясный и здравый ум мог так живо все задумать и так ярко изложить задуманное. Позвольте прочесть вам запись в этом дневнике, датированную 17 августа… год, полагаю, 1886. Надеюсь, вы извините мой небрежный, любительский перевод.

Устремив глаза на страницу, Холмс громко прочитал вслух:

— Луны не было. В глубине черного неба трепетно мерцали звезды. Кто населяет эти миры? Какие там формы, какие существа, какие животные, какие растения? Мыслящие существа этих далеких вселенных больше ли знают, чем мы?

Могущественнее ли они, чем мы? Способны ли они видеть что-либо из того, что остается непознанным нами? И не явится ли когда-нибудь одно из них, преодолев пространство, на нашу Землю, чтобы покорить ее, как норманны пересекали море, чтобы поработить более слабые народы? [7]

Он снова поглядел на Уотсона.

— Согласитесь, Уотсон, суждение вполне здравое и рациональное.

— Если это — беллетристика, то самая высокопарная и вычурная, — упрямо возразил Уотсон. — Припоминаю, что в самом конце герой сжигает собственный дом. Ведь дом Мопассана сгорел, не так ли?

— Действительно так, но Мопассан никогда не признавался в поджоге, разве что в этой повести, — сказал Холмс. — Сочтя отрывок о пожаре признанием, мы будем вынуждены рассматривать всю повесть как отчет о фактических событиях.

— Допустим, история эта рациональна и основана на фактах, — сказал Уотсон. — Как вы думаете, Холмс, сумело бы такое создание, как Орля — существуй оно на самом деле — подчинить вас себе, как Мопассана или его вымышленного героя?

— Едва ли, — ответил Холмс. — Человек с достаточным интеллектом и волей сопротивлялся бы подобному порабощению. Такой человек, думаю, нашел бы способ победить.

Холмс заложил страницы машинкой для чистки трубок, вернулся к микроскопу и приник к окуляру.

— Это клей, Уотсон! — торжествующе воскликнул он. — Никаких сомнений, это столярный клей! Взгляните-ка на эти частицы!

Пока Уотсон фокусировал инструмент, Холмс рассказывал о шариках клея и кепи, найденном возле убитого полисмена.

— Подозреваемый отрицает, что кепи принадлежит ему, — сказал он. — Но наш подозреваемый — мастер по изготовлению картинных рам и постоянно пользуется столярным клеем.