На полпути с обрыва (сборник)

— Вы меня понимаете? — спросила Кора по-гречески — когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.

Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.

— Она — готская принцесса, — сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен. — Это был такой народ, о котором известно мало, — готы Крыма. О них упоминает автор «Слова о полку Игореве».

Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал — представления не имела, — то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.

— И она тоже попала сюда недавно? — спросила Кора.

— Она не могла попасть давно, я же говорил вам, — ответил человек в толстых очках. — Они все попали сюда, когда активно заработала установка Гарбуя. И она стала вытягивать сюда всех, кто погибал или пропадал без вести в точке соприкосновения наших миров. — То есть сколько лет этой девушке? — Наверняка больше пятисот.

Сообразив, что речь идет о ней, Парра сказала несколько фраз Коре. Язык звучал красиво, звучно, но Кора не все поняла.

— Так и запиши, — сказала Кора, — готская принцесса. — Я уже написала, — ответила Нинеля. — И должна сообщить о том, что у этой гражданки есть отношения с Покревским.

— А какое нам дело до этого? — спросила Кора. Она еще не знала, кто из присутствующих Покрев-ский; оставался, правда, лишь молодой человек со страшным шрамом.

— Нам должно быть до всего дело, — сказала Нинеля. — Мы с вами комитет по управлению соотечественниками за рубежом. Моральный уровень наших товарищей должен быть на высоте. Ведь не на пустом месте сидим, а на глазах у враждебной общественности. А вернемся домой, и нас спросят: а как вы себя вели, не уронили ли достоинство советского человека?

Кора даже открыла было рот, чтобы ответить этой законсервированной красавице, но сдержалась. Ее функция — наблюдать, запоминать и понимать, что происходит. А кто с кем спорит, кто за кем наблюдает — это ее не касается.

— Господин Покревский? — спросила Кора, улыбнувшись притом и как бы ставя себя на сторону Покревского, который имел полное право дружить с любой готской принцессой.

— Я, — сказал молодой человек со страшным шрамом. Он продолжал лежать на земле, прикрыв глаза и разведя ноги в сапогах.

— Мне он не нравится, — сообщила Нинеля. — Сволочь недобитая.

— Вы мне тоже не нравитесь, мадемуазель, — ответил молодой человек. — Потому что вы шлюха. — Ну вот, видишь!

— Расскажите нам о себе, — попросила Кора. — Что считаете нужным.

— Я ничего не считаю нужным, — ответил молодой человек, а когда Нинеля заорала, чего он, видно, и добивался, то молодой человек приоткрыл правый глаз. — Только не дотрагивайся, — закончил он свою речь. — А то отвечу действием.

— Можно, я его? — спросила Нинеля. Она не была уверена в себе — признав главенство Коры и находясь в центре внимания, она предпочитала изображать подчиненную.

— Отставить! — рявкнула Кора и не узнала своего голоса.

— Слушаюсь — отставить, — сразу покорилась Нинеля. И в глазках загорелось странное тяготение к Коре, в которой для Нинели воплотился идеал хозяйки. Ее можно любить, и ей можно подчиняться. Но Нинеля была схожа с дрессированной пантерой: послушна, пока видит хлыст. И не дай бог укротителю отвернуться! — Расскажите о себе, — попросила Кора. — Я нахожусь во сне, из которого не могу вылезти, — ответил Покревский. — Не знаю, каково остальным, но для меня случившееся — это смерть и то, что наступает после смерти. Я даже думаю — тут, в чистилище, и смешиваются души разные — мы собрались вместе — и жертвы, и палачи. И вчерашние, и завтрашние. Был бы я человеком глубоко верующим, я бы забился в угол и молился, вымаливал себе прощение за грехи, и просил бы о праве уйти отсюда, от этих монстров. — И Покревский обвел рукой присутствующих.

— Хорошо, — согласилась Кора, сказала громче, чтобы заглушить хруст зубов озлобленной атеистки Нинели. — Давайте сейчас не спорить — мы же хотим понять наше положение…

— Независимо от того, чистилище это или уже ад, — вмешался Эдуард Оскарович.

— Мое жизнеописание, — сказал Покревский, — умещается в двух строчках личного дела: служил в пятнадцатом гренадерском Тифлисском, был дважды ранен, в чине поручика перешел на службу к генералу Корнилову, совершил с ним Ледовый поход, а после смерти генерала примкнул к дроздовцам. Карьеры не сделал — опять ранили… — Покревский дотронулся до шрама, — потом болел тифом… войну кончил ротмистром, командовал экскадроном. Когда большевики вошли в Крым, попал в засаду, спасался, прыгнул с утеса… попал сюда. Коня жалко. Конь меня столько раз спасал… А что касается этой девушки, несчастной и особенно одинокой, то прошу грязными руками к ней в душу не лезть.

— Мы учтем твое пожелание, — сказала Нинеля, вложив в голос столько яда, что воздух стал горьким.

— Значит, это было в двадцатом году? Осенью? — спросил Калнин. — В ноябре, — ответил ротмистр. — Записала? — спросила Кора. — Записала.

Дальше сидел, вытянув длинные ноги, инженер Той. — Ты все знаешь, — сказал он Коре. — Пожалуйста, — попросила она. — Скажи, как все. Чтобы все знали.

— Хорошо. Всеволод Николаевич Той. Инженер. Попал сюда в 2094 году во время неудачного испытания махолета. Еще не во всем разобрался…

— В каком году, простите? — Это был голос Калнина. — Мы уже слышали эту дату.

— Он прав, — сказала Кора. — Я попала сюда на следующий день после него.

— А вот этого не может быть! — закричала вдруг боевая Нинеля. — Инженер твой здесь уже вторую неделю. Он сразу за мной прибыл.

— Ничего особенного, — сказал тогда мужчина в толстых очках. — На переходе между мирами действуют совершенно иные законы пространственно-временного континуума. И не столь важно, кто и когда сюда попал. Попадать сюда вы начали тогда, когда заработала установка. Она же вытягивает людей из точки пространства, а не из точки времени. Почему вас так волнует появление инженера днем раньше или днем позже, но совершенно не удивляет то, что принцесса Парра покинула Землю, очевидно, более полутысячи лет назад и прибыла вместе с нами? А уважаемый Влас Фотиевич вылетел из пункта «а» в пункт «б» за полвека до меня.

Кора дождалась, пока Калнин кончит говорить, и сразу же обратилась к нему со стандартным вопросом:

— А теперь расскажите о себе. Когда вы сюда попали и кто вы?

— Меня зовут Эдуардом Оскаровичем, — ответил тот. — Я физик, физик-теоретик. В сентябре 1949 года я оказался здесь в отпуске, из которого не вернулся. Не совсем по той же причине, как вы, но по причине близкой.

— Эдуард Оскарович, ваша фамилия! — потребовала вдруг боевая подруга Коры. Что-то ей не понравилось в имени физика.

— Моя фамилия Калнин, — ответил очкарик спокойно. — Но это вам ничего не скажет.

— Мне все и всегда говорит, — ответила боевая подруга. — И мне даже интересно, не приходитесь ли вы родственником комдиву Калнину Оскару, который проходил по делу военных вредителей в оборонной промышленности на процессе 56-ти в октябре 1938 года? — А вы откуда знаете?

— Здесь вопросы задаю я, — ответила боевая подруга, и Кора вдруг испугалась, не слишком ли быстро та забирает власть, и потому решила сбить с нее спесь.

— Дайте-ка я проверю, что вы там изобразили, — сказала она. — У меня почерк плохой.

— Давай, давай, когда велят, — вступился за Кору полицмейстер Журба, — должна быть проверка.

Как и можно было заподозрить, грамотность и каллиграфия не были сильными сторонами разведчицы Ни-нели. Строчки норовили уехать вниз, видно, стесняясь тяжелого груза многочисленных ошибок.

— Я потом перепишу, — сказала Нинеля. Молчание Коры казалось ей укором. — Ты не волнуйся, все будет как положено, протокол, выступления, анкеты.

— Ну, смотри, — строго сказала Кора и перехватила улыбку Эдуарда Оскаровича. Будто он все понимал. А чего такого? Ему лет пятьдесят — совсем старик. Наверное, уж набрался жизненного опыта. Революцию пережил и гражданскую войну. Только надо будет как-нибудь спросить, за кого он — за белых или за красных? Или он уже забыл?