На полпути с обрыва (сборник)

— Браво! — воскликнул человек со шрамом. — Очень точное наблюдение.

— Партия у нас одна! — вдруг рассердилась Нине-ля. — Так было, и так будет всегда. С другими мы, слава богу, разделались.

— Вот они говорят, — пожаловался чиновник Коре, — даже объясняют, а для меня все это — невозможное крушение основ.

— Прошли твои времена, управа, — огрызнулась Нинеля.

— Простите, — снова заговорил мужчина в очках. — В каком году вы перешли с Земли в этот мир?

Почему-то этот простой вопрос Нинелю возмутил. Она даже топнула толстой крепкой икрястой ногой и сжала руку в кулак.

— Как так перешла? — спросила она. — Что вы подразумевали, а?

— Ничего. Кроме календарной даты. — А вот этого я тебе не скажу! Я своему долгу не изменяла. Если бы не обстоятельства, я бы с такими, как вы, иначе разговаривала.

— Скажи, скажи, — вдруг вмешался в беседу чиновник. — Твой долг оставь при себе. Я понимаю, что Эдуард Оскарович хочет точно разобраться, ты ему не мешай.

— Ну ладно, ладно, — вперив в пространство желтые пуговицы глаз, буркнула Нинеля. Почему-то она не хотела признаваться, когда и при каких обстоятельствах покинула Землю. — Меня сбросили на парашюте в помощь партизанам. Но меня выдали. Немцы скинули меня с обрыва. Летом сорок третьего года. Вот я и здесь. — Какие такие немцы? — спросил чиновник. — Надо историю учить!

— Как же он будет учить, — сказала Кора, — если он, может быть, жил раньше.

— Они меня пытали, — сказала Нинеля, — но числа я не помню.

— Мне большего не нужно, — сказал Эдуард Оскарович. — Тысяча девятьсот сорок третий год. Разброс значительный.

— Все? — спросила строго Нинеля. Коре казалось, что она видела ее прическу и тонко нарисованные дугами брови в каком-то историческом фильме.

— Все, — согласился чиновник. — Все ведет к умопомешательству. Неужели России это суждено?

— Ваша очередь, — сказала Нинеля, — давайте поговорим про вас, гражданин Журба.

— Это слово мне, Нинеля, не нравится. Так вам и скажу.

— А какое же нравится? — спросила Нинеля. — Можно — ваше превосходительство, ибо имею чин статского советника.

— Мамонт! — сказала Нинеля, обращаясь к Коре за поддержкой. — Он до революции жил.

— А разве вы об этом раньше не разговаривали? — удивилась Кора. — Вы же вместе живете здесь две недели.

Вместо Нинели, которая затруднилась с ответом, заговорил мужчина в толстых очках:

— Во-первых, мы сюда прибыли в разное время, в различных обстоятельствах. Я должен сказать, что некоторые находились в ненормальном состоянии — слишком сильной оказалась травма.

— Старик прав, — сказал человек со шрамом. — Я был убежден, что нахожусь на том свете. Честное слово.

— А что сказать? Конечно же, я думал, что в ад угодил. Или в рай, считай как знаешь, — сказал чиновник. — Тем более что всю неделю сидел в отдельной комнате или камере — понимай как знаешь. Никого не видел, кроме этих мясников. Кора поняла, что он имеет в виду медсестер. — Мы только в самые последние дни соединились, — пояснил инженер Той.

— Почему? — спросила Кора, не ожидая что ей ответят. Но мужчина в толстых очках сказал:

— Они сами не знали, что делать. Они же не верили Гарбую. До конца не верили, что есть контакт с Землей. А теперь они оказались в положении мальчика, который вгрызся в слишком большой пирог. Отступать некуда, а наступать невозможно. И пока они не выяснят отношения между собой, наша судьба тоже не решится. Тогда, охваченная сомнениями, Кора спросила: — А все здесь знают, куда попали? — Я постарался всем объяснить. Но не уверен, что все меня понимают. Нинеля толкнула Кору в бок:

— Так мы до ужина проваландаемся. Давай, майор. — Как?

— Ладно, пошутила. Но своих всегда угадываю. — А у вас был чин? — спросила Кора. — Сержант госбезопасности, — ответила Нинеля. — И не думай, что это чепуха. — Я не думаю.

— Тогда веди допрос, раз я тебе инициативу отдала. Кора обратилась к чиновнику. Тот ответил сразу: — Всю эту абракадабру про параллельные миры я, конечно же, не принимаю, как иудейские штучки. Но нахожусь в недоумении, почему и стремлюсь к порядку. В настоящее время убежден, что попал в неволю к каким-то из наших соседей. Может, к немцам или к туркам. Точно не скажу.

— А когда вы родились? — спросила Кора. Чиновник попытался затянуть халат потуже на пузе. Он продолжал:

— Я имел честь родиться в светлый день освобождения крестьян в государстве Российском, а именно 19 февраля 1861 года от Рождества Христова.

Чиновник обвел всех взглядом, в котором Кора неожиданно прочла гордыню: чиновник всю жизнь полагал себя отмеченным перстом Божьим. — Дальше.

— Крестили меня Власом, Власом Фотиевичем, и в последнее время, до несчастья, имевшего место 23 июня 1907 года, Я трудился на ниве управления государством, пользуясь почетом и уважением сограждан города Бабиловичи Могилевской губернии, где состоял полицмейстером.

— И что же случилось? — подбодрила его Кора, видя, что чиновник загрустил.

— А случилось то, что, отдыхая в Ялте, в пансионе «Марина», было решено посетить Байдарские ворота, где встретить восход солнца с возлияниями и весельем. Мы взяли с собой дам, наняли экипажи… Господи, неужели все это было только вчера? — Когда же это было? — спросила Кора. Нинеля записывала. Быстро, мелко, подложив под лист бумаги квадрат фанеры из стопки, лежащей у стены, — видно, до появления пришельцев здесь намеревались начать ремонт.

— Когда? — спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал определенную близость.

— Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две недели назад.

— А я этого не понимаю, — упрямо заявил Журба. — Помню, как с Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, — мы к крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как выпью — заводной… И полетел я птицей по чистому небу… — В голосе Журбы заурчали слезы.

Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было не важно — интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была Божья воля, для других — произвол судьбы, для третьих — физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с Богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.

Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным. Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:

— А в поездке — ну, в карете, в пролетке… вы были не один?

— Ни боже мой! — откликнулся полицмейстер. — Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы…

Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.

— Не трать времени. Кора, — сказала Нинеля, — пошли дальше, а то до ужина прочикаемся.

Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:

— Из татарок. Но эти… они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает. — Парра? — спросила Кора. Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой — это слово к ней подходило более других — с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки — а она была совсем молода — были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?