Бедный маленький мир

Иванна, как выяснилось, помнила город плохо и фрагментарно и сказала, что испытывает странное чувство – как будто все проявляется, возникает в памяти, только очень медленно. Глядя на Пятницкую церковь, произнесла: «А ведь действительно…» Но не договорила, задумалась и молчала довольно долго – всю дорогу, пока мы шли от Пятницкой до Спасского собора.

Бабушка умерла, когда Иванне было пятнадцать, и потом, уже студенткой, Иванна приезжала сюда всего несколько раз – чтобы переоформить документы и продать родительский дом. Оказывается, у них был именно дом, совсем небольшой, но двухэтажный, родители построили его незадолго до ее рождения. Собственно, на эти деньги она и купила себе маленькую киевскую квартирку – уже после Москвы, когда друг Эккерта, профессор Корнилов, предложил ей аспирантуру в Киевском университете и свое научное руководство.

– Ну, а к кому бы я приезжала? – сказала Иванна.

Мы камерно отмечали новоселье на нашей временной кухне. На самом деле готовить ничего не хотелось, поэтому пили пиво и ели вяленого кальмара.

– К друзьям детства, – предположил я.

– Друзей детства черниговских почему-то не было, так, какие-то одноклассники из первого класса… Первый класс помню плохо. Там было скучно невыносимо, я держала книгу под партой и читала. Книги у меня постоянно отбирали, бабушку, кажется, вызывали в школу. Хорошо помню большой скандал, когда у меня изъяли «Дикую собаку Динго». Глубина моего падения и степень бабушкиного недосмотра даже обсуждались на педсовете.

– Но ведь это детская книга! – удивился я. Хорошо помню, что у нас дома она твердо значилась детской и всегда стояла в «детском» шкафу.

– Но там же вторая часть названия есть, – напомнила мне Иванна. – «…или Повесть о первой любви». Ну ты только представь: первоклассница читает о первой любви, с их точки зрения, подобное совершенно невозможно. Но бабушка не сердилась. Она была добрая – такая настоящая бабушка, классическая, деятельная. Пирожки пекла, варила варенье, всякие овощи на зиму консервировала. Она разрешала мне прогулять школу, если очень хотелось, и валяться в кровати до обеда. Ты не думай, на Берегу я сначала очень скучала. Очень. А потом вросла буквально в Школу и стала как-то отдаляться. Дед не отпускал меня в Чернигов, кстати. Даже на каникулы. А в качестве компенсации приглашал бабушку. Она приезжала по два раза в год и жила в монастыре. В море купалась, отдыхала. А когда бабушка умерла, Дед поехал в Чернигов вместе со мной. Вообще-то действительно странно, я довольно много лет была как бы под охраной.

Значит, Эккерт за нее боялся. Свободу он предоставил ей только после школы. Чего он боялся – чего-то извне или чего-то внутри Иванны? Что она сделает что-то не так? Или кто-то причинит ей зло? И какого именно зла боялся Эккерт? Я хоть и бездетный человек, но точно знаю, что все нормальные родители трясутся за своих детей, однако ведь не держат их взаперти и не приставляют к ним охрану (исключение составляют дети бизнесменов и политиков – там велика опасность похищения). Но Иванна была не статусным ребенком, а дочкой трагически погибших молодых вирусологов. И не знала никакой военной тайны.

– Ты хоть в общих чертах представляешь, чем занимались твои родители?

Иванна, прищурившись, посмотрела на меня сквозь кольцо кальмара. И вдруг засмеялась. Как-то неожиданно засмеялась, резко, я к этому не был готов. В тот момент я как раз хотел взять с тарелки маслину, но у меня дрогнула рука, и я задел бокал с пивом. Бокал опрокинулся и покатился по столу, оставляя за собой пивную дорогу. Иванна поймала его на краю. Теперь она уже не смеялась, смотрела, как пиво со стола тонкой струйкой стекает на пол.

– Ты меня боишься? – спросила она.

Леша придумывал детектив. Все бы ничего, у него, в конце концов, профессия такая, но Иванне было как-то не по себе, что он вот прямо сейчас, под пиво и кальмара, придумывает детектив про ее жизнь. И в этом детективе именно она, Иванна, является темной лошадкой, бессознательным носителем зловещей тайны. Призраком тьмы.

– Тебе, Лешка, надо бы в компанию ранних немецких романтиков, – сказала Иванна из-под стола, куда с бумажными полотенцами в руках полезла вытирать пивную лужу. – Ко всем этим веселым, очаровательным некрофилам. Особенно я люблю Новалиса, ведь благодаря именно ему Гессе «Игру в бисер» написал. Хрен бы он ее написал, если бы не Новалис… – Иванна появилась из-под стола и тыльной стороной ладони убрала со лба волосы. – Давай я сразу признаюсь тебе, что являюсь монадой-эксплантацией тени отца Гамлета, а?

– Я тебя не боюсь, – мрачно буркнул он. – Я просто удивляюсь, что ты не думаешь в этом направлении.

– О родителях? Да нет, думаю. Ну, смотри. Они занимались вирусными заболеваниями животных. Рухнула крыша вивария, когда мама с папой были внутри. Я тебе рассказывала, Леша…

Но была одна странность, которая не давала Иванне покоя с детства: в доме не было родительских фотографий. Были бабушкины, бабушкиных друзей и племянниц, живущих в Минске, ее, Иванны. Остальные исчезли. Не осталось ни одной, на которой были бы запечатлены молодые ученые Сережа Литовченко и Женя Михайлова. Бабушка утверждает, что они, конечно, были – всегда лежали в картонной коробке на верхней полке платяного шкафа вперемешку со всеми остальными. Но однажды ей понадобилась фотография маленькой Иванны с родителями – она обещала послать племянницам, потому что точно помнила, что таких имелось две, – и обнаружила, что фотографий дочери и зятя там нет. Все, на которых запечатлены были оба или хотя бы один из них – с Иванной, с друзьями, на паспорт, – испарились. Поначалу она подумала, что дети переложили куда-то свои снимки, и решила спросить у дочери. Но Женя очень удивилась, сказала, что они с мужем никуда их не перекладывали и фотокарточки должны быть там же, где всегда были. Коробка была предъявлена дочке, та пересмотрела все снимки до единого и целый день пребывала в дурном настроении. «Мама, их, наверное, украли», – нашла в конце концов объяснение она. Вечером бабушка была в ванной, стирала, когда вдруг услышала, как на кухне Сережа сказал: «Я говорил, а ты мне не верила…» На что Женя ответила что-то вроде «Молчи, это не самое главное». Возможно, их разговор не касался пропавших фотографий, но бабушка понимала, что весь день Женя думала только о них.

– Я допускаю, конечно, что родители работали над закрытой темой, – продолжала Иванна. – Несмотря на то, что это НИИ сельскохозяйственной микробиологии, закрытые темы, конечно, были. Ну а как же? Семидесятые годы, самая что ни есть холодная война. Например, Харьковский тракторный завод делал, кажется, танки. Ну и что? При чем здесь фотографии? И при чем здесь я? Они что, знали, что погибнут, и вшили мне микрочип с формулой? Чтобы я через двадцать лет передала его китайской разведке?

– Хорошая версия, креативная, – кивнул Леша. – Только тогда не было микрочипов.

– Тогда сделали татуировку, – предположила Иванна. – Как в фильме «Водный мир».

Эта версия Леше понравилась. Он решил, что татуировку надо искать немедленно – даже если не найдут, то в процессе поиска есть шанс получить удовольствие.

– Тебе только волю дай… – усмехнулась Иванна. – Подожди. Все закрытые темы курировались руководством института. Хорошо. Институт курировался каким-нибудь специальным отделом КГБ. Все двигалось строго по инстанции: задания – туда, результаты – сюда. Инверсия в понятной схеме наступала, если, к примеру, сотрудника вербовала третья сила и он сливал информацию какому-нибудь МОССАДу.

– И МОССАД потом его мочил, – сказал Леша.

– Зачем?

– В случае, если, например, агент начинал вести себя подозрительно. Или непредсказуемо. Скажем, его мучила совесть. Или его стали подозревать в институте. Или засветился где-то. И пока его не посадили в подвалы КГБ, где он под пытками начнет сдавать пароли и явки…

– Мне не нравится такая версия, – перебила Иванна. – Очень не нравится. Потому что речь идет о моих родителях. Но готова признать, что ее следует проверить. Потому что я помню историю с фотографиями. Они ведь и вправду исчезли, Леша. Я потом весь дом перерыла. Ну, просто очень хотелось увидеть папу и маму.