Бедный маленький мир

– Как зовут вашу скрипачку, которая была в аэропорту с кроликом?

– Бранка. Бранислава. Понравилась? Я ее должен замуж выдать. Но только в хорошие руки.

– Они все ваши ученики?

– Нет, просто хорошие, талантливые музыканты, я их по всей Европе собирал. У меня не может быть учеников, я очень плохой педагог. Когда меня не понимают, я реагирую неправильно. Совсем не так, как должен реагировать нормальный учитель.

– Вы злитесь?

– Нет, засыпаю. Я очень ленивый и не в состоянии объяснять что-то несколько раз. Подождите… Я вижу серьезную девушку, которая давно хочет меня о чем-то спросить. Пожалуйста, слушаю вас.

Девушка была и впрямь очень серьезной. Она даже не ответила на лично ей адресованную улыбку Давора. Зато его улыбка вызвала серию фотовспышек и тихий вздох женской части зала.

– Как вы делаете это? – спросила девушка.

– Это? – продолжая улыбаться, переспросил Давор.

Зал откровенно развеселился.

– Это, – твердо повторила девушка. – То, что вы делаете.

– Русский язык я знаю далеко не блестяще, – пожал плечами Давор, – и, возможно, не понял подтекста. Вот присутствующие думают, что поняли подтекст. А я не уверен. Но мне кажется, что для журналиста вы сформулировали вопрос… э-э… слишком абстрактно.

Девушка вздохнула.

– То, что вы делаете, – не музыка. Возможно, в ваших… произведениях и есть часть музыки, но в целом – тут что-то другое. Вы что-то делаете с миром. И с пространством. И с людьми. Я не понимаю. Как вы это делаете?

– Вы же знаете, что я вам не отвечу… – развел руками Давор. – Но не потому, что не хочу.

– Знаю, – кивнула странная журналистка. – Очень жаль.

– Я просто не знаю ответа.

Давор вдруг ощутил неловкость от того, что так нагло врет. Но он бы был сумасшедшим, если бы сейчас, в идиотском формате пресс-конференции, начал делиться своими настоящими соображениями по данному поводу. Конечно, это был бы уже разговор по существу, но он давно не понимал и не знал, с кем он в принципе мог бы поговорить по существу.

– Честно говоря, такой вопрос даже в голову мне не приходил, – продолжил он. – Но я буду об этом думать. Может, у меня появится какая-нибудь версия.

– И я буду думать, – наконец улыбнулась девушка. А Давор вдруг почувствовал, что устал как собака. Надо позвонить Санде, спохватился он. Да, надо, наконец, позвонить Санде…

Спустя час после пресс-конференции в курилке одного из национальных телеканалов задумчиво курили две журналистки.

– Ну и как тебе он? – со вздохом спросила свою подругу печальная длинноволосая барышня.

– Кто? Балканский гений? Конь с яйцами. – Подруга в сердцах пнула коленом кофейный автомат, и тот с тихим треском выдавил из себя пластиковый стаканчик.

– В хорошем смысле этого слова?

– В конкретном смысле. Знает, что все вокруг писаются от восторга, глядя на него, и его явно прет. Ну явно прет. Не люблю.

– А я, – сказала длинноволосая барышня, – вот честное слово, отдалась бы ему прямо в конференц-зале.

– Ну и дура.

Виктор Александрович отправил Иванну с Лешей в Киев, зашел в гости к пожилой женщине и тихому маленькому мальчику, к которым вернулась их пропажа. Эти двое были счастливы. И даром что Витта глухо молчит, много курит и смотрит внутрь себя, но зато ее можно потрогать, можно попытаться накормить ее куриным бульоном и бутербродиком, и главное, она теперь все время дома. Все время. Счастливый до обморока Даник гладил маму по волосам, заглядывал ей в глаза и засыпал, крепко прижавшись к ее боку.

– Это ты ее вернула, – сказал Виктор Иванне в аэропорту.

Иванна вертела в руках синие кожаные перчатки и в ответ только пожала плечами.

– Я прилечу завтра, – сообщил он. – Я пообещал Лиле и Илье хотя бы на вечер задержаться. Иванна! Может, тебе не следует пока возвращаться в Киев?

Иванна подняла на него глаза, которые за последние дни как-то посветлели до орехового оттенка, перестали быть темно-карими, отчего ее взгляд стал прозрачным и растерянным.

– Нет ни одного места, куда мне следует возвращаться, – глухо обронила она. – Только назад в Мордовию. Или можно в космос куда-нибудь улететь.

– Я приеду завтра, – беспомощно повторил Виктор, потому что не знал, что еще сказать.

Присутствие Леши, который стоял рядом, засунув руки в карманы рыжей вельветовой куртки, и хмуро смотрел куда-то в сторону, поверх голов, странным образом смущало его. В их сложном, болезненном дуэте с Иванной молодой человек был случайным, лишним, он как бы разрушал и без того хромую композицию, и Виктор тоскливо признавался себе, что теперь, наверное, так будет всегда.

«Иванна его любит, что ли? – думал он, глядя сквозь стекло, как они удаляются к выходу на летное поле. – Неизвестно. Про нее никогда ничего не известно. Известно только одно – она не любит меня».

– Ну, ты мне можешь хоть раз внятно объяснить, что ты в ней нашел? – В половине второго ночи Лихтциндер спровадил свирепо зевающую Лильку в спальню и решил поговорить о вечном.

– Иди ты в жопу, – предложил ему Виктор. – Психотерапевт хренов.

– Витенька, я не понимаю. – Илья сосредоточился, примерился, решительно нахмурился и опрокинул коньяк одним махом. – Ты же умный и о-очень взрослый мальчик. У тебя уже внуки скоро могут быть, если твоя Настена перестанет валять дурака. Правда, что ты в ней нашел? Мрачная, депрессивная и фригидная девица. Ну ладно, не сверкай на меня глазом, насчет фригидности я не уверен, но впечатление она производит именно такое. Синий чулок. Биоробот. Обнять и плакать.

– Я не буду тебя бить, – твердо сказал Виктор. – Но только потому, что поздно уже и Лилька проснется и расстроится. Не провоцируй меня.

Спустя пару месяцев после этого ночного разговора на московской кухне, а именно в середине темного месяца февраля Виктор в полусне варил кофе. Окончательно он проснулся после третьей чашки и подумал, что Лихтциндер был по крайней мере прав в одном – статус дедушки у него появится в ближайшие две недели. И к тому же его скрытная Настена решила стать матерью-одиночкой, потому что мальчик-программист в качестве мужа ее решительно не устроил. И поэтому Виктор, вероятно, должен привыкать к роли кормящего деда. Он и привыкает – закупает пеленки-распашонки, оборудует детскую. А вчера купил кроватку с космическим дизайном и дистанционкой для регулирования высоты полога. Еще кроватка поет колыбельные, рассказывает сказки и изображает шум волны и щебет птиц. В общем, что-то невероятное.

Вечером он клеил обои в детской и поймал себя на мысли, что отчаянно сублимирует, потому что его подсознание предлагает ему иллюзию за иллюзией, и ему снятся сны, в которых у них с Иванной рождается сын. Он все рождается и рождается – каждую ночь, а потом Виктор просыпается и вспоминает, что на самом деле у него будет внук. И это замечательно – внук. Настоящий, маленький, родной. Потом с ним можно будет играть в шахматы и ходить в походы. И делать еще кучу всяких веселых и важных вещей. И наконец в его жизни появится смысл.

– Санда, ты что сейчас делаешь? – спросил Давор.

– Валяюсь.

Голос Санды был сонный и теплый, и Давор непроизвольно коснулся губами трубки. И почувствовал разочарование от того, что не может прямо сейчас поцеловать жену, а может только поцеловать ее голос в телефоне.

– А ко мне Доминика приедет, – сообщила Санда. – Через час. Будем делать коктейли и готовить паэлью. Ты же знаешь, как я люблю Доминику!

«Черт, все испортила, – с досадой подумал Давор. – Издевается. Потому что отлично знает, как я не люблю Доминику».

Доминика была однокурсницей, а также вечной и фактически единственной подругой Санды. Давор ее терпеть не мог и всегда страшно тяготился ее присутствием – она была шумной, какой-то избыточно яркой, непрерывно ржала, обожала Санду и упорно смотрела сквозь него. При каждой встрече две женщины создавали герметичный кокон и бурно общались, а Давор чувствовал себя вынесенным за скобки. Ревновал, одним словом. Вот и славно, что Доминика приезжает, когда его нет дома. Замечательно. Это маленькая месть Санды за то, что он уехал.