По лезвию бритвы

Они обступили меня с трех сторон.

— Привет, Танкред, — начал я. — Есть хорошие новости?

Он ухмыльнулся в ответ, хотя трудно было сказать наверняка, что это усмешка — мешал разрез на губе.

— Слышал, что у твоих людей возникли трудности с компасом, — продолжил я.

Теперь у меня не осталось сомнения в том, что он ухмыляется.

— Какие еще трудности, Смотритель? Что ты этим хочешь сказать?

— Танкред, канал служит границей между нашими владениями. Тебе известно, что такое канал. Это та большущая канава к востоку отсюда, наполненная водой.

Танкред улыбнулся, и разрез между его верхней губой и носом растянулся, обнажив гнилые десны.

— Граница?

— В нашем деле, Танкред, важно помнить о своих обязательствах. И если у тебя возникают трудности, то, возможно, пора подыскать занятие более подходящее твоим природным талантам. Из тебя вышла бы замечательная хористка.

— У тебя колючий язык, — огрызнулся он.

— А у тебя змеиный, но мы такие, какими нас создал Творец. Правда, я здесь не затем, чтобы обсуждать теологию. В данный момент меня больше занимает география. Так, может, все-таки ты напомнишь мне, где проходит наша граница?

Заячья Губа отошел на шаг, его парни придвинулись ближе ко мне.

— Сдается мне, пора перекроить нашу карту, — ответил он. — Не знаю, какие у тебя дела с синдикатами, и мне наплевать на твою дружбу с гвардией, только у тебя кишка тонка, чтобы удержать свой участок. Насколько могу судить, ты независимый делец, а в наше время для независимого частника не осталось места.

Он продолжал говорить, подзадоривая себя к надвигавшейся стычке, но я едва слышал его сквозь шум в голове. Да и детали его монолога не имели большого значения. Я пришел сюда не ради дискуссий, и Танкред вывел свою шайку не для переговоров.

Звон в ушах ослаб, как только Танкред закончил выдвигать свой ультиматум. Паук положил ладонь на рукоять кинжала. Безымянный головорез прищелкнул языком в зубастой ухмылке. Почему-то эти двое вообразили себе, что справиться со мной будет легко, и я сгорал от желания разочаровать их.

Допив остатки пива, я бросил кружку на пол левой рукой. Звон осколков отвлек внимание Паука, и я резко ударил его кулаком, втопив его нос в его глупую физиономию. Прежде чем напарник Паука успел вынуть оружие, я обхватил его руками за плечи и вылетел вместе с ним в открытое окно за его спиной.

Полсекунды я не слышал ничего, кроме потока ветра и бешеного биения своего сердца. Потом мы грохнулись на землю, и я всем своим весом в сто восемьдесят фунтов придавил тело противника, окунув его лицом в грязь. Глухой треск дал понять, что от падения бугай сломал себе несколько ребер. Я скатился с него и поднялся на ноги. Во мраке улицы луна казалась ослепительно-яркой. Я глубоко втягивал воздух, чувствуя, что с головы сочится кровь. Парень с рябым лицом попытался привстать, но я ударил его ногой по голове. Он простонал и перестал шевелиться.

Я смутно сознавал, что в результате падения повредил себе лодыжку, но был еще слишком взвинчен, чтобы чувствовать боль. Надо было спешить и завершить дело прежде, чем мое тело начнет стонать от причиненного ему вреда.

Когда я снова вошел в «Девственницу», Паук, с разбитым в кровь носом и кинжалом в руке, уже стремительно спускался по лестнице. Он огрызнулся и отчаянно накинулся на меня — явная глупость с его стороны, но Паук относился к числу людей, которых приводит в ярость малейшая боль. Я ринулся вперед и бросился ему под ноги, ударив его плечом по коленям, и Паук покатился вниз по ступеням. Обернувшись назад с намерением довершить дело, я увидел белый осколок кости, торчащий из руки Паука у запястья, и понял, что дальнейшее применение силы бессмысленно. Паук поддерживал поврежденную руку и визжал, точно новорожденный младенец.

Наверху большинство посетителей заведения жались к стенам в ожидании исхода драки. Пока я был занят внизу, Танкред обзавелся тяжелой деревянной дубинкой и теперь воинственно постукивал ею по растопыренной пятерне. Его увечное лицо скривилось в злобную маску смерти, по рукояти дубинки бежала длинная полоса углублений под пальцы, но в глазах был заметен испуг, и я знал, что легко совладаю с ним.

Я нырнул вниз, и деревянная палица просвистела над моей головой, затем я ударил его кулаком в брюхо. Танкред зашатался и попятился назад, тяжело дыша и беспомощно размахивая дубинкой. Со второго броска я схватил его за запястье и яростно скрутил руку, подтягивая его к себе. Танкред взвыл от боли и выронил оружие. Я поймал его взгляд. Рваные губы Танкреда дрожали от злобы, и я сокрушил его мощным ударом, от которого у Танкреда подогнулись колени.

Он лежал у моих ног и жалобно скулил. Небольшая толпа зевак сверлила меня застывшими взглядами: раздутые от пьянки носы и тупые миндалевидные глаза, зверинец рожденных в близкородственном браке уродцев, дышащих через рот пропойц и прочей швали. Меня так и подмывало схватить дубину Танкреда и обрушиться на них, поколотить эти бестолковые головы — трах-трах-трах, — пропитать древесину их кровью. Я сдержался, сказав себе, что мое желание вызвано только парами амброзии. Пора было с этим кончать, но не так быстро. Довершить дело следовало театрально. Мне хотелось, чтобы это отребье разнесло молву о том, что они видели здесь.

Я подтащил безвольное тело Танкреда к соседнему столу и растянул одну его руку на деревянной столешнице. Прижав к ней его ладонь своей левой рукой, я крепко схватился правой за его мизинец.

— Где наша граница? — спрашивал я, загибая назад его палец до хруста.

Танкред скулил, но молчал.

— Где проходит граница? — продолжал я, ломая следующий палец. Танкред залился слезами, с трудом глотал воздух и едва не лишился способности говорить. Но ему стоило попытаться. Я загнул еще один палец. — Вторая рука пока осталась у тебя целой и невредимой! — рассмеялся я. Не знаю, было ли это действием разыгранной пьесы. — Где наша граница?

— Канал! — провизжал Танкред. — Граница идет по каналу!

Только его стенания нарушали молчание зала. Наслаждаясь моментом, я повернулся к зрителям и продолжил речь негромким голосом. Достаточно было, чтобы мои слова слышали первые ряды публики.

— Ваша деятельность заканчивается у канала. Забудете об этом снова — и по нему поплывут ваши тела.

Оттянув Танкреду последний палец, я отпустил его. Танкред рухнул под стол, я развернулся и медленно зашагал к выходу. Паук скорчился у подножия лестницы и, когда я проходил мимо, отвел взгляд.

Пройдя несколько кварталов к востоку от убежища Танкреда, я остановился возле уличной стены и оперся о нее рукой. Амброзия выветрилась, и меня долго рвало, пока, едва дыша, я не сполз вниз по стене, в грязь и рвоту. Некоторое время я стоял там на коленях, дожидаясь, пока пульс не придет в норму. По дороге к дому нога разболелась, и мне пришлось купить костыль у одного из мнимых уличных калек, чтобы как-то проковылять остаток пути.

4

Я проснулся с головной болью и опухшей лодыжкой, точно поденщик с рыболовецкой шхуны за десять золотых в час. Я попытался встать, но в глазах замерцали круги, а желудок возвестил о готовности исполнить на бис вчерашнее представление, так что я снова присел на кровать. Силы небесные! Скоро совсем пропаду, если больше ни разу не вдохну аромата амброзии.

Поток солнечного света, бивший в мое окно, означал, что часы давно пробили полдень. Я всегда придерживался того мнения, что если пропустил утреннюю зарю, то можешь оставаться в постели до вечера, однако у меня были еще дела. Я привел себя в вертикальное положение, затем оделся и спустился вниз.

Как обычно, я занял место у стойки. Адольфус забыл надеть повязку на глаз, и прорезь в его башке взглянула на меня с укоризной.

— Для яичницы слишком поздно. Даже не проси, — (Я подозревал, что час пополудни — довольно позднее время для завтрака, и горько сожалел о том, что мои подозрения подтвердились.) — Мальчишка, который приходил вчера вечером, уже три часа ждет, когда ты проснешься.