Игра в голос по-курайски

Павел отчетливо помнил именно цветы багульника и хвою, но не помнил, чтобы в Сыпчугуре у них были какие-нибудь овощи. Да у них в бараке и подолья-то не было, как в других деревнях, в которых им довелось жить. Не росло ничего в Сыпчугуре на голом песке, а начальство как всегда забыло, что в России картошка и чеснок не везде растут.

За зиму на берегу Оленгуя выстроился длиннющий ряд огромных штабелей бревен. Помня свою жизнь в Курае, как- то после уроков Павел пошел поискать «серы». Наплывы смолы на листвяжных стволах. Если их умело сколупнуть, да потом терпеливо разжевать — доставляет массу удовольствий, при дефиците конфет и полном отсутствии жевательной резинки. В штабелях Павел не нашел ни единого листвяга, зато уже в сумерках столкнулся с Мотькой, воровато пробиравшемся вдоль ряда штабелей. Мотька сгибался под тяжестью куканов с рыбой. Сбросив ношу на траву, он заговорщицки ухватил Павла за рукав:

— Ты никому не говори, ладно?..

— Чего, не говорить?.. — удивился Павел.

— Ну, что я тут закидушки ставлю. Большие пацаны узнают, поснимают все.

— Да ладно, чего бы я им говорил… — протянул Павел, с завистью разглядывая рыбин, каждая — длиной по полметра.

— Ты что, не ловил на закидушку? — спросил Мотька, вытирая руки о штаны.

— Не приходилось. Разве что пескарей на удочку в Усолке…

— Ладно, Пашка, ты мне друг. Давай договоримся: ты мои закидушки не проверяешь, а я — твои. Тут места всем хватит.

— Да какие закидушки?! — раздражаясь, зло проговорил Павел.

— Пошли. Помоги мне рыбу дотащить. Щас, понимаешь, самый ход. Когда бревна в реку спустят, надо будет переждать, пока сплывут.

Павел помог Мотьке дотащить рыбу до дому, и тот в благодарность показал немудреную снасть; толстую леску, метров пять длиной, с огромным крючком и грузилом из крупной дробины.

— Тут, понимаешь, главное, чтобы большие пацаны не нашли, надо маскировать получше. Далеко закидывать не обязательно, налим ночью под берегом ходит. На наживку только червяк годится, налим больше ничего не берет, а червей в Сыпчугуре трудно найти, песок везде, а им земля нужна.

Когда Павел пришел домой, брат старательно собирал спиннинг. На прочное удилище из молодого листвяжного стволика он уже приладил направляющие кольца и теперь прикручивал катушку с леской. На столе поблескивала блесна — красивая медная рыбка с якорьком из крючков под хвостом. Павел присел к столу, с завистью наблюдая за братом. На коробке из-под катушки он уже увидел цену — пять рублей семьдесят пять копеек. Каким образом брату удалось вытянуть из матери такую гигантскую сумму, для Павла навсегда осталось тайной.

Утром, когда все ушли, — родители на работу, старшие брат и сестра в первую смену в школу, — Павел добыл свою заначку. Новенькую трешницу, которую еще с зимы хранил в словаре Даля. Сколько себя помнил Павел, в книжном шкафу всегда стоял четырехтомник словаря Даля, но он не помнил, чтобы кто-нибудь в него заглядывал, поэтому для заначек это было самое подходящее место во всей тесной квартирке.

Трех рублей как раз хватило на сто метров толстой лески и два десятка крючков. Дождевые черви в Сыпчугуре водились только в одном месте, если не считать огородов некоторых старожилов, обильно удобренных козьим пометом; те четыре барака, в одном из которых жила семья Павла, в виде буквы «П» охватывал высоченный забор, сбитый с помощью кованых скоб из толстенных плах. Стоял он тут видимо очень давно и собирался простоять еще не один год, потому как жителям поселка, если возникала надобность, проще было выписать пиломатериалы в леспромхозе, чем разбирать этот на славу сколоченный поистине крепостной тын. С той стороны, где забор, спустившись вниз по склону, отгораживал часть речной поймы, было укромное место, куда частенько ныряли местные жители справить мелкую нужду, ну, а когда подпирало — то сходить и по крупному. Вдоль забора пролегала тропа в леспромхозовские мастерские, а народ любил облегчаться перед долгим рабочим днем. Вот в этом месте и водились толстые жирные черви.

Когда Павел рано утром прилежно перекапывал землю, уже не в первый раз перекопанную кем-то до него, за забор нырнул пожилой мужик. Справляя нужду, он задумчиво смотрел на Павла. Застегивая ширинку, загадочно проговорил:

— Слышь, пацан ты больше чем на два штыка не копай. А то откопаешь чего-нибудь не то… — чуть помедлив, добавил: — Черви тут жи-ирные… Они ж не одним говном питаются… — и ушел, сосредоточенно глядя в землю.

Больше чем на два штыка копать и не приходилось. В уже перекопанной земле червей было гораздо больше, чем в нетронутой целине.

Расставив закидушки, Павел пошел в школу. После уроков его оставили мыть полы в классе, так что домой он явился уже в сумерках. Закидушки пошел проверять только утром, и когда вытягивал первую, сразу же почувствовал сопротивление. Налим был не особенно крупный; так, сантиметров сорок, но по сравнению с пескарями, которых Павел ловил в Курае, выглядел сущим китом. Под конец обхода, он понял, что совершил большую ошибку, начав проверку с ближней закидушки. Он уже еле тащил два кукана с рыбой, а до дому было уже не меньше четырех километров. Ивовые прутья, из которых он вырезал куканы, выскальзывали из рук. В конце концов, сняв с крючка последнюю рыбину и насадив ее на кукан, он перекинул их через плечо и, не обращая внимания на холодные скользкие прикосновения к шее, на текущую по спине воду пополам со слизью, зашагал домой.

Дома он свалил всю рыбу в таз, в котором мать стирала белье, но до школы было еще далеко, а звериный инстинкт требовал — мяса… Мяса!!! Он поставил сковородку на электроплитку, как умел, выпотрошил рыбину. Налим — рыба гибкая. Павел его просто завил спиралью, уложив на сковородку, резать на куски не стал, и принялся ждать. Он выключил плитку только тогда, когда жаркое задымилось. Но зато как он наелся! Хрустящая горьковатая корочка нисколько не мешала. Он рвал зубами мягкое, податливое, нежное мясо, совсем не замечая костей. Добыча, добытая самим лично, наконец, удовлетворила застарелый мясной голод.

В этот день и в школе на занятиях он чувствовал себя как удачливый охотник на охоте; отвечал уверенно, без запинки, ощущая себя хозяином положения.

Когда он пришел домой, мать чистила рыбу, увидев его, изумленно спросила:

— Сынок, ты это один наловил?!

Павел солидно усмехнулся:

— А с кем же мне ловить?

Правда, на душе скребли кошки, ведь он здорово вывозил в рыбьей слизи свою одежду. Однако к его удивлению, одежда уже была постирана и сушилась над печкой. И мать даже не заикнулась об этом, хотя, Павлу бывало, перепадало ремня и за меньшее.

Прополаскивая в тазу очередного выпотрошенного налима, мать сказала:

— Эту рыбу не надо долго жарить, как только глаза побелеют, значит — готово.

Огромная сковорода шипела, брызгала маслом. Судя по взглядам, какие кидали на нее старшая и младшая сестры, они тоже здорово мучились от мясного голода. Один брат сидел, мрачно насупившись, видимо свирепо завидовал, на свой спиннинг он так ничего еще и не поймал.

Когда ужинали, отец вдруг спросил Павла:

— На что ловил?

— На червяка… — обронил Павел, с удовольствием обирая губами нежное мясо с мягких костей.

— А где копал? — продолжал отец, почему-то перестав жевать. — Во всем Сыпчугуре червей не найти…

— Да вон там, под забором и Павел махнул рукой в сторону берега.

Отец долго молчал, потом вылез из-за стола, вытащил из шкафа поллитровку, налил полный стакан. Мать неодобрительно посмотрела, сказала сварливо:

— Ну, чего ты?.. Им давно все равно, а дети без мяса могут рахитами вырасти…

Отец медленно выцедил стакан водки, поставил его на стол, поглядел странным взглядом на сковороду с рыбой, выбрал самого большого налима и принялся есть его, да так, будто он был раскален до бела.

Павел не придал этому инциденту особого значения, просто, почему-то он отложился в памяти, и эта загадка и непонятность прибавилась к другим непонятностям, прояснять которые у него не хватало любопытства. А может, действовала с младенчества воспитанная привычка к туманным намекам, недомолвкам, прерванным на полуслове фразам; всегда, даже в обыденной жизни, оказывались вещи, о которых лучше помалкивать. Даже уже когда жили в Урмане, если подвыпивший отец начинал слишком уж громко и непечатно обсуждать достоинства правителей, мать поскорее закрывала все форточки, потому как жили на первом этаже и мимо окон постоянно ходили люди.