Игра в голос по-курайски

Удивительное дело, Павел любил Ольгу до обожания, несмотря на ее необыкновенную холодность и полнейшее равнодушие к сексу. И она его любила, он это точно знал, потому как она прощала ему все. Даже ту идиотскую историю с Ритой, весьма экзальтированной поэтессой, которая случилась лет шесть назад. На Павла нашло какое-то затмение, будто наркотика нанюхался. Целых полгода он пропадал у Риты все вечера, бывало дело и ночевал. Ольге врал, что дежурит в бассейне, подменяет другого дежурного слесаря. Ольга все понимала, это читалось по ее глазам, но молчала. А Рита была ненасытной в любви, она перепробовала на Павле все способы, все позы, по три час извивалась в экстазе с пронзительными стонами, будто в бреду повторяя, какой он бесподобный, прекрасный, могучий и так далее. Павел и сам удивлялся своим способностям, с Ольгой он обычно минут за пять управлялся, а тут, отдохнув часок после первого раза, мог часа по два, по три истязать Риту. Павел распалился так, что готов был на все, ради Риты. И уже подумывал, а не уйти ли от Ольги? Но вдруг все разом кончилось; Рита ни с того ни с сего вдруг заявила, что ей надоела эта любовь украдкой, что Павел должен перебраться к ней. Он сказал, что это не так просто, но в принципе он совсем не прочь к ней переехать и потянулся расстегивать халатик. Но она сжалась в кресле, а потом резко и зло оттолкнула его со словами:

— Вот когда переедешь, тогда и займемся сексом!

Не зря видимо Павел прожил половину жизни, кое-какой жизненный опыт у него был, и сквозь наркотический дурман тревожный звоночек пробился в душу: не будет так себя вести по настоящему любящая женщина. Однако от этого понимания было не легче, он не мог вот так запросто встать и уйти, ему до судорог в животе хотелось Риты, чтобы она опять извивалась, стонала, шептала горячечным шепотом слова любви. В этот день, вернее, вечер, когда он шел домой, опустошенный и подавленный, он почти решился уйти от Ольги. Но, придя домой, увидя крепко спящего в своей кроватке Дениса, делавшую вид, будто спит, Ольгу, он понял, что это свыше его сил, бросить их. Но и Риты хотелось до безумия. Он продолжал к ней ходить через день, через два, с трудом переживая пустые дни, приглашал в кино, в театр, просто погулять, все еще на что-то надеясь. Она требовала, чтобы он покупал ей всякие вещи; то шляпу, то блузку, то еще что, за месяц такой странной дружбы Павел истратил всю зарплату. Но стоило только Павлу попытаться уложить Риту в постель, она будто леденела. При этом еще и подсмеиваться начала над ним; что и писатель-то он так себе, одно слово — начинающий, да и как мужчина тоже не шибко силен, бывают и покруче. Павлу безумно хотелось доказать обратное, он испытывал буквально физическую боль от унижения, и взять реванш, снова заставить ее стонать и извиваться. Слава Богу, что снова объявился Витька Краснов, и все кончилось. Это теперь по прошествии шести лет Павел, не кривя душой, мог сказать, — слава Богу, а тогда его будто кипятком ошпарило, когда он застал у Риты новоявленного гения андеграунда, поэта, прозаика, драматурга и вообще весьма талантливого человека, как считали все в литобъединении. На столе пламенел букет роз, рядом с ним стояла бутылка коньяка, уже тогда весьма не дешевое удовольствие. Уже прошли времена, когда коньяк стоил почти столько же, что и водка, только достать его было трудновато. Павел замешкался в прихожей, потому как Рита не собиралась посторониться и пропустить его в комнату. Он через Ритино плечо поздоровался с Красновым, и тут Рита злобно прошипела:

— Неужели ты до конца дней моих будешь меня преследовать?.. Как я тебя ненавижу…

С Риты будто царские одежды упали, и перед Павлом предстала обыкновенная, весьма стервозная баба. Он резко повернулся и вышел вон.

Вдоволь наплескавшись в бане, Павел надел свой старенький тренировочный костюм, мимоходом пожалел, что не удалось попариться, с устатку было бы здорово, и вернулся в дом. Анна Сергеевна, крестьянская душа, и Ольга, интеллигентка лишь в первом поколении, уже полностью управились; грибы были замочены в тазах, на плите шипели две сковородки, одна с грибами другая с картошкой. Денис восседал на своем высоком стуле с вилкой в руке в полной боевой готовности. Анна Сергеевна вылезала из подпола с миской помидоров и графинчиком рубиновой жидкости. На столе уже стояло блюдце с тонко нарезанной колбасой. По нынешним временам стол был богатый, правда, колбаса появилась впервые за две недели, видимо Анна Сергеевна получила пенсию. До Ольгиной зарплаты еще жить да жить. У Павла которую неделю лежит в НЗ несколько мелких купюр, на непредвиденные расходы, а ездить на автобусах приходится зайцем.

Павел сел на старый расшатанный стул, стянутый веревками, чтобы ненароком не развалился, с наслаждением вытянул натруженные ноги. Стул пронзительно и жалобно заскрипел. Накладывая грибы и картошку Денису, Ольга мимоходом сказала:

— Заклеил бы стулья, а то ведь когда-нибудь сам грохнешься и еще раз покалечишься…

Павел благодушно проворчал:

— Заклеить не проблема, так ведь зимой опять сырость будет, а следующим летом они опять рассохнутся…

Ольга засмеялась:

— У тебя на все рациональный ответ есть… — и принялась быстро нарезать салат из помидоров.

Анна Сергеевна выставила на стол хрустальный рюмки, сказала:

— Как раз вино из малины устоялось. Вот и устроим маленький праздничек.

Павел разлил вино по рюмкам, поднял свою, вдохнул слабый, но приятный малиновый аромат, прижмурился. Тем временем Ольга разложила грибы и картошку по тарелкам. Анна Сергеевна проговорила:

— Лучше бы грибы с картошкой помешала, меньше бы пошло…

Ольга засмеялась:

— Разок можно не экономить, зато повкуснее поесть… — она села на свою табуретку, взяла рюмку, понюхала: — А ничего аромат…

Павел проговорил, вдруг вспомнив ни с того ни с сего:

— В литературных и окололитературных кругах тост ходит: за нас с вами и за хрен с ними…

— А что, хороший тост, а главное злободневный, сказала Ольга серьезно и медленно вытянула вино.

В отличие от судьбы-злодейки, жизнь продолжала одаривать Павла маленькими радостями: грибы с картошкой как всегда были восхитительны, малиновое вино спустилось в натруженные ноги приятной истомой и наполнило все тело легким теплом, рядом уписывал за обе щеки грибы сын, здоровый и крепкий, несмотря ни на что. Ольга с Анной Сергеевной тоже с энтузиазмом работали вилками. Павел разлил вино по рюмкам, выпил свою уже без тоста, деликатно закусил одним ломтиком колбасы, все остальное оставив Денису; знал, как он любит колбасу. Вот ведь ирония судьбы: Павел в детстве тоже страшно любил колбасу, но не всегда она ему доставалась, в то время дефицитом была, да и сроду не продавалась она в деревенских магазинах. Родители, когда по делам в город ездили, привозили иногда. А сейчас колбасы в магазинах — завались, но нет денег, чтобы хоть раз в месяц себе грамм по сто позволять, на хлеб и постное масло не всегда хватает.

Вдруг в памяти всплыло — Сыпчугур… Сып-чу-гур-р… Будто голой пяткой по куче битого промерзшего стекла… Так назывался поселок на реке Оленгуй, километрах в ста от Читы. Память включилась почему-то на заме, в которую Павлу исполнилось восемь лет, столько же, сколько теперь Денису. Холод… Пронизывающий холод… Какой-то неживой, будто химический, холод жидкого азота, или аргона… Инертный, мертвый холод… Вот это помнилось Павлу лучше всего. Белая долина реки, белые сопки и голубоватый Оленгуй, уползающий за сопки. Постоянные ветры сдували снег со льда, и он сверкал под ледяным солнцем, будто лежал тут вечно в виде ледяной ленты, будто никогда и не играл прозрачными струями под горячим солнцем…

Сып-чу-гур-р… Будто промерзшее стальное полотно пилы по промерзшему телу листвяжного бревна… И — розовые опилки из-под зубьев, будто крошки пропитанного кровью снега…

Даже летом холод будто и не уходил никуда, просто, прятался в синих тенях между домами и бараками, в ледяной воде Сыпчугурки. По утрам и вечерам холод прибирал до костей, но днем солнце кололо, жгло горячими острыми лучами, будто раскаленными стеклянными иглами. Даже полыхающий в мае по склонам сопок багульник не создавал ощущения прихода тепла. Или, это только сейчас кажется Павлу, издалека? Тогда, с чего бы это?