Бал в небесах

БАЛ В НЕБЕСАХ

ДЖОН МАКДОНАЛЬД

Глава 1

Наш мир, думал Брэнсон, ужасно похож на цирковое представление из тех окрашенных в розовые тона и таких далеких воспоминаний детства, когда купол цирка уходил под самое небо, а по арене вышагивали огромные кони. Брэнсон отлично помнил клоуна в каких-то бесформенных лохмотьях, который, вцепившись обеими руками в свою уродливую шляпу, неловко раскачивался на натянутой под куполом проволоке. Кажется, вот сейчас клоун рухнет с этой головокружительной высоты, и сердце замирает от ужаса, а ему вдруг каким-то чудом, в последний момент, удается сохранить равновесие – правда, лишь затем, чтобы начать свой безумный танец снова.

И почему-то веришь этому клоуну. Он выглядит будто оглушенный и, похоже, невыносимо боится высоты, но все же изо всех сил пытается доставить удовольствие публике. Попытки его кажутся какими-то жалкими и робкими, особенно когда он достает из своих мешковатых одежд белые тарелки и, постоянно теряя равновесие, отчаянно стараясь не поддаваться страху, не очень-то ловко жонглирует ими. О, как сверкают его тарелки в огнях прожекторов!

И представляешь себе, как он сделает какое-нибудь совсем уж неловкое движение и его тело ударится о твердую землю… Хочется закрыть глаза, чтоб не видеть, как это произойдет, но не смотреть нет сил. И вдруг его движения становятся уверенными и точными, он сбрасывает бесформенные лохмотья, и взору предстает подтянутый и стройный юноша в плотно облегающем тело трико, который изящно раскланивается под аплодисменты зрителей.

И ты радостно смеешься, глядя в глаза отцу, но чего стоило не расплакаться, знаешь только ты.

А сейчас, казалось, за неумелыми движениями клоуна на высоко натянутой проволоке следили все люди в мире. А клоун жонглировал атомным оружием и еще сотней разнообразных – быстрых и не очень – способов отделения души от тела. Он барахтался там, наверху, в свете прожекторов, а мир напряженно следил за ним, зная, что когда он упадет, все исчезнет навсегда: и цирк, и музыка, и девушка со слонами. И нервы людские натянуты до предела: ведь и так уж слишком долго он под самым куполом вытворяет свои шутки.

Вспоминая цирк детства все ждешь, когда же он расстанется со своими мешковатыми одеждами и радостно примет аплодисменты всей планеты. Но кажется, ожидание бессмысленно: он застрял там навсегда, он навечно прикован к сияющим прожекторам.

Как-то раз, еще ребенком, Брэнсон видел в Музее Современного Искусства восстановленный фильм Гарольда Ллойда. Уже в то время этому фильму было лет пятьдесят. Человек в очках, поверх которых надета повязка, ходил по стальным стропилам небоскреба – в те давние времена, когда здания тянулись вверх к солнцу, а не опускались в теплую и безопасную глубь земли.

Комедиант даже и не подозревал, что находится на головокружительной высоте. Он куда-то бесцельно брел, выставив вперед руки. А если он делал шаг в пустоту, то откуда-то снизу появлялась новая балка, как раз вовремя, чтоб удержать его от падения. Фильм демонстрировался во время одной из субботних программ, и Брэнсон не мог забыть, как вскрикивали дети, не выдерживая напряжения старого немого фильма.

Может быть, правильнее было бы сравнить нынешний мир с этим комедиантом – ведь клоун знал об опасностях, которые поджидали его, комедиант же в абсурдном неведении просто куда-то шел.

Музея Современного Искусства больше не существует, а остаточная радиация в районе уже настолько невелика, что в свинцовой обшивке автобусов нет никакой необходимости. Ее, вероятно, оставили, чтобы было что показывать туристам.

В начале семидесятых всем казалось, что вот сейчас клоун упадет, что спасительная балка не успеет вовремя появиться и люди стали с новой жестокостью уродовать чужие города, швыряя друг в друга то, что еще осталось от богатства планеты. Победили явно демократические режимы. В третий и последний раз пропахали армии всю Европу. И сбылись многочисленные предсказания о том, что Европа превратится в самую настоящую пустыню: несколько подчиненных государств, почти не имеющих своих ресурсов, физически и духовно неспособных подняться с колен, ибо главная их цель – выжить. И совершенно непонятно, как так случилось, что мир опять спас себя, находясь уже у самого края пропасти.

Из всех сохранившихся промышленных держав только вновь объединившаяся Пак-Индия оказалась в состоянии организовать новое наступление. Но ей это было ни к чему. Времена безжалостной обязательной стерилизации оказали такое поразительное воздействие на уровень жизни в стране, сделали ее настолько жизнеспособной, что она смогла присоединить к своим владениям Бирму, Таиланд, Цейлон, Малайский перешеек и жирный кусок Китая. Освоение джунглей и пустынь дало Индии запасы полезных ископаемых, сравнимых разве что только с Бразилией, правительство которой совсем недавно переехало в Буэнос-Айрес.

Такого развития событий, подумал Брэнсон, тогда, в предвоенные годы, не мог предвидеть никто. Коммунизм, как политическая теория, да и как религия тоже, потерпел полное поражение, лишь только столкнулся с самым заурядным желанием каждого человека жить так, как ему хочется, и сказочные воздушные замки рассыпались. И снова, как и всякий раз, когда мир балансировал на проволоке, ему каким-то невероятным и замечательным способом удалось сохранить равновесие. Теперь главной демократической силой в мире стала Пак-Индия, и Соединенные Штаты все пытались убедить себя, что занимают равное с Индией положение, хотя каждому разумному человеку было совершенно очевидно, что они – лишь младшие партнеры могущественной державы. Под каблуком Индии оказались все страны Европы, кроме разве Испании, все народы – даже те, которые образовались в результате распада России. Общей судьбы не избежали также и Канада с Австралией.

Однако время снова словно повернуло вспять, и на международной арене появился враг – фашизм. Образовалась сильная тройственная коалиция. В нее вошли Бразилия, захватившая три четверти южно-американского континента и маршировавшая теперь с воинственными песнями под серебристыми знаменами Гарвы; весь Северный Китай, с теми же песнями, правда, слегка на восточный манер, шагающий за человеком по имени Стивен Чу; и наконец, Ирания, в состав которой входили Аравия, Египет и большая часть Северной Африки, грохочущая стальными подковами под руководством ренегата англо-египетского происхождения Джорджа Фахди.

Когда безумные послевоенные годы остались позади, были проведены новые жесткие пограничные линии: попробуйте только подойти к моим границам – будете иметь дело с моими армиями, бомбардировщиками и ракетными установками, так что не советую соваться в мои владения!

Мальтус [1] заявил бы, что данная война была бесполезной: она уничтожила всего лишь семь миллионов человек. Зато новых душ и ртов в мире каждый день появлялось восемьдесят тысяч. Это Брэнсону было хорошо известно.

Целых восемьдесят тысяч, а в год – около тридцати миллионов. И проблема огромного муравейника встает снова. Эти восемьдесят тысяч в день и есть соломинка, которую надо суметь осторожно положить на очень ненадежное строение. Постарайся, чтобы не дрожали руки, Господи, ты же все делаешь не так. Я же объяснил тебе, как надо сделать, чтобы все получилось. Так и делай, иначе…

Четвертая мировая война уже надвигалась, поднимаясь из глубин, набирая скорость по укатанным дорогам, готовая взорвавшись уничтожить то немногое, что еще осталось от мира. Но уж она-то должна стать последней. Впрочем, как и предыдущие – только почему-то этого все не происходило.

Мир клоунов старался сохранить равновесие. Комедиант сделал шаг в пустоту…

Брэнсон встал из-за стола и подошел к окну. Снять контору с настоящим окном стало недорого, если вы, конечно, не из пугливых. В дорогом же офисе вместо окна вы непременно увидите хитро сделанную диараму. Появившись на свет, подземная архитектура немедленно испытала необходимость в психологах. Ведь если человеку приходится жить и работать под землей, у него хотя бы должна быть иллюзия того, что он находится на поверхности, поскольку он все-таки не крот, а человек.