Наковальня

— Ловкость рук.

— Больше. Ловкость ума. — Тон Рейнера стал напряженным, а его палец давил на лоб. — Здесь, вверху. Следите! Здесь, здесь, здесь — и нету! Вот он, фокус. Если хочешь и дальше говорить метафорами, тогда забудь о золотой рыбке и представь себе акулу. Многие называли меня так, подразумевая, что у меня масса зубов и ненасытный аппетит. Мелкие, ограниченные людишки! — Его хулители были отброшены щелчком пальцев. — Они нашли правильную метафору, но упустили смысл. Акула… ты с Земли, полагаю, ты знаешь что-нибудь об акулах?

Габриел подтвердил:

— Я бы не хватал ее за жабры голыми руками.

— Хорошо. Акула — это воплощенный динамизм. В некоторых отношениях она очень примитивна, она должна все время плыть, чтобы дышать. Если она остановится, она задохнется и утонет, поэтому она должна все время двигаться, двигаться, расти. И такова же природа общества, природа бизнеса, природа того, чем я занимаюсь. У нас у всех отрицательная плавучесть. Если мы остановимся, мы утонем. Движение — необходимость, Ты должен двигаться, ты все время должен двигаться, динамичный! динамичный! живой! — Рейнер сопровождал свою речь короткими, быстрыми ударами кулаков в воздухе. — Мы всегда совершаем одну и ту же ошибку, мы строим что-то — общество, компанию, — пока не достигаем некоего самонавязанного предела. Либо мы слишком напуганы, чтобы стремиться выше, либо слишком глупы, но мы останавливаемся, мы кристаллизуемся. Затем мы пытаемся навязать постоянство законами или… кто знает?., некими правилами и — бац! Кончено. Хлопком ладони по договору мы подписываем свой собственный смертный приговор! Мы перестаем двигаться и проводим остаток своей жизни — или остаток жизни общества, — погружаясь на дно океана.

Ради всего святого, ты бы знал, как много… ты когда-нибудь смотрел наши законы? Не смотрел, читал? Законы о неприкосновенности частной жизни, статуты о запрещенных технологиях? Это то, что сдерживает нас! Это то, что убивает нас! Ты не можешь изменить форму какого-нибудь зассанного писсуара без одобрения семьюдесятью семью судами и подкомитетами по запрещенным технологиям. «Простите, у меня пенис размером с подвесную машину, он не входит». — «Тогда отрастите меньший!» — «Я пытался, но вы отклонили мою просьбу о генинжевой корректировке». — Саксон Рейнер засмеялся лающим смехом и вскочил с кресла. Рука Габриела с пистолетом дернулась, и Рейнер, должно быть, заметил это, потому что мгновенно застыл со смущенным видом. — Прошу прощения. Я немного… увлекся.

— Не беспокойся.

Габриел ослабил палец на спусковом крючке. Его ладонь была скользкой от пота. В этом опасность оружия — любого оружия, — о которой так часто забывают. Стоит ему оказаться в твоей руке, как оно начинает жить своей собственной жизнью.

Рейнер остался стоять.

— Габриел. Посмотри вокруг себя. Посмотри. Мой дед построил все это. Из ничего. Он создал «Байрон Системс» из ничего. Это не кое-что?

— Если мы правы, дорогуша, твое «кое-что» снова ничто, так как ты ничем тут больше не владеешь, — язвительно вставила Чуен.

Рейнер выдал свое раздражение тем, что не обратил на ее внимания и продолжал, обращаясь к Габриелу:

— Пора. Это диктует закон динамизма. — Или мы идем дальше, «Байрон Системс» идет дальше, или она умирает. Я умираю. Поэтому мы пойдем дальше! Это сущность человека — строить, строить, строить! Создавать! Расширяться! Размножаться! Со-здавать! Ты не хочешь? Твое право, но тогда уйди с дороги!

Тут Рейнер с извиняющимся видом прервал свою речь.

— Ну, вот моя частица кабинетного морализма, Габриел. Возможно, она отвечает на твой вопрос?

Землянин подумал.

— Гм. Я вспоминаю о своем товарище, там, на Гелиосе… Марвине. Он управлял кабаком и варил свое пиво из настоящего хмеля, который сам и выращивал. Каждая партия была другой. Он все время пробовал всякие штуки, ну там добавлял вишни, больше, меньше, брал разную воду, что угодно. Никогда не пытался сбыть его на рынке, только продавал из-под полы в своем кабаке. И он никогда не варил его дважды одним и тем же способом. Все пытался отыскать идеал. Насколько я знаю, так и не нашел, зато, пока он искал, мы наслаждались отличным пивом.

Рейнер выглядел озадаченным.

— И какая здесь скрыта мораль? — вздохнул он. — Что все лучшее в жизни бывает задаром?

— Издеваешься? Этот малый брал десять кью за бутылку! На губах Саксона Рейнера снова заиграла усмешка.

— Так есть здесь мораль, Габриел?

— Нет. Во всяком случае, не та, которую бы ты понял. За тем исключением, что Марвин никогда никого не убивал, чтобы расчистить себе дорогу.

— А я убивал… ты это хочешь сказать? — Рейнер оперся кулаками на стол. — Ну-ка спроси меня, Габриел, что, если бы я убил? Что, если бы я был циклопом с большой горящей вывеской у меня в глазу, говорящей: «Прочь с дороги, не то раздавлю!» А они не убрались бы. Кого винить? Меня? Их? Я ясно заявил о своем намерении и размере своих ботинок. Это ли не бесподобная честность? Это ли не чистота? — Он засмеялся, мягким, рокочущим смехом и печально пробасил: — Это моральная чистота, которую мы все могли бы желать. Вместо этого мы построили свою стеклянную клетку и не можем сделать ни шагу, не разбивая несколько прутьев и не получая за это наказание. Но это было бы славной фантазией… я иду свой дорогой… ты идешь своей

— Ага, вот только я не могу больше идти своей дорогой. Благодаря тебе.

— Но это же был твой выбор, разве нет? Надо было читать предупреждающие надписи.

— Значит, я прав.

Последовала пауза.

— Нет.

— Тогда почему?

— Что почему? — В досаде вздохнул Рейнер. — Что теперь, Габриел? Я делаю все возможное…

— Ага, — согласился Габриел. — Но ты так и не сказал мне почему.

— Да что — почему?

— Почему ты вдруг захотел перевезти все из Кьяры?

— Послушай, если бы уехал кто-нибудь другой, это не имело бы ровно никакого значения. Но если бы «Байрон Системс» вдруг наводнила рынок своими активами, дно рынка бы вывалилось. Мы бы потеряли триллионы, потому что все бы внезапно занервничали…

— Нет-нет, я не спрашиваю о секретности, это мне понятно. Я спрашиваю: зачем вообще переезжать? При том положении, которое занимает здесь, в Кьяре, «Байрон Системс», Зачем вообще переезжать? Зачем переезжать на Куерин? Зачем переезжать куда-либо?

Рейнер глубоко вдохнул:

— Это сложный вопрос…

— Ах нет, это очень простой вопрос.

— Хорошо, тогда он имеет сложный ответ… — Нет-нет, ответ тоже прост.

Рейнер возвел глаза к небу.

— Полагаю, ты й его знаешь?

— Представь себе, да, — жизнерадостно подтвердил Габриел. — Ты не мог… остаться.

— Я… не мог остаться? — хмурясь, спросил Рейнер.

— Файл Локи.

Рейнер еще больше нахмурился.

— Снова ловкость рук, — объяснил Габриел. — Видишь ли, тебе всегда было плевать на голубой ящик. Потому что ты мог разрушить мир нажатием кнопки. Мы способны сделать это уже много столетий! Ты когда-нибудь видел Стеклянные пустыни? Какая в них польза, если ты не выпускаешь счетчики Гейгера? Нет-нет. Тебя напугало не то, что «Далекий Крик» привез оттуда. Тебя испугало то, что они нашли, вернувшись домой! Что-то, с чем человек вроде тебя никогда не смог бы справиться, потому что это противоречит твоим человекоцентрическим заблуждениям.

— Видишь ли, — продолжал землянин, — «Далекий Крик» прошел в двух километрах над полюсом со всеми работающими приборами. Это была самая близкая вещь к исследованию Тора за последние сорок лет. И Кэм Фонг наблюдал, и он нашел что-то, что до смерти испугало тебя и заставило понять, что ты должен убраться, к черту, с этой планеты.

— Вот как? — мягко пробасил Рейнер. — И что это было? Габриел поднял в руке семечко паракильи.

— Жизнь, — ответил он.

Рейнер даже не шелохнулся, но что-то в глубине его глаз дрогнуло. «В яблочко!» Габриел сиял радостью.

— О да. Это была шутка Локи на твой счет, и Кэм Фонг был твоим Локи. Последнее, что кто-либо ожидал бы найти на Торе. Какого рода форму она имеет, я не знаю. Я не видел результатов исследования. Я даже не представляю, как Кэм Фонг распознал ее. Но я могу догадаться, что дружелюбной она быть не собирается. Во всяком случае, не к нам. Посмотри в окно! Посмотри! — Габриел ткнул пальцем на Наковальню. — Ты скажи мне, что за жизнь может родиться из этого!