Сельва не любит чужих

Хмурясь скорее для солидности, чем недовольно, юнец, затянутый, невзирая на полуденный зной, в темно-серый твидовый костюм, сличил предъявленные профессором документы с чем-то, хранившимся в папке.

Снова кивнул. И широко улыбнулся.

– Уважаемый Анатоль Грегуарович! Позвольте представиться: Руби. Кристофер Руби-младший, юридическая и консультационная контора «Руби, Руби энд Руби», Конхобар, к вашим услугам. По поручению моего клиента…

Как ни странно, произнося наконец эти слова, давно уже вытверженные наизусть, Крис не испытывал никакого трепета.

Дело было сделано. Не просто сделано, а выполнено с блеском, в кратчайшие, почти невозможные сроки. И клиент, вне всяких сомнений, будет в восторге.

Со всеми из восторга истекающими последствиями.

Строго говоря, последствия уже начались. С нынешнего дня, точнее, с тринадцати часов девятнадцати минут, он, поверенный в делах Крис Руби, стал богатым человеком, поскольку, в соответствии с контрактом, в момент обнаружения искомого субъекта вся сумма, остающаяся на кред-карте, превращалась в его призовые.

А это само по себе было достаточно много.

Если же вспомнить еще о предстоящем гонораре, то перспектива расставания с поднадоевшим Конхобаром и основания на Старой Земле солидной, со связями, авторитетом и устойчивой клиентурой фирмы становилась более чем реальной…

Еще вчера Крис не удержался бы и запрыгал от счастья.

Но минувшая ночь изменила всю его жизнь, позволив поглядеть на себя со стороны.

Ибо провел он ее вовсе не в «Денди», как предполагал, собираясь напиться, а совсем в ином месте…

Будь Крис трезв, он скорее всего опять бы прошел мимо тускло мерцающей вывески салона madame Люлю. Но, к счастью, он был пьян. Не очень. В самую меру. Как раз настолько, чтобы чрезвычайно хотелось, но совсем не моглось.

В результате, аккуратно оплатив четыре сеанса подряд с наценкой за сверхурочные, он провел почти восемь часов, душевно беседуя с удивительным, чистым, бесконечно милым и трогательным существом, жестоко и незаслуженно обиженным судьбою.

Сперва они сидели у журнального столика, в пристойном отдалении друг от дружки, а затем совершенно неожиданно оказались рядом, и он сам не понял, как вышло, что их пальцы сплелись. Нюнечка расспрашивала его о жизни, о Конхобаре, о процессах, которые ему доводилось вести; особенно ее интересовало, почему и для чего он, Крис, оказался здесь, в такой глуши. Глазки ее сверкали, как две звездочки, на щечках играл очаровательный, кажущийся в свете ночника золотистым румянец. Разве можно было не откликнуться на просьбу такой девушки? И Крис рассказывал, рассказывал и рассказывал. Нет, конечно, даже в такой миг, в таком состоянии он все равно свято соблюл профессиональную этику, сохранив в тайне и личность искомого, и имя клиента-посредника. Но насчет себя он не скрыл ничего, да ведь, в сущности, и скрывать было нечего…

А Нюнечка слушала, и восхищалась, и печалилась, и сопереживала. Когда один раз, совсем случайно, его ладонь оказалась у нее на коленке, она вспыхнула и на ее ресничках появились две горькие слезинки. Он тут же отдернул руку, чтобы она ни в коем случае не подумала, что он видит в ней какую-нибудь проститутку, а она, великодушно извинив нахала, вновь позволила Крису взять себя за пальчики и даже чуть-чуть, бережно и очень нежно поглаживать их…

Потом она говорила сама, сперва спокойно, но с каждым словом все больше теряя самообладание. Она утирала глаза кружевным платочком и всхлипывала, и все это было бесконечно больно выдержать, особенно зная, что даже обнять эту удивительную девушку строго-настрого запрещено.

Оставалось только поглаживать нежную ладошку.

И слушать.

Крис слушал внимательно. Медленно трезвел. И скрипел зубами, с каждой минутой все больше проникаясь презрительной ненавистью к этой самой Люлю. К волчице-матери, торгующей невинным телом собственного ребенка.

И какого ребенка!

Как же она могла пойти на такое?

Или у нее в груди вместо сердца – холодный камень, поросший волчьей шерстью?

Он не мог этого понять.

А Нюнечка не могла ответить.

Она ведь так любила маму и так верила ей, что поначалу просто слушалась, даже не думая, что мамочка может сделать ей плохо! Даже самое противное и гадкое она выполняла в точности, а потом, когда подросла и попробовала отказываться, мама начала бить ее, и привязывала к кровати, и морила голодом.

Услышав это, Крис закусил губу. С подобным ему чересчур часто приходилось сталкиваться в трущобах Семьсот Восьмого.

– Мразь, – сказал он, не сдержавшись.

И Нюнечка, всхлипывая, доверчиво пересела к нему на колени.

Она не может больше оставаться тут! Не может, не может!

Но куда же ей деваться? Не бежать же в одиночку. Она ведь пропадет, маленькая, беззащитная, совсем неопытная. А довериться первому встречному еще страшнее. Да и не нужен ей этот самый первый встречный! Ей нужен человек, которого она любит. Нет, нет, она, наверное, покончила бы с собой, у нее в комнатке уже припасены и моточек шпагата, и бритвочка, и много-много снотворного…

И если бы не знакомство с Крисочкой – Нюнечка именно так и сказала, и тут же, застеснявшись, опустила прелестную головку, – то в эту ночь, наверное, все было бы уже кончено. Навсегда…

Ближе к рассвету разговор иссяк. Молчание сделалось красноречивее слов. Заплаканная девочка доверчиво прижалась к его плечу и задремала, забравшись с ногами на софу, а Крис, уже совершенно трезвый, сидел, боясь пошевелиться, и размышлял.

Нюнечкина исповедь взбаламутила душу до самых потаенных глубин. Но не удивила. Того, кто с девятнадцати лет до двадцати одного подрабатывал в полиции нравов Конхобара, едва ли удивит нечто подобное. Во время облав и проверок подпольных борделей Семьсот Восьмого Руби-младший набрался впечатлений на всю оставшуюся жизнь, а может быть, и на после. И люто возненавидел погань, жирующую на чужой беде. Не зря же липкоглазые сутенеры и толстомясые бандерши боялись Криса как огня. Он не брал мзды и не давал пощады.

А вот девочек Крис жалел. Ведь там, в потном аду, подчас попадались такие золотые девчонки! Добрые, нежные, готовые к самопожертвованию. Сумевшие пройти уму непостижимую грязь, но остаться чистыми, сохранив достоинство…

Крис Руби многое отдал бы за то, чтобы хоть чем-то им помочь. Но что он мог, нищий студентик-стажер? Разве что не вносить их имена в протокол. Или змордовать в кровь пару-тройку особо зарвавшихся «котов». И ничего больше. Он так и не спас ни одну из девчонок, не вытащил из дерьма ни Катюшу, ни Сонечку, ни Женю… И ему оставалось только бессильно сжимать кулаки, когда в новостях показывали очередное мертвое тело, выловленное речниками, а с экрана в душу укоризненно заглядывали знакомые, навеки опустевшие глаза…

Когда вороненая тьма за стеклами сменилась сивой предрассветной мглой, Крис принял решение.

Он, казавшийся многим знакомцам сухарем и педантом, на самом деле вовсе не был таковым. И холодность тона, и бесстрастность лица были, в сущности, всего лишь маскировкой, призванной скрыть от посторонних чуткую и ранимую суть. Недаром же мудрая фру Карлсон, урожденная фон Бок, частенько говаривала мужу, что столь чистым мальчикам, как их Крис, нечего делать в таком безнравственном болоте, как юриспруденция…

Возможно, фру Карлсон, души не чаявшая в постояльце, несколько идеализировала молодого человека, но по большому счету она, немолодая и бездетная женщина, знающая жизнь, была права.

Все продумав и взвесив, Кристофер Руби-младший перестал сомневаться. Эта случайная встреча устроена самим Господом. Всевышний дает ему шанс. Недаром же он, парень спокойный и сдержанный, готов хоть целую вечность сидеть неподвижно, лишь бы только ребенок, прикорнувший рядом, мог как следует выспаться!

Он увезет Нюнечку с собой, это решено окончательно и бесповоротно, и тем самым хоть немного искупит свою вину перед теми, кому так и не смог помочь когда-то. Да! Он, Крис Руби, заберет девочку у мерзавки, недостойной называться матерью, и у этой поганой планеты, не заслуживающей счастья иметь в числе своих граждан такое чудо, как его Нюнечка…