Сельва не любит чужих

Оно коснулось Ливня-в-Лицо, обволокло его, впиталось в поры, залитые свежей кровью… и сила человека, многократно умноженная невеликими силами сотен тех, кто восторгался им, сделалась воистину неодолимой. Во всяком случае, не жалкому, уже с трудом отрывающемуся от земли кнуту было справиться с этой мощью…

Вот тогда-то, неведомо откуда – быть может, как раз из этого зыбкого, никому, кроме Канги Вайаки, невидимого марева – возникло Имя. Явилось само по себе, никем не произнесенное, страшное и великое в своей простоте.

Имя пошелестело в порыве налетевшего незнамо откуда ветерка. Оно прошуршало в усталом шорохе кнута, извивающегося на земле, смерчиком прыгнуло в скопище низкорожденных, и вот уже некий простолюдин пробубнил себе под нос, словно пробуя на вкус:

– М'бу-у-ла М'Ма-та-ди…

Тонкокостный назвал имя вслух и тотчас изумленно оглянулся по сторонам, не веря, что услышал свой собственный голос. Но другой, гнувший спину рядом, расслышал и повторил, уже увереннее:

– М'буула М'Матади!

Спустя ничтожный миг шепталась и шушукалась вся тысячная толпа.

Повторяемое снова и снова, имя оживало, согретое сотнями дыханий. Оно окрепло, распахнулось вширь. Оно уже не желало ползти тихой змейкой, нет, оно бежало из конца в конец церемониал-плаца, остерегаясь запрыгивать лишь на площадку перед королевской хижиной, где толпилась отягощенная сверкающими орденами орава свитских.

Оно налилось плотью, это невесть откуда пришедшее имя, которому скоро, очень скоро предстояло сотрясти Твердь…

– М'буула М'Матади, – шептали один другому низкорожденные, уткнувшись лбами в горячую пыль.

– М'буула М'Матади пьинпьё, – прыгало с уст на уста, и люди приподнимали головы, жадно всматриваясь в кровавое тело, вяло обвисшее на столбе. – Сокрушающий Могучих пришел…

Эх, зря, право же, очень и очень зря не счел нужным почтить своим присутствием нынешнюю церемонию Его Превосходительство глава планетарной Администрации! Пусть даже годы мирного житья-бытья и притупили нюх вояки, но ведь у «невидимок», как известно, не пять органов чувств, а много больше, в том числе и предчувствие опасности. И уж кто-кто, а Эжен-Виктор Харитонидис, зачищавший в составе спецгруппы «Чикатило» почти десяток мятежных планет, несомненно, учуял бы в пылающем над церемониал-плацем воздухе пока что почти неуловимый, кисловато-пряный запашок, бодрящий и одновременно пугающий. Так пахнет толпа, сама себе еще боящаяся в этом признаться, но уже готовая бунтовать…

Скверное это дело, чреватое кровью. И чем скорее прольется кровь, тем меньше будет ее пролито.

В таких случаях опытные командиры, не колеблясь и не дожидаясь указаний сверху, берут всю ответственность на себя. Звучит команда. «Невидимки» рассыпаются в двойную цепь, прикрытую прозрачными щитами, – и атакуют, сметая на своем пути все, пытающееся мешать.

Нет разницы, кто перед тобою, боец!

Старик? Отлично! Дубинкой – наискось, щитом – от себя, и добавь кованым каблуком, чтобы не встал. Чтоб не ударил в беззащитную спину!

Женщина? Хорошо! Дубинкой – сверху вниз, щитом – вбок, и все тем же каблуком вомни в брусчатку. Чтобы не цеплялась за ноги, пытаясь повалить!

Вперед, боец, вперед! Рядом друзья, в руке дубинка, впереди – толпа, а над тобою – громадное синее небо…

Если сегодня ты позволишь себе быть слабым, если, застыв над головой большеглазого подростка, не ударит в полный размах твоя рука, завтра эту синеву затянут дымы. Заполыхают на перекрестках люди, вдетые в автомобильные шины, полетят из окон на подставленные самодельные пики орущие младенцы, и уже не дубинками придется усмирять тех, кто ничего не захочет слышать, но остро заточенными саперными лопатками.

А промедли твой командир еще всего только день, из чердачных щелей станут палить снайперы.

И вот тогда-то, увидев кровь, много, много красной и теплой крови, сосчитав израненных друзей, ты и сам превратишься в зверя. И худо придется тогда даже тем, кто ни сном ни духом не собирался жечь и громить. Ты станешь врываться в дома и крестить очередями от бедра всех, без разбора, не щадя правых и не отличая их от виноватых…

Помни об этом, боец!

Так пусть же лучше в этот первый день не знает жалости святая дубинка твоя, ибо в ней, единственной, залог жизни и благополучия многих, не умеющих и не желающих звереть!

А то, что уже через два-три дня тебя станут мучить ночные кошмары и кто-то из корешей застрелится, не видя иного выхода, а кто-то сядет на иглу, и то, что командира отдадут под трибунал и уволят «за превышение полномочий»… ну что ж, боец, это и есть профессиональный риск.

Ты знал, на что шел, и ты сделал то, что должен был сделать. И пусть проклинают тебя сколько хотят непогибшие жители планеты, не сгоревшей благодаря тебе, твоей дубинке и твоим корешам…

Да, господин подполковник понял бы все.

И приказал бы сипаям гнать и нещадно бить толпу, выколачивая из дурных туземных мозгов пагубные мысли.

Увы! Ничему подобному не учат в криминалке. И уж конечно, не научишься ничему такому, лабая на мандолине в переходах космовокзалов.

Для Александра Эдуардовича Штеймана во всем происходящем главным было не дурацкое шебуршение в толпе туземцев, а тот бесспорный факт, что упрямый князек, хотя и пытался ерепениться, а все же под конец сломался.

Проводив взглядом уносимое помощниками палача бесчувственное тело, Генеральный представитель благосклонно кивнул Правой Руке Подпирающего Высь, устало бредущему с середины плаца к королевскому помосту.

Отличный парень, оказывается! И до сих пор не имел никаких нареканий, а уж сегодня вообще зарекомендовал себя как нельзя лучше. Вот кто достоин командовать частями, действующими на границе. Этот доведет дело до конца. И, можно не сомневаться, сумеет отомстить бородатым подонкам-колонистам за гибель столь ценного работника Компании, каким был незабвенный Искандер Бутрос-оглы Баркаш…

Воспоминания о безвременно ушедшем из кадров Компании сотруднике заставило Александра Эдуардовича тяжко вздохнуть. Эх, какой же был человек. Мало таких. Преданный, умелый, компетентный. Все схватывал на лету…

Можно сказать без всяких сомнений: работай сегодня с князьком не туземец, а Искандер-ага, упрямый Канги Вайака вопил бы благим матом уже после третьего удара!

Впрочем, Каменный Шурик не мог позволить себе долго грустить. Уже вот-вот должен был наступить полдень, а никак не позднее тринадцати ноль-ноль ему следовало присутствовать на собрании актива Фонда памяти Искандера Баркаша, посвященном выдвижению кандидатур на пост мэра Котлова-Зайцева.

Щелкнув пальцами, Генеральный представитель подозвал застоявшегося туземца. Лихо гикнув, вскочил в седло. И, нахлестывая двуногого, удалым галопом помчался прочь из надоевшего до чертиков «обезьянника».

В культурный мир. В цивилизованную, по-человечески обустроенную Козу…

Быть может, не стоило бы ему так торопиться.

Поскольку именно в это время, в одиннадцать часов пятьдесят шесть минут по местному времени, Его Превосходительство подполковник действительной службы, глава планетарной Администрации Эжен-Виктор Харитонидис как раз заканчивал чтение бумаг, доставленных из шифровального отдела, и на побелевшем, заострившемся, словно у покойника, лице медленно и страшно гуляли тяжелые желваки.

Взгляд его был сейчас таков, что даже Григорий, хорошо понимающий оттенки хозяйского настроения, предпочел забиться глубже под шкаф и сидел там, не смея хрюкнуть.

Губернатор молчал, время от времени поглядывая на лежащий у края стола, никаких тайн уже не содержащий пухлый блокнот в кожаной обложке. И попадись ему в эту минуту Александр Эдуардович Штейман, гулять бы Генеральному представителю Компании на Валькирии с забитой в задницу по самое окончание грифа трудно и сложно вынимаемой мандолиной…

– Григорий! – хмуро произнес Харитонидис. – Ты где?

Свинка не откликнулась.

– Гриша, иди сюда. Поговорить надо!

Под шкафом зашевелилось. Но проявляться не поспешило.