Золотые врата. Трилогия (СИ)

– Видишь, дело какое… Я думал, ты еще в себе. Думал – остановишь, когда у меня уж совсем крыша поедет, а ты первым вырубился. А эти, – он кивнул в сторону спящих, – только рады подебоширить. Особенно Григорий.

– Герман его зовут, – вспомнил Корсаков, – слушай, что мы пили? Башка разваливается.

– Много чего, – уклончиво ответил Леня.

– А забрали‑то за что?

– Было за что, – так же немногословно сказал Шестоперов. – Ладно, ты очнулся, и хорошо. Пора отсюда выбираться, – он подошел к двери, отодвинул мужика, и, ухватившись за прутья потряс, громыхнув засовом, – эй, сержант, поговорить бы надо.

Послышались шаркающие шаги. Сержант, дожевывая на ходу бутерброд, подошел к решетке.

– Чего буянишь, а?

– Я – известный…

– Пусти, начальник, – мужик, увидев сержанта, оживился. Отпихнув Шестоперова, он припал к решетке, – не могу…

– Я – известный художник, – в свою очередь оттерев бомжа, повысил голос Леня, – Леонид Шестоперов. Мои картины висят во многих музеях мира. У самого Михаила Сергеевича Горбачева…

– Пусти…

– А у Путина не висят твои картины? – спросил сержант, запивая бутерброд пепси и с сомнением оглядывая мокрую и местами грязную одежду живого классика…

– У Владимира Владимировича пока нет, – у Лени прорезался солидный баритон, – но из администрации президента…

– …поимей сострадание, – ныл мужик.

– … и сказали, что рассматривают вопрос о приобретении нескольких полотен.

– Вот, когда рассмотрят, тогда и поговорим.

– …буду ссать здесь!!! – неожиданно заорал бомж.

– Ладно, выходи, – смилостивился сержант.

Он отпер дверь. Бомж, прискуливая, метнулся мимо него. Леня было вознамерился тоже выйти из «обезьянника», но сержант толкнул его в грудь, загоняя обратно.

– Что за насилие!? – возмутился Шестоперов, – я бывал в Англии, в Голландии, в Германии и нигде не видел такого отношения!

– Что, и там троллейбусы переворачивал? – усмехнулся сержант, запирая дверь.

– Я буду жаловаться в европейский суд по правам человека, – пригрозил Леня.

– Ага, и в ООН не забудь.

Шестоперов, отдуваясь от злости, забегал по камере.

– Какие троллейбусы ты переворачивал? – поинтересовался Корсаков.

– А‑а… Костя сказал, что в девяносто третьем из троллейбусов баррикады строили, а он еще пацан был – мать не пустила. А мы как раз возле троллейбусного парка на Лесной были. Ну, выкатили один, дотолкали его до площади – там к Тверской под горку, хотели перевернуть. Тут нас и повязали.

– Деньги у тебя есть?

– Откуда?

– Так… и у меня не больше сотни деревянных. В каком мы отделении? – Корсаков, кряхтя, поднялся на ноги.

– В десятом, вроде.

Игорь подошел к решетке, подергал ее.

– Товарищ сержант, можно вас на минутку?

– Мужики, вы меня достали, – сержант втолкнул в «обезьянник» бомжа и вновь запер дверь, – чего надо?

– Вы не могли бы позвонить в пятое отделение.

– В «пятерку»? Это на Арбате, что ли?

– Ну да. Поговорите с капитаном Немчиновым – он меня знает. Меня зовут Игорь Корсаков.

Сержант ушел в дежурку, а Игорь присел на лавку, подвинув вольно раскинувшегося Германа. Время тянулось медленно, к горлу подступала тошнота, голова трещала немилосердно, а тут еще Леня метался по камере, как голодный лев в клетке.

– …о каких правах и свободах граждан можно говорить, когда честным людям крутят руки, сажают в камеру, лишая свободы? Вот, посмотри, – Леня засучил рукав куртки, – вот, видишь? Видишь? Руки крутили.

– Леня, отстань, – страдальчески сморщился Корсаков. – Ты хотел, чтобы они тебе троллейбус помогли перевернуть? Нет, не хотел? Вечно у тебя какие‑то дикие идеи: баррикады, революция. Тоже мне, Че Гевара.

– Я этого так не оставлю!

– Как пожелаешь. Только сержанта не зли, умоляю тебя.

Появившийся сержант отпер дверь и распахнул ее настежь.

– Корсаков, на выход, – объявил он.

– А мои товарищи?

– Забирай, – согласился сержант, – хотя вот этого живописца я бы оставил. Для профилактики.

Шестоперов напыжился, но Корсаков наступил ему на ногу, предупреждая возможные протесты.

– Спасибо, товарищ сержант. За нами не пропадет. Леня, буди своих «барбудос».

Они растолкали Константина и Германа, сержант проводил их до дверей.

На улице было холодно. Корсаков поежился, поднял воротник плаща и взглянул на часы. Было четыре часа утра.

– Так, кто куда, а я домой, – сказал он. – Хватит приключений.

– Игорек, ты чего? А подлечиться? Гляди‑ка, – Шестоперов присел на корточки и вытащил из носка две бумажки по сто долларов каждая. – Есть мнение, что нужно посетить Ваганьковское. Вот Константин хотел поклониться Сергею Александровичу и Владимиру Семеновичу. Георгий, ты с нами?

– А то! Только зовут меня Герман.

Корсаков прищурившись поглядел на Леню.

– Слушай, Шест. А ведь раньше ты не имел привычки заначивать деньги от друзей.

– Так это не от друзей…

– За сотню нас не только выпустили бы, но и на дежурной машине отвезли бы в ближайший магазин. И еще здоровья пожелали бы.

– Ха, сотню «зелени» ментам отстегивать, – возмутился Шестоперов.

– Жлоб ты стал, Леня, на своем Западе, – в сердцах бросил Корсаков, развернулся и пошел в сторону площади Маяковского.

– Игорек! Ну ладно, чего ты в самом деле? – Шестоперов пробежал несколько шагов, пытаясь задержать Корсакова, потом остановился, – ну, как знаешь. Что Константин приуныл? Сейчас помянем мастеров пера и дебоша. Ну‑ка, Гвидон, лови тачку!

– Сейчас поймаем, только я – Герман.

Добравшись до Маяковки, Корсаков купил бутылку пива и пересчитал наличность. Осталось около ста рублей. Метро было закрыто, а похмелье наступало нешуточное и он, махнув рукой, остановил первого попавшего частника.

– До Арбата подбрось, командир, – попросил он и, сковырнув ключами пробку с бутылки «Балтики», присосался к горлышку.

Глава 3

Корсаков пересек Арбатскую площадь. Возле ресторана «Прага» наряд милиции грузил в «канарейку» компанию гостей столицы, пытавшихся прорваться в уже закрытый ресторан.

– Только водки взять – и все! – кричал один, видимо, самый трезвый.

Пожав плечами Корсаков не оглядываясь прошел мимо. Если хотели водки, так чего проще – вон возле метро круглосуточная палатка.

Булыжная мостовая Старого Арбата была мокрая, фонари светили сквозь туманные ореолы. Арбат никогда не спит, во всяком случае теперь, когда из уютной московской улицы с малоэтажными домами с коммунальными квартирами, сделали нечто вроде музея под открытым небом. Именно нечто. Корсаков поморщился – он еще помнил действительно старый Арбат, воспетый Булатом Шалвовичем. А теперь… ну, что ж. Теперь улица кормит Корсакова и десятки, если не сотни других художников и музыкантов, поэтов и спекулянтов. Милиционеров и бандитов, проституток и нищих. Разве раньше пошел бы какой‑нибудь иностранец, набитый «зеленью», прогуляться по подворотням столицы? Не пошел бы, а сейчас – успевай только за рукава хватать, рекламируя свой товар.

Игорь миновал целующуюся парочку напротив дома Александра Сергеевича и свернул в Староконюшенный переулок. Здесь было темно, но он знал здесь каждый камень – уже год, как Корсаков жил в выселенном доме. Вот и старый двор, окна пялятся в ночь пустыми рамами.

Игорь открыл скрипучую дверь, прислушался. Первый этаж давно облюбовала компания бомжей. Иной раз до утра гуляют, но сейчас было тихо: то ли упились до беспамятства, то ли просто спят, набив за день ноги хождением по дворам.

Год назад, когда Игорь и еще несколько художников собрались устроить в доме сквот – общежитие творческих личностей, старожилы решили проверить их на вшивость. Но художник нынче пошел крепкий – и выпить не дурак, и подраться, если приспичит. После нескольких баталий будущие соседи выпили мировую и с тех пор друг друга не трогали. Менты из «пятерки» – отделения милиции «Арбат», смотрели сквозь пальцы на самовольно въехавших жильцов, правда, при этом не забывая забирать свою долю от художественных промыслов. За год сквот прекратил свое существование – в доме остались только компания бомжей и Корсаков с соседом, Владиславом Лосевым – тоже считавшим себя художником.