Наират-1. Смерть ничего не решает

Бельт лишь слабо кивнул и попытался сквозь ветви разглядеть Око. Тусклый кругляш нашелся за правым плечом, накрепко приклеенный к серо-синему предзимнему небу. Облака то и дело протирали его рваными краями, то ли в попытке заслонить земное непотребство, то ли просто впитывая божественные слезы. Ох, отольются они кому-то…

Сразу взять нужное направление не вышло: сухой сосняк вскорости сменился молодым ольсом. Сизые стволики росли плотно, цеплялись друг за дружку, растопыривая ветви, хрустели сухой костью. Пришлось давать крюка. Оно и не удивительно: Красный тракт лежал далеко, а значит и нормальных дорог до самого Аркуна не будет. А меньше дорог — меньше разъездов. Кёрст же не раз доказал свое отменное знакомство со здешними тропами. Иначе и соваться в выбранном направлении не имело бы смысла, проще уж сразу повернуть на Ольфию да первому же патрулю сдаться.

Их, небось, полно, если уж сюда умудрились вахтагу заслать…

Боль в щеке горячим ножом отрезала все мысли.

— Ничего, камчар, — бормотал Кёрст. — Там отсидимся, а потом… Э, командир, совсем плохо, да? Выглядишь чуть лучше, чем Зура.

Зура-Зура… Сквозь гулкую пелену проступило лицо со стальными цветами, распустившимися на окровавленной плоти. Сгубила красавца его самая любимая баба — пороховая ручница. Плохое оружие. Дурное. Нет у него будущего.

Впрочем, пока будущее толком не виделось и у самого Бельта. Зато чуть ли не каждую минуту за спиной чудился собачий лай и шум погони. Оглядываться было трудно и больно, потому довольно скоро пришлось примириться с чувством, что тянешь на плечах котомку всякой дряни вроде бешеных крыс или змей. Чуть позже исчез Кёрст. Зато появился Маф. Он сидел сзади, молчал и непонятно как держался на лошади. Бельт не задавал глупых вопросов, просто радовался, что Маф рядом. На прозрачной поляне нашелся Кёрст. Он даже не кивнул Мафу, видно, все еще злился за недавний проигрыш в кости.

И снова были тропы и вроде даже какая-то разваленная изба, на пороге которой стоял, обнимая тонкую сталеволосую девку, красавец Зура. Та водила из стороны в сторону черными дулами глаз, улыбаясь все больше Кёрсту и лишь самую малость Бельту.

Оттуда почему-то взяли в галоп, и пришлось терпеть хлесткие удары ветвей по лицу. И пощечины Кёрста. Зачем они? Или это все же ветки? Ветки. Кёрста снова нет. Никого нет, даже Мафа. Конь есть. Бредет и тянет за собой по земле, как недавно тянул Зуру: нога в стремени, спина в борозде. Почему не хочет взять седло? Устал? Бросит? Бросит. Уже бросил. Дернулся, напуганный, нырнул в туман.

Cледом за ним в пелене потонул сам Бельт.

Смерть пахла гнилыми листьями. Не показываясь на глаза, она облизывала Бельта холодным языком, особенно часто прикладываясь к плечам. Вот-вот переползет на шею, а с неё на… Щеку дёрнуло как от удара хлыста.

Это ли прикосновение обожгло, отогнало смерть? Но она действительно отползла, оставив лишь запах прели и липкие оковы слюны на руках и ногах. А еще — темноту.

Бельт моргнул — не веки, наждак — но темнота не исчезла. Только жилами-жгутами проступили на ней ветки.

Значит, лес, а не кузни железных демонов. Лежать мокро и неудобно. Промороженное тело как колода, ни сдвинуться, ни пошевелиться. Может, деревом привалило? Или хребет сломал, когда с коня свалился?

Бельт попытался повернуть голову. Тотчас боль отдалась в шею, а рот наполнился кислым гноем.

Ничего, терпимо. Сейчас главное — встать, иначе заколеет до смерти. И Бельт снова дернулся, переворачиваясь на бок. Получилось. И руку свою почуял, левую, как стрельнуло в локоть и садануло запястье, словно с него шкуру содрали. А ноги по-прежнему мертвые.

И тут, обрывая мысли, ветер швырнул в лицо горсть ледяной воды и с нею новый запах. Тонкий аромат дыма заставил насторожиться, а рыжий отблеск костра шагах в десяти — прижаться к листве.

Тихо. Только скрипят деревья, да журчит вода. Ни конского ржания, ни людских голосов, и железо не звенит. Не разъезд. Тогда кто? Кёрст? Скланы?

Кёрст бы прятаться не стал. И не оставил бы так валяться, считай — подыхать.

Здесь холод. Там огонь и тепло. И везде смерть. Никуда она не пряталась, не по ней это. Словно ответом одна из теней у огня вдруг шелохнулась. Мелкая, как демон Джу. Поднявшись, она двинулась к Бельту, и листья зашуршали под ногами.

У демона оказалось грязное детское лицо, спутанные патлы и неуверенная походка. А большего и не разглядеть в ночной темени. Он остановился в трех шагах, неловко вытянул из-за пояса нож, каким обычно разделывают скотину, и спрятал его за спину.

— Т-ты… — Бельт еле разлепил занемевшие губы. — Ты кто?

Худющий мальчишка лет десяти, а вовсе не демон Джу. Он долго молчал, уставившись на Бельта, и время от времени прикрывал рот ладонью. И лишь через несколько минут произнес:

— Я — Звяр.

После чего обошел вокруг Бельта и, ухватив за воротник, уложил обратно на спину. Быстро ощупал, куда ловчее, чем управлялся с ножом.

— К огню, — прохрипел камчар. — Меня к огню надо. Или я замерзну.

Звяр, ничего не ответив, побрел обратно к костру. Перечеркнутое поясом лезвие отражало свет ночного Ока.

А Бельт вдруг понял, почему не может двигаться: он был связан.

К утру небо поседело. Пошел мелкий холодный дождь. Он вымочил до нитки, но зато позволил кое-как напиться, не столько мелкими каплями, сколько мутной водой из лужи, собравшейся на дне ложбины.

Мелкий сукин сын снова подошел лишь после рассвета. Сел на поваленный ствол, упер локти в колени, а подбородок уложил на ладони.

— За меня ничего не дадут, — сказал Бельт, глядя в темные в пол-лица глаза. — Разве что клинком в бок.

Шмыгнув носом, мальчишка прижал голову к левому плечу. Но не вымолвил ни слова.

— А я тебе денег дам.

Звяр вытащил из-за пазухи Бельтов кошель, тряхнул так, чтоб зазвенела медь, и спрятал.

— Я еще дам. Я знаю, где взять. Тут неподалеку схрон есть. Серебро и…

— Монету не схарчишь. — Голос мальчишки оказался неожиданно грубым. Словно говорил не он, а парень лет двадцати. — Да и врешь ты всё, дядечка.

— Развяжи меня! — Рык прорвал щеку, и рот вновь наполнился гноем и кровью.

А мальчишка все глядел и глядел, расковыривая на ладони сухую язву. Оторвал корку, сунул в рот и спокойно сказал:

— Не отпущу. Я хочу есть. Очень хочу.

Края ложбины смыкались, как жирные земляные губы. И гнилыми клыками торчали навстречу друг другу стволы. Мокрая листва, ободранная ветром, заткнула рот и почти засыпала узкую горловину ручья.

Хорошо. Если бы не подстилка, Бельт давно бы помер: ночи стояли холодные, но в куче гнилья сохранялись капли дневного тепла. Зарываться же одним телом он научился быстро.

Журчала вода, скреблась о камни, изредка вспухая желтыми пузырями газа, как будто земле становилось тошно.

До воды далеко. Но есть листья. Они тоже мокрые, хранят влагу от недавнего дождя.

Звяр не мешал. Он приходил, садился неподалеку и наблюдал за Бельтом. Ждал. Лучше бы добил, сученыш. Но нет, посидев, Звяр убирался к костерку, продолжая следить уже оттуда. Он был очень терпеливым. И метким.

На второй день на Бельта села ворона. Тощая и мелкая, она долго не решалась спуститься, перебираясь с одной ветки на другую, с каждой все ниже и ниже. Потом все-таки осмелилась и, свалившись прямо на грудь, вцепилась острыми коготками в разбухшую кожу тегиляя.

— Пшла! Кыш!

Бельт дернулся, но ворона лишь хлопнула крыльями. Она разглядывала Бельта, поворачивая голову то направо, то налево. И он разглядывал ворону, особенно крепкий седоватый клюв.

Будет бить в глаз. Они всегда перво-наперво их выжирают.

Ворона приоткрыла клюв, высовывая черную нитку языка. И разлетелась облаком сизого пуха. С пращей мальчишка обращаться умел. Птица сдохла не сразу, копошилась где-то рядом, била крыльями и хрипела, пока Звяр не свернул ей шею подрагивающими руками.