Эффект Гераклита (ЛП)

Такое безрассудство почти заставило Хонсю засмеяться, но затем он понял, что взрыв подобного снаряда неизбежно вызовет декомпрессию во всем внешнем кольце платформы, и всех, кто там находится, просто вышвырнет в открытый космос.

Он попытался сдвинуться с места, но не смог: тело отказывалось слушаться, а в руках по-прежнему содрогался боевой топор, чей непокорный дух решил схлестнуться с волей своего хозяина. Хонсю в ярости уставился на собственное оружие.

— Сейчас уж точно не время! — сжав зубы, прорычал он, пытаясь загнать демоническую сущность обратно в тускло мерцающее лезвие.

Там, где стояли солдаты, вдруг возникла вспышка света, сопровождавшаяся дымом и грохотом, и, хотя это было физически невозможно, Хонсю ясно увидел, как в его сторону мчится остроносый снаряд.

Демон сдался и спрятался обратно в оружие, но Хонсю понял, что все равно уже слишком поздно: от снаряда ему не увернуться. Он выставил перед собой руку в отчаянной попытке защититься.

Снаряд сбил его с ног, и он почувствовал, как некая страшная паразитическая сила поднимается внутри него, как будто омерзительное, темное существо вдруг впитало в себя часть его жизненной силы. Он сильно ударился головой о стену, но все же заметил, что раскаленные стабилизаторы снаряда глубоко погрузились в покрывшееся рябью серебро его руки — той самой руки, которую он забрал у сержанта-Ультрамарина.

В глубине конечности пульсировал свет — трепещущие отблески энергии, плод технологии, созданной в давно забытые времена расой столь зловещей, что его собственные преступления по сравнению с их злодеяниями казались мелкими шалостями. На его глазах огненно-рыжий контур с шипением окружил ту часть снаряда, что осталась торчать из руки, и она с металлическим звоном упала на палубу.

Хонсю с изумлением уставился на безупречно целую поверхность протеза, но солдаты, удивленные не меньше, чем он, снова заряжали оружие, и ему пришлось отвлечься на них.

Он с трудом встал на ноги, но сразу же понял, что торопиться некуда: свежерожденный одним прыжком настиг гвардейцев и уже расправлялся с ними. До сих пор Хонсю доводилось видеть в смертоносных движениях свежерожденного только механическую точность Астартес, хоть и приправленную патологическим удовольствием, которое осудил бы любой космический десантник. Но в этот раз его телохранитель дрался с животной свирепостью, и каждый удар, наносимый с лаконичной эффективностью, нес в себе мучительную смерть. Не было сделано ни одного лишнего движения, ни в одну атаку не было вложено больше силы, чем необходимо, и ни одна брешь в обороне противника не осталась незамеченной. Всего через несколько секунд солдаты были мертвы, и бой закончился.

Хонсю присоединился к свежерожденному, стоявшему среди учиненного им побоища, а подоспевшие Железные Воины перекрыли связующий коридор. Подрывники, вооружившись снарядами направленного действия, прошли дальше по коридору и начали подготовку к взрыву, который снесет двери в центральную часть платформы. Еще несколько минут — и вся станция будет у них под контролем.

Чувствуя, как неприязнь к свежерожденному отступает под влиянием недавно увиденного боя, которым существо явно наслаждалось, Хонсю положил руку ему на плечо.

— Ардарик Ваанес хорошо тебя обучил, — похвалил он.

Ардарик Ваанес склонил голову в сторону последнего выжившего гвардейца. Лицо мужчины было покрыто слезами и кровью, глаза бессмысленно смотрели в пустоту, а голова тряслась. Кадарас Грендель стоял, угрожающе расправив плечи и всем своим видом выражая вызов, который он бросил соратнику.

— Он уже мертв, — сказал Ваанес.

— Что?

— Я говорю, он уже все равно что мертв. Он больше не представляет угрозы.

— И что с того? Что это меняет? — Грендель шагнул вперед, замерев всего в нескольких сантиметрах от Ваанеса. — Не хватает духа убить человека, если только он не нацелил на тебя пушку?

— Просто не вижу в этом смысла.

— Смысла? — переспросил Грендель. — А кто говорит о смысле? Убей его. Сейчас же.

Ваанес посмотрел в наполненные яростью глаза Гренделя; хотя лица обоих были скрыты шлемами, керамитовая поверхность не могла сдержать вызов и враждебность. Вокруг ревел шум битвы — судя по звукам, сражение постепенно приближалось к центру платформы, — но Грендель не обращал на это внимание, слишком увлекшись своей провокацией и желанием узнать, наконец, чего стоит Ваанес.

— Думаю, ты слабак, Ваанес, — сказал он. — Может, ты все еще на стороне имперских сил? Хонсю тоже так думает, я вижу, он тебе не доверяет.

— И тебе тоже, — парировал Ваанес.

— Нет, но я и не стараюсь сделать вид, что никогда не предам его. У нас с ним нечто вроде…взаимопонимания. — Повернувшись, Грендель схватил выжившего гвардейца и поднял его перед Ваанесом. — Давай же. Прикончи его, или, клянусь, я сам убью тебя.

Ваанес глубоко вздохнул, прикидывая, дойдет ли дело до схватки с Гренделем. Тот нарывался на ссору с тех самых пор, как ренегат присоединился к банде Хонсю. Мускулы напряглись, готовясь к бою, но тут взгляд Ваанеса упал на кусочек серебристого металла, прикрепленного к форме гвардейца.

Почетный знак на воротнике.

Вокруг него униформа была запятнана кровью, но ни одна капля не попала на поверхность знака, и на темно-синем фоне ясно читалась стилизованная «U», выполненная в серебре.

Ультрамарины.

Под символом ордена стояла позолоченная цифра «IV»; осознав, что это означает, Ваанес почувствовал нарастающий гнев. Знаком награждали в честь завершения кампании, его получили те, кто сражался вместе с Четвертой Ротой Ультрамаринов. Подавшись вперед, Ваанес спросил:

— Как ты получил его?

Солдат не ответил; изо рта его вырывался только исполненный страха скулеж, замерший на одной ноте, а глаза были плотно зажмурены, как будто это могло заставить исчезнуть кошмар, в который он угодил.

— Как ты его получил? — заорал Ваанес, хватая солдата за грудки и вырывая его из лап Гренделя. Ответом был только истерически бессвязный лепет, и Ваанес в третий раз выкрикнул тот же вопрос и занес руку для удара, слыша, как громче зашипели искрящиеся молнии вокруг когтей.

— Давай… — прошипел Грендель, и желание убить этого несчастного, причинить ему боль, искалечить, сделать так, чтобы его страдания не знали предела, завладело Ваанесом сильнее, чем все чувства, испытанные им ранее. Совсем рядом он услышал свистящий шепот, как будто кто-то невидимый говорил с ним сквозь усиливающийся треск разрядов вокруг молниевых когтей, кто-то, чей голос был слышен только ему.

В этом ощущении не было ничего неприятного: безмолвное поощрение, мягкое давление на его разум, которое обещало открыть перед ним новые чудеса, немыслимые удовольствия и восторг новых впечатлений. Все это и еще массу вещей сулил бессловесный шепот, и Ваанес интуитивно понял, что в этом-то и заключалась суть сделки, которую он заключил с Хонсю на Медренгарде.

Он больше не видел ничего вокруг, кроме почетного знака Ультрамаринов; казалось, серебряные и золотые символы дразнят его своими блеском и чистотой. Образ Уриэля Вентриса возник перед глазами Ваанеса, и он закричал от мучительной ярости.

Молниевые когти рванулись вперед, пронзили грудь солдата и вышли из спины. Но на этом атака Ваанеса не прекратилась, и в тело гвардейца погрузилась вся его латная перчатка, сжатая в кулак и разрывающая на своем пути кости и внутренние органы.

Ваанес терзал тело врага до тех пор, пока шипящие когти не оставили от него только лоскуты мяса, кровавую кашу из костей и потрохов. Тогда он, наконец, отступил, тяжело дыша, и почувствовал, как в душе его наступает согласие, а тело наполняется новыми силами.

Он услышал смех Кадараса Гренделя, убийца хлопал его по наплечнику и что-то говорил, но Ваанес не разобрал ни слова: он был все еще слишком погружен в те чудесные ощущения, которые только что испытал. Затем он внимательно вгляделся в следы учиненной им бойни, останки тел, так изуродованных, что они даже отдаленно не напоминали человеческие. И только тогда он, наконец, понял, насколько лживо было все, чем он жил с того момента, как его с позором изгнали из Гвардии Ворона. Никакой самообман не мог успокоить его совесть, и не было никакой нейтральной территории между лоялистом и предателем. В любом случае, в Долгой Войне эти ярлыки не значили ничего — в ней были только победители и побежденные. Это крещение смертью и кровью заставило его, наконец, осознать, чем он стал.