Поколение пепла (СИ)

Данилов понял, что Владимир не шутит. Что и вправду считает, что Сашина личная вина есть в страшном августовском холокосте. Просто раньше этого не высказывал.

— Нет, не забыл. И не жалею.

— Это бесы в тебе не жалеют. Ничего. На том свете нас всех взвесят точными весами. А пока иди и выполняй. Они, — он указал на пленных, — на твоем месте не колебались бы ни секунды.

С этими словами православный сталинист коротко кивнул бойцам и удалился.

Данилов подумал о Насте и последние сомнения исчезли. Что бы эти выродки, эти гамадрилы сделали с ней?..

Вспомнил женщин из Гусево. Порванные рты, выбитые зубы, шеи, руки и ноги в синяках, порезах и ожогах от сигарет. А у одной, потерявший разум от издевательств, постоянно забывавшей прикрыться порванной юбкой… изодранная плоть на месте молочных желез, на кожу сквозь прорехи в ткани страшно смотреть — красное месиво. Она сначала показалась им женщиной лет сорока… потом ровесницей, и только потом они поняли по несформировавшемуся телу, что она еще подросток.

Что они, ополченцы, могли сделать для этих несчастных? Они, боевое подразделение, «герильи», партизаны, а не спасательная команда. Только дать немного еды, одежды… и запереть до конца штурма в лесной избушке под присмотром двух бойцов, предварительно обыскав на предмет радиосвязи. Богданову в бдительности было не отказать. Он в каждом пне видел вражеского соглядатая.

Куда они пойдут потом? Что будет с этой девчонкой? Ей помогали идти другие женщины. Может, напрасно. Может, она уже не жилец. Может, разум не вернется к ней никогда. А если вернется, не будет ли хуже?

Александр видел встревоженные, но человеческие глаза врагов и вспоминал пустые глаза тех, кто из-за них прошел через все круги ада.

Может, эти ребята и не плохие. Да, не плохие. Нормальные. И именно поэтому сейчас они умрут. Он взял автомат, передернул затвор и выстрелил первым в того, кто казался ему самым нормальным. Наверно, его ждала семья. И Саше без всякого сарказма было ее жаль.

Александр успел пристрелить второго, когда вслед за ним открыли огонь и остальные.

— Мы не… Нас заставили! — прокричал кто-то из агропромовцев. Но его тут же убили.

К запахам летнего утра, смешанным с запахом гари добавились запахи крови и внутренностей. Как будто они последовательно чернили, пятнали окружающий мир грязью, из которой почти целиком состоит человек внутри. И единственной жизнью после смерти, которая доступна сложным белковым организмам, стали судорожные движения агонизирующих тел.

— Да вы люди или нет? — сдавленным голосом проорал один из алтайцев, прежде чем пуля пробила ему голову.

— Уже нет, — услышал наполовину потерявший слух Данилов голос кого-то из товарищей.

Все по-разному встречали свою смерть. Человек пять плакали, выли и бились в истерике, лежа на земле. Убежать попытались всего несколько, но этих первыми срезали выстрелами. Один, самый прыткий, сумел взобраться на забор, отделявший его от свободы. Тут его и достали. Но основная масса встретила свою судьбу будто в сонном параличе, как кролики перед удавом. Они кричали, только когда в них попадали пули. Но их вопли почти заглушались грохотом выстрелов.

А потом выстрелы, пусть и одиночные, слились в одно грохочущее нечто, как будто тяжелогруженый поезд мчался под откос. Стреляли одиночными. Бревна были толстые, и рикошетов не было. По три раза все сменили магазины, прежде чем последний из пленных перестал шевелиться.

Кровавые ручьи текли у них под ногами, доходя до щиколоток. Кровь текла по утоптанной земле, вбирая в себя грязь и сор, напитывая собой опилки, печную золу и пепел.

И, глядя неверящими глазами на то, что они сделали, двадцать человек стояли посреди старой пилорамы, утопая в липкой крови. Впрочем, мало кто устоял на ногах долго. Почти все или облокотились о стены или присели, с трудом найдя чистую землю. Некоторых рвало. Кто-то ходит туда-сюда, раскачиваясь как зомби. Все молчали.

Александр вспомнил, как вроде бы в старину заряжали один патрон на всю расстрельную команду. Чтоб не травмировать психику солдат, чтоб никто из них не знал, чья именно пуля оборвала жизнь казнимого. Потом пришли иные времена, и две мировые войны сделали даже память о таком обычае смешной.

— Пойдемте, — первым пришел в себя один из бойцов, мужик лет сорока, бледный как полотно, так что на лице было видно только черные усы. — Мы никому… особенно нашим женщинам и детям об этом не расскажем.

Пришел Богданов. Сдержанно похвалил и раздал им по фляжке с коньяком. Как оказалось, захваченным на вражеской полевой кухне.

— Если душа требует, выпейте. Можете даже закурить. Вы сегодня обряд посвящения прошли.

— В гестаповцы? — произнес Данилов в ответ на его слова. — Эти люди и правда не думали, что их будут убивать.

— Да. Они думали, что будут безнаказанно убивать нас.

С ним было трудно спорить. Но все же… Они превратили несколько сотен своих соотечественников, здоровых мужиков, которые могли восполнять демографическую убыль, в кровавый студень. Уголовных типажей среди тех, кого они изрешетили, почти не было. Воспоминания о рейде банды Бурого были еще свежи, и всех, кто щеголял наколками, убивали на месте. Хотя, подумал Саша, большинство и из таких бедняг к организованной преступности не имели отношения, а отсидели за бытовуху по пьяному делу. А они расстреливали их, словно давили насекомых.

Данилов подумал, что от этого один шаг до того, чтоб начать собирать связки татуированных пальцев и нанизывать на проволоки человеческие уши.

Будет ли им всем до конца дней сниться эта пилорама? Он не знал. Хотя для него разница была не так уж велика. Кошмаром больше — кошмаром меньше. А война только началась.

Пока он и другие стояли и приходили себя, по другую сторону улицы начали заниматься огнем хаты. Это уничтожали остатки деревни специально назначенные команды поджигателей. Где-то далеко на западе горели емкости с топливом на аэродроме Манай. Там сожгли не меньше трех легкомоторных самолетов.

Военный лагерь армии Заринска походил на поселок нефтяной компании во враждебной стране. Трейлеры, фургоны, палатки и разборные ангары были расположены в строгом порядке. Строительная техника и грузовики были отделены от боевой, склад ГСМ находился на безопасном расстоянии от мест размещения людей и техники, а склад боеприпасов и вовсе был вынесен в самый дальний угол. Проволочные заграждения делили площадку на несколько частей. На сколоченных тут же на месте вышках дежурили наблюдатели, все подходы и подъезды перекрывали прикрытие бетонными блоками огневые точки. Несколько генераторов давали электричество. Лагерь был хорошо освещен, движение людей по нему было строго регламентировано. Нарушителей карали беспощадно.

Бесфамильный много занимался самообразованием и все старался делать по уму. После того, как стало ясно, что с ходу город не взять, Бес сделал все для устройства долговременной базы. Он настоял, чтоб они разбили лагерь в чистом поле, на открытом месте, хотя вокруг были и заброшенные деревни, и покинутые совсем недавно, с еще теплой золой в печах.

Когда они пришли, оказалось, что чуть ли не все дома в радиусе двадцати километров от Подгорного были заминированы — такой подарок подготовили им новосибирцы, отступая. Новосибирцами жители бывшего Алтайского края теперь называли всех, кто встретился им на территории соседней области.

Человек пять уже остались таким образом без ног. Растяжки и мины-ловушки ждали их и в кустах вдоль шоссе, куда можно было ожидать походов по нужде, и на тропинках, и вокруг колодцев. Сами колодцы в деревнях были отравлены — в этом они тоже убедились на своем опыте. Хорошо еще, что речек и ручьев в этом живописном краю хватало, иначе пришлось бы вести питьевую воду с собой.

Были и другие ловушки, приготовленные с настоящим азиатским коварством. В одной хибаре несколько досок крыльца были подпилены и проломились под не ожидавшим такой подлянки разведчиком. Там оказалась неглубокая яма, но с острой арматурой на дне. Умер мужик от потери крови из-за повреждения паховой артерии.