Поколение пепла (СИ)

— Ценного человека потеряли, — устало произнес Богданов, когда они подошли к почте. Он указал на одно из тел, укрытое черным мешком от удобрений, — Петр Осинцев. Квантовыми процессорами занимался чувак.

Да, Данилов узнал мертвеца. Тот преподавал с ним в школе физику. Просто лицо его изменилось до неузнаваемости, потеряв выражение и превратившись в восковую маску. Сам покойный никогда не хвастался, но про него говорили, что у него статей в рецензируемых журналах было, как у некоторых старых академиков. Ему предлагали уехать на Запад, приглашали даже в Массачусетский технологический университет. А он почему-то не ехал. А теперь у него была дыра во лбу размером со стакан, а мозги его смешаны с землей на том месте, где он погиб.

«Для того ль должен череп развиться?..» — писал когда-то товарищ Мандельштам.

Да, видимо, для этого. Чтобы его содержимое удобрило собой почву. А чем еще можно помочь новому миру… где в ближайшую тысячу лет никаких процессоров не появится, и где его талант не будет востребован.

— Михневич бы снял про это забубенный репортаж, — произнес Аракин, присаживаясь на бревно и отдыхая, пока разрешали.

— Уже точно не снимет, — ответил Владимир. — Его тоже больше нет. Убили.

— Как? — в один голос спросили Александр, Аракин и Фомин.

— Обыкновенно. Как всех убивают. Сам подставился. Уже когда все закончилось, положил автомат и взял камеру. Сказал, вон с той крыши отличный ракурс. Командир его дурак, позволил. Последний день был командиром, — Богданов сплюнул. — Такого человека дал загубить… Но я тоже виноват. Не надо было вообще его брать.

Данилову было не жаль мертвых. Они отмучились и стали свободны. Но вот маленького ребенка и молодую вдову журналиста ему было жалко. Он всегда очень хорошо представлял себя чужую боль, потому что сам ел ее в жизни полной ложкой. От этих мыслей его отвлек знакомый голос.

— Поймали гаденыша, — Антон Караваев вместе с еще одним знакомым мужиком, имени которого он не помнил, вели под руки человека в таком же как у них камуфляже и с кровавым пятном на боку. — Чуть не убег. И нас чуть не порешил.

Они поймали этого типа чудом. Тот сначала долго отсиживался в кустах, а потом пошел не таясь, надеясь сойти за раненного. И попался им уже на краю деревни. Камуфляж бы не просто таким же, а их собственным — куртка была снята час назад с зарезанного бойца ополчения, бывшего студента-авиатехника. И хотя лицо пойманного урки смотрелось диссонансом среди их в общем-то интеллигентных лиц, его подвела только случайность — бдительный Антон окликнул уходящего прочь по улице хромого бойца, приняв его за дезертира.

Теперь пойманный стоял на коленях, безоружный и с черным кровоподтеком в пол-лица. Кто-то разбил ему бровь, и кровь непрерывно текла ему под ноги. Но подбородок его был выпячен с вызовом, и взгляда он не отводил. Александр сразу пожалел, что посмотрел на него. Урка взгляд перехватил и зло оскалился в ответ.

— Суки дырявые… — вырывалось из его горла рычание, когда его взгляд сфокусировался на Александре. — Ну, стреляйте, гниды, пока я вам очко вашими пушками не порвал… Стреляйте, падлы дешевые.

И он разразился длинной матерной тирадой, словно языческой молитвой. Он не боялся и даже сейчас не был сломлен.

Александр смотрел на безымянного уголовника, чьи пальцы с наколками на левой руке были раздроблены подошвами или ударами прикладов.

Впервые за этот день в его глазах Данилов увидел настоящую ненависть. А еще всю жизнь того как на ладони: детство в грязных подворотнях, первую рюмку в пять лет и первый срок в пятнадцать; тюрьмы и лагеря, где из плохого человека сделали очень плохого. А у него самого в это время были любящие родители и возможность учиться любимому делу, а потом работать без напряжения, вообще не думая о земном. Конечно, он стал человеком другого склада.

А этот всю жизнь варился среди таких же, как он. А нормальных людей и на воле, и в тюрьме видел только в качестве жертв.

Но даже если дело не в среде, а в последовательности генов, то и тут нет его, Сашиной заслуги. Только слепой случай, игра хромосом. Мог ли тот подвести их к этой точке, поменяв местами? Трудно поверить, но кто знает. И что тогда жизнь человеческая, если не траектория элементарной частицы? Или пули, вышибающей из черепа мозг.

В этот момент Богданов нажал на спуск.

— Матерый зверюга, — произнес Владимир, глядя на труп, будто охотник, заваливший лося. В голосе звучало что-то сродни уважению. — Бугор! Ничего нам не выдал.

— Ну, надеюсь теперь все, — Данилов оттер пот с абсолютно сухого лба. — Дело сделано?

Как же он ошибался.

— Нет, все только начинается, — услышал он совсем рядом скрипучий голос Ключарева, который вышел из-за раскуроченного здания почты и встал рядом с Богдановым. — Ну, творческие мои, хватит прохлаждаться, — голос командира был хриплым. — У меня для вас задание. Тоже творческое.

«Какие к чертям творческие?» — подумал Александр. Раньше творчества в их жизни — существовании офисного планктона — было ноль. Оно появилось сейчас, когда они творили новый народ, трудясь на земле. Сам он раньше был фрилансером, копирайтером, рефермейкером. Все лишь бы руками не работать и получать что-то кроме скромной зарплаты учителя. А теперь не видел ничего унизительного в работе лопатой. И очень был бы рад поменять автомат обратно на свою родную штыковку.

— Значит так, — снова заговорил Ключарев. — К городу едет колонна. Скоро тут будут их друзья. Нам придется драпать. Поэтому все они через двадцать минут должны быть мертвее этих бревен. Вы понимаете, Женевская конвенция не актуальна. Все, приступайте. И помните, что умереть легко. Жить трудно.

Богданов тут же начал собирать добровольцев в расстрельную команду. Но все только смотрели друг на друга и молчали.

Тогда Владимир матюгнулся.

— Вы что, толстовцы? А в бою вроде не трусили. Ну ладно, добровольцами назначаются… — и он стал быстро выкликивать имена, выбирая самых бывалых. Всего получилось двадцать имен, вернее, позывных.

Данилова и людей из отделения Змея среди них не оказалось.

Александр уже хотел отойти подальше и присесть, когда услышал наполненный яростью крик Богданова:

— Да я тебя сам шлепну, Ганди недоделанный!

— Мы не звери, — ясно отвечал ему незнакомый голос. — Не надо им уподобляться. Отпустим их, они против нас больше воевать не будут.

— Им скажут, и они будут, — видно было, что Владимир сдерживает себя изо всех сил. — А депортировать их некуда. И запереть негде. А ты вообще-то в боевой обстановке. И это приказ, — лицо сурвайвера было абсолютно белым, и это был плохой знак, — Игнорируешь его, и я тебя сам ликвидирую.

Данилов подошел поближе.

Перед замполитом Богдановым стоял человек, которого Данилов видел всего пару раз — среднего роста, плохо выбритый, он работал в котельной и одновременно библиотекарем, до войны был исполнителем бардовской песни, ролевиком. Но в армии служил и силы был неимоверной. А как иначе таскать меч и полный доспех, пусть даже и бутафорские? Иногда бренчал на гитаре и теперь. Данилов терпеть не мог его музыку, но женщинам нравилось: от пятилетних девочек до пожилых матрон. Это позволяло Тимуру, так его кажется звали, быть еще и дамским угодником.

«Какое мне к черту дело до него? Ну какое? Разве без его песен обеднеет человечество?»

К черту песни. Им нельзя допустить разобщенности. А зная темперамент Богданова, можно предположить, что сейчас будет труп. И моральный дух остальным это не поднимет.

— Я могу! — неожиданно для самого себя вмешался Данилов. Он сказал это громко и четко. Все головы повернулись к нему. Кто с презрением, но в основном с недоумением.

— Так-так, — Богданов пристально посмотрел на него. — Есть у меня тут непротивленец. И есть сопротивленец.

Он имел в виду кампанию гражданского Сопротивления.

— Это даже хорошо, Санек. Искупай свой грех. В том, что сейчас русские в России убивают своих, есть и твоя вина. «Жулики и воры, шагом марш в оффшоры!». Не забыл?