Война Бессмертных

- Телекинез? - предположил я.

- Не только, - отвел глаза он.

- Виктора можно причислить к Авангарду, - сказал Ас.

- А я уже думал, что Авангард существует только в лице Альмода и его имбецилов, - обрадовался я.

- К счастью это не так. Вам с Виктором придется добраться до лаборатории Магеллана. Доспех подскажет маршрут.

- Но я не хочу идти с ним. Я его едва знаю.

- Что ты как ребенок? - раздраженно фыркнул Ас. - Привыкай, это для тебя ценный опыт.

Интересный способ вести мое обучение. До того момента я почему-то не думал, что работа Миротворцев может заключаться в дипломатии, хотя их название это само собой подразумевало.

- Подожди, - опомнился вдруг я. - А почему нам просто не переместиться туда?

- Как ты думаешь, почему мы не сделали этого прямо в офисе? Черви уничтожены, как и Моранд. Перехватчики использовали устройство, генерирующее спектральный импульс, разрушающий целостность невоплощенных основ.

Наш путь лежал в Ростов-на-Дону. Ехать предлагалось автобусами, да еще и окольными путями. Такой маршрут был выбран, видимо, потому что существовала угроза, что нас могут встретить по пути. В таком случае нас могли бы ждать у всех вокзалов, а заодно и у самой лаборатории, однако доспех не говорил об этом ни слова.

Когда же я по внутренней связи поделился своими мыслями с Асом, он успокоил меня тем, что местонахождение лаборатории не известно даже Эону, а ресурсов чтобы оставить на каждом вокзале патруль с приборами способными преодолевать нашу маскировку, врагу не хватит. Опасность существовала только для Виктора, который и без того находился в зоне особого внимания ГУПИ, а после того как он засветился вместе с нами, он вообще, скорее всего, попал в их расстрельный список.

Отсутствие у Виктора маскировки меня нервировало. Видевшие его по пути люди могли в первом же сне передать информацию о его местонахождении, да и сам Виктор нуждался во сне, а значит, мог невольно меня выдать. Из-за этого я находился в постоянном напряжении, ожидая нападения.

А вот Виктор был спокоен как лось. Всегда садился на место у окна и любил подбрасывать юбилейную десятирублевую монету. Уже тогда он начал меня раздражать. Было в его внешности и поведении что-то такое, из-за чего мне постоянно хотелось его избить. Смазливое подростковое личико, но невероятно высокомерный взгляд и брызжущая надменность в рассуждениях. Пусть и не открыто, но он всем своим видом показывал, что его дерьмо пахнет лучше, чем у других.

Когда я спросил его, нахрена он постоянно подбрасывает эту гребаную монету, он посмотрел на меня в своей высокомерной манере, как будто знал что-то очень важное, но говорить этого не собирался даже под страхом смерти, и спросил:

- Ты знаком с теорией вероятности?

- Не очень, - ответил я.

- Какова, по-твоему, вероятность выпадения одной из сторон монеты?

- Раз их две, значит, пятьдесят на пятьдесят.

- Равнозначная?

- Да.

- Равнозначная - значит случайная. Ты не можешь однозначно предсказать, какое событие наступит, и придумываешь вероятность того, что оно произойдет. Пятьдесят на пятьдесят, семьдесят на тридцать - не важно.

- К чему ты ведешь? - Я пытался скрывать раздражение.

- Подумай, если бы ты автоматически рассчитывал в уме все силы, воздействующие на монету, и заранее знал, какая сторона упадет, ты бы мог говорить о случайности?

- Нет, - демонстративно отвернувшись, ответил я.

- Тогда что такое случайность?

Ввязываться в его разглагольствования желания не было, а поскольку ход его мыслей и так был мне не ясен, я просто пожал плечами.

- Невежество наблюдателя, - удовлетворенно произнес он, и вернулся к подбрасыванию монеты. - Расчет вероятностей - это занятие невежд, потому что вычислять вероятность наступления события может только тот, кто в принципе не знает всех причин его наступления. Это то же самое, что размышления древних людей о том, сколько жертв нужно принести богу, чтобы он ниспослал дождь.

- Я слышал об алгоритмах управляющих миром, - зачем-то сказал я. - О том, что все события в жизни каждого человека заранее предопределены.

- Как думаешь, предопределено ли выпадение монеты на двухсотый бросок, который я совершу только завтра?

- Такие вопросы ставят меня в тупик, - устало потер я лоб. По-моему, у меня начиналась мигрень.

- Представь, что время - это река, а мы - бревна плывущие по ней. Предопределенность - это заграждения, установленные в разных местах реки. Большие и маленькие. Они корректируют наше движение, слегка или кардинально. Монета в этом потоке - крохотная песчинка. Заграждения на нее не действуют, она проскакивает сквозь них. Остановить ее может разве что капитальная стена. К счастью таких стен не ставят, иначе река выйдет из берегов. Понимаешь о чем я? - хитро посмотрел он на меня.

- Смутно. - Я уже массировал виски.

- Для монеты предопределены только законы, по которым она существует, как для песчинки определено русло реки, по которой она плывет. Предсказать, как монета упадет завтра, невозможно ни с какой вероятностью, потому, что ты не знаешь, что с ней станет и где она окажется. Она свободный радикал в потоке времени, слишком незначительный, чтобы история мира строилась с учетом его существования.

- Круто, - с деланным впечатлением кивнул я.

Он наклонился ко мне, словно собираясь шепнуть что-то на ухо, и мрачно улыбаясь, сказал:

- Чем уже твоя задница, тем легче тебе проскальзывать мимо заграждений. Будь песчинкой, и судьба не сможет схватить тебя за зад. Она тебя даже не увидит.

- И как же я ею стану, если ты сам сказал, что я - бревно?

- Твои габариты зависят от твоих действий, - отстранился он. - Чем больше ты на себя берешь, тем крупнее становишься.

- Ты поэтому так спокоен? - наконец повернулся я к нему. - Думаешь, ты слишком мелок для мира, чтобы он тебя заметил?

- Посмотри на меня. Кто я? Обычный пацан, без роду, без племени. Я не гонюсь за деньгами, властью или известностью. Мои амбиции ниже плинтуса. Я никто и звать меня никак. Крупные рыбы гордятся тем, что они имеют, пользуются своей властью, поедают мелкую рыбешку. Зато когда приходит трал, крупная рыба отправляется на стол трапезе судьбы, а вся мелочь ускользает.

- Похоже на сказку о мудром пескаре, - заметил я. - Только она плохо закончилась.

- Никто же не говорит, что нужно отсиживаться в укрытии. Нужно просто быть мелкой рыбой, а проблемы с крупной разрешатся сами по себе.

- Не хочу ломать твою теорию, но насколько я знаю, судьба человека определяется еще до его рождения. И даже если он будет тихим и кротким, ничто не спасет его от внезапной известности или власти, пользоваться которой, по твоему мнению, очень нехорошо.

- Так это все не есть константа. Это лишь свет прожектора на вышке часового. Он выхватывает тебя из темноты, делая мишенью. Что мешает спрятаться от него?

- Монарший титул, полученный при рождении, например.

- Нет ничего невозможного, - отмахнулся Виктор. - Любой человек может спрятаться от самого яркого света. Главное, чтобы он сам того захотел. Свет приятен. Нужно быть мужественным человеком, чтобы предпочесть ему холодную темноту.

- Можно подумать ты предпочел, - усмехнулся я. - Теоретик.

- Представь себе, - гордо ответил он. - Мне пришлось многое перенести, прежде чем я понял, что к чему. Моя старшая сестра как-то нашла себе неудачного хахаля - матерого зека. И я, и наши родители были против, но она никого не слушала, думала, что зек - это романтично. В итоге она стала алкоголичкой и воровкой, и еще долго терроризировала родителей бурными запоями. Вместе со своим недоноском она приходила к ним домой требовать денег. Продлилось это не долго. Родители умерли, и я остался один против сестрички и ее “бойфренда”. Им ой как захотелось отобрать то, что по завещанию причиталось мне. И однажды этот зек подговорил собутыльников разобраться со мной. Слабоваты оказались пацанчики. Когда я убил их, предварительно узнав, кто их навел, я отправился прямиков на хату к сестричке и зарезал эту суку вместе с ее трахалем. Соседи, конечно, вызвали тогдашнюю милицию, но я не желал расставаться со свободой и перебил, и ментов, и соседей тоже. Потом меня все-таки скрутило подкрепление, так что я оказался за решеткой на пожизненном сроке. Там меня сразу невзлюбили, попытались опустить. Тогда я убил и сокамерников, а потом и надзирателей. И, чего уж кривить душой, всех кто содержался в тюрьме.