Помни имя свое (СИ)

Вот и еще один — выполнил свой долг до конца…

— Ложись! — крикнул он, опасаясь обвала всего тоннеля.

Тоннель не обвалился. Видимо, — Боги были благосклонны к ним — них еще оставались боеприпасы, и это значило — они не выполнили свой долг до конца.

Подошел Йельке. Чумазый — у него разбилось стекло в очках, и он так и ходил, потому что заменить было нечем. Свою ССовскую форму он давно не носил — в плену ССовцев расстреливали.

— Надо уходить. Они знают, где мы…

— Осталась последняя охота. Сколько у тебя?

— Тридцать три.

Крайс выгреб из кармана несколько драгоценных патронов и передал их Йельке.

— Держи, у меня больше. Собери всех…

Зажгли свечу. Обычно этого не делали…

Крайс смотрел на лица пацанов из Гитлерюгенда, которые были с ним в последние дни в берлинских подземельях и помогли ему больше, чем кто бы то ни было на фронте — на фронте обычно не любили Люфтваффе и начали качать права. Какой же малости нам не хватило… о Боги, какой же малости. Он был уверен, что вот эти вот — дошли бы до Москвы…

— Слушайте меня, солдаты берлинского подземелья… — сказал он.

Он не был большим любителем поговорить и не умел произносить речи. Но сейчас — он должен был сказать то, что по его основу должно было заложить основу сопротивления и привести, в конце концов, к возрождению Рейха.

— Сегодня последняя наша охота, после ее завершения — я отдам вам приказ спасать свои жизни любой ценой. Я настаиваю на беспрекословном его исполнении. Большая честь — погибнуть на поле брани, сражаясь за Рейх, но еще большая честь — остаться в живых, чтобы продолжить наше дело и нашу борьбу.

Я расскажу вам о том, что я видел в сорок втором в Ленинграде, и я хочу, чтобы вы рассказали о нем своим детям, а ваши дети — вашим внукам. Я видел русских, которые живыми валами накатывали на наши позиции, падая под градом пуль — но они шли и шли, волна за волной и иногда — не оставалось места на земле, которое не было бы залито кровь, или на котором не лежал бы труп. Я видел места по весне — снег скрывал это, но приходила весна и все таяло — где трупы лежали один на другом, в несколько рядов, так много там погибло людей. Я видел политруков и жидокомиссаров, которые гнали этих людей в атаку как скот, стреляя им в спины — не дай вам Бог увидеть что-то подобное, это непредставимо цивилизованному уму. Но я видел и то, что после того, как жидокомиссары были убиты — русские поворачивали назад. Они становились такими же, как мы — людьми, которые не спешат умирать.

И потому я пришел к выводу: только уничтожив большевизм, можно что-то сделать с русскими. Триста лет они жили, управляемые немцами — и ни разу за это время Европа не видела бедствия, подобно тому, какое происходит сейчас. Именно большевизм сделал возможным это варварское нашествие на Рейх, на Европу, на сам наш образ жизни, на наше будущее. Именно большевизм является главной и безусловной угрозой всей человеческой цивилизации.

Поэтому, я приказываю вам выжить и помнить. Помнить все, что здесь произошло. Помнить, как мы стояли непоколебимой стеной на защите своих родных домов. Помнить каждого убитого жидобольшевика, ведь каждый убитый большевик — это еще одно маленькое препятствие на пути к торжеству варварства над цивилизацией. Помните все это — и научите этому ваших детей.

Фюрер был почти прав, он ошибался только в одном — он заметил, как скривился Йельке — они добьют нас и только потом — будут воевать против Советов. Но это будет — не нужно иллюзий, с большевиками невозможно ужиться в одном мире. И я хочу, чтобы вы забыли все обиды и все ошибки по отношению к расово близким народам Запада — и выступили единым крестовым походом на Восток, походом цивилизации против варварства…

Помните только одно, но самое главное — как бы вы не ненавидели большевиков, боритесь не с большевиками, а с большевизмом. Большевиков слишком много — а большевизм один и он уязвим. Не будет большевизма — им конец. Так — и только так. Зиг хайль!

— Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! — трижды прозвучало в тоннеле.

Танкистам — выбрать место для сна немного проще, чем пехотинцам. Можно конечно спать и в самом танке — но там неудобно и весь экипаж не помещается. На местности спали так: копали окоп, потом наезжали на него танком — вот и крыла и стены. Кто-то один всегда спал в танке — чтобы слышать рацию…

В городе сложнее. Спали кто в разрушенных домах, кто где. Иногда — вытаскивали остатки кроватей, матрацев, даже залезали меж гусениц танка… правда на это мало кто отваживался. Натягивали плащ-палатки между двух танков… в общем — человек поразительно приспосабливающееся существо.

О том, что дело дрянь — Прошляков понял сразу, как только проснулся. Почему проснулся? А чутье подсказало… разведчики, у кого не было чутья, давно лежали в могилах — и хорошо, если в могилах. Услышав металлический лязг и какие-то странные, похожие на бормотание звуки он понял — БРАМИТ. Лязг мог быть лязгом затвора автомата, который не слышен при обычной стрельбе… вот почему они уважали бесшумный Наган…

Схватив автомат сопящего соседа, он выпустил очередь в воздух.

— Тревога!

Немцы — очевидно, охрану уже сняли — отреагировали мгновенно: из-за гусениц выкатилась граната. Советская, не немецкая колотушка. Кто-то, имеющий немалый опыт в городских боях — не бросил, а аккуратно катнул ее.

Прошляков лежал крайним — и только поэтому успел откатиться из зоны поражения гранаты. Остальные — не успели даже проснуться…

Он оказался лицом к лицу с невысоким… маленьким даже… подростком (?) лежащим, меж гусениц танка — он то и катнул гранату. Его лицо было измазано чем-то черным, глаза буквально сверкали ненавистью. Он выбирал — стрелять из автомата либо катнуть гранату… выбрал второе и почти выиграл. Но сейчас — он не успевал со своим автоматом, а вот у Прошлякова — в руке уже был взведенный ППС. Прошляков нажал на спуск — и длинная очередь на все, что осталось в магазине — вышибла из немца мозги.

Стреляли со всех сторон — но выстрелы были редкими, понятно было, что в живых уже мало кто остался. Немцы уже внутри периметра, они сняли охрану и начали методично вырезать людей — кого только возможно.

Услышав крадущиеся шаги, Прошляков бросил разряженный автомат. Схватил автомат немца — он лежал чуть на отлете. Проверять было некогда — он нажал на спусковой крючок. Автомат был перетяжелен на ствол, вместо ствола у него была какая-то труба, он ответил странным кашлем и лязгом, задергался, посылая вперед пулю за пулей. Не зная, попал он или нет — Прошляков повел ствол веером, выпуская пулю за пулей, пока не опустел магазин.

Люк в танке был закрыт — но пулемет был на кронштейне, надежный ДШК, заряженный и готовый к действию, с самодельным щитом. Его заметили — пули ударили по броне со стуком, напоминающим стук молотка, выбили искры, какая-то задела его… а может быть и нет. Он изо всех сил рванул на себя рукоятку внизу, взводя пулемет. В этот момент в него попали… щит не спас, попали так, что в глазах потемнело от боли. Но он не сдался — из последних сил развернув пулемет и схватившись за рукоятки — дернул спусковой крючок.

Нацеленный на немецкое здание пулемет разразился оглушительным грохотом, на стволе полыхнуло пламя. Загремели автоматные очереди справа — услышав у танкистов стрельбу, им на помощь бросились соседи, зенитчики и пехота…

В этом последнем бою, Ночные крысы убили еще двадцать семь большевиков — но потеряли и троих своих. Среди них — было двое гитлерюгендовцев и один из снайперов, вооруженных экспериментальным снайперским комплексом Вампир. Оружием возмездия.

Еще потемну — место боя оцепили пехотинцы, затем прибыл СМЕРШ, начали обыскивать все дома поблизости, без исключения. Одну новинку нашли сразу — автомат, похожий на британский СТЭН и на его копии для Фольксштурма, но при этом оснащенный немецким аналогом прибора БРАМИТ. Судя по произведенному тут же контрольному выстрелу — оружие было действенным и эффективным. У второго погибшего гитлерюгендовца — был пистолет Парабеллум, тоже с БРАМИТом и немецкий десантный нож. Когда поняли, что эти низкорослые люди в странном черном обмундировании, с измазанной сажей лицом — подростки, многие видавшие виды волкодавы испытали оторопь. Купол Рейхстага уже было видно с крыш домов, занятых советскими солдатами — но теперь всем было понятно, что со взятием Рейхстага война вряд ли закончится.