Ад закрыт. Все ушли на фронт

Но в планы хитромудрых негодяев вторглись два новых обстоятельства.

Первым обстоятельством была армия. Многие места, куда двинулись колонны повстанцев, уже занимали солдаты. Солдаты стояли с винтовками, в форме, в тяжелых армейских ботинках. И «мобилизованные», и даже те, кто взял оружие «идейно», местами складывали оружие, тихо расходились по домам. Часть «мобилизованных» быстро ушли за «линию фронта» и просили считать их ополченцами.

Конечно же, многие вовсе не хотели разойтись. Были и такие, кому терять уже стало нечего: в первые же часы беспорядков они наворотили слишком много чего. В рядах красного сброда бегали убийцы, в том числе убийцы полицейских. Они прекрасно понимали – есть свидетели их гнусным делам. Судебный процесс для них был верным путем на гильотину.

«Родина или смерть!» – орали их испанские собратья. Лозунг оборачивался смертью для тех, кто коммунистам поверил, и бегством за границу вожаков. «Революция или смерть!» – кричали французские разбойники, судорожно ощупывая в карманах поддельные паспорта граждан иных государств, прикидывая, далеко ли до складов и тайных квартир, неведомых собратьям по партии.

Вторым неожиданным обстоятельством стало мгновенное исчезновение тех, кто мог направлять разношерстый, ненавидевший друг друга и все человечество сброд. Ведь без этих серых кардиналов каждая группа и группочка всегда была сама по себе и только самих себя считала носителем истины в последней инстанции.

Не успели начаться события, как «Истинные сыны настоящей революции» уже напали на «Настоящих сынов истинной революции», перестреляли их боевиков, отняли оружие, запасы самогона и тушенки. «Рыцари анархического счастья» поймали двух боевиков «Коммунистического блаженства», заставили их кричать «Ленин капут» и «Анархия – мать порядка». За что боевики «Коммунистического блаженства» кинули гранату в их штаб-квартиру, но перепутали: взорвали клуб «Анархического ликования» и с ним вместе – несколько случайных прохожих.

Не было единого руководства, не было центра, который показал бы каждой шай… каждой организации, кого бить. Группы ссорились, митинговали… Но и митинги не прибавляли ясности.

– Что самое главное, товарищи?! – надрывал глотку тощий юнец, забравшийся на ящик-трибуну.

– Самогон! – отвечали из толпы. – Куда самогон девали, сволочи?!

– Вина залейся… – возражали голосам.

– Вино?! Совсем вода. Сам и лакай эту гадость, – отвечали в порядке революционной полемики.

– Товарищи!!! – зычно перекрывал ор тощий юнец с томиком Троцкого под мышкой. – Главное – это не самогон! Главное – мировая революция! Самогон – это вторичное… производное…

Юнец пощелкал пальцами, искал нужное слово… и нашел!

– Вот! Революция – это базис, а самогон – это надстройка! Пока будет революция, самогон неизбежен!

– У-у-у-у!! – отвечала толпа.

Но: куда идти, что делать, как поступать, куда наступать? Сам Революционный конвент перессорился насмерть, решая этот важнейший вопрос.

Никто никогда не сознался бы в этом, но в каждой революционной организации были свои «серые кардиналы». Незаметные, не на виду, именно они показывали, что и как делать. Они даже и не делись никуда – но именно в это утро и они не получали указаний. В Париж втягивались войска; время пошло на минуты – а никто не разъяснял момента, не отвечал на телефонные звонки. Только по одному телефону ответили, и то:

– Комиссар Жанен. Кто говорит?

Звонивший отшвырнул трубку, словно ядовитую гадину, даже отпрыгнул.

Обезглавленное тело анархии судорожно забилось, нанося удары во все стороны.

Анархисты обстреляли грузовики на улице Сент-Антуан. Появились первые раненые, несколько солдат неподвижно лежали на мостовой. Остальные залегли, ответили огнем, но дальше не двинулись.

Анархисты тащили из домов мебель, выламывали, где могли, бревна: делали баррикады.

Коммунисты перебежали по мостам на остров Сите, ворвались в собор Парижской Богоматери. Они убили священников и тех, кто молился в храме, начали оборудовать пулеметные гнезда.

Армейские грузовики остановились у Сены, солдаты двинулись по мостам и сразу же на Сите столкнулись с толпой, которую гнали на них.

Старики и старухи, подростки, женщины с детьми шли тихо, под дулами винтовок. Даже маленькие дети не плакали. Сзади наседали, что-то орали коммунисты. Теряя своих под огнем, солдаты отхлынули через узости мостов: была готовность воевать, не было готовности губить согнанных в толпу заложников.

Коммунисты оставили у начала мостов «живой щит», в основном старых и малых. Женщины, подростки покрепче рыли окопы. В бинокли ясно видно было, как взлетает под лопатами земля. Хмуро смотрели на это солдаты, старались не думать, почему в толпе нет мужчин.

Троцкисты пошли на штурм Дворца правосудия и жандармерии на набережной д`Орфевр. Солдаты сюда не потянулись, полагаясь на полицию: люди вооруженные, не пропустят. Революционеры непременно взяли бы жандармерию, будь у них дух умирать. А духа умирать у них не было, кроме как у нескольких фанатиков. Эти несколько дошли до ограды Дворца правосудия, полежали за каменной оградой, слушая жужжание пуль. Остальные орали и стреляли из окон захваченных напротив зданий, но через открытое пространство не пошли; так и сидели в домах. Первая атака даже не захлебнулась: она сама собой остановилась.

Еще шла бешеная пальба на Сент-Антуан и возле жандармерии, поднимались в небо дымы первых пожаров, когда в штабе одной из организаций раздался звонок.

– Кавалер, – сказал кто-то главе штаба. – Убиты Великий магистр и навигатор Дрюммон. Штаб-квартира разгромлена. Выводы делайте сами.

– Депутаты… – Глава штаба быстро называл имена.

Трубка сопела и молчала, потом раздалось неохотное:

– Захвачены противником.

Уверенно, резко, зло:

– Командование принял я, навигатор Соммет.

Трубка внезапно упала. Слышались звуки борьбы, сдавленный крик.

Глава штаба аккуратно положил трубку… Задумался… Окружающим показалось, что он буквально растворился в воздухе. Был – и не стало. Что характерно – человека этого два года искали и ловили по всей Франции, но больше его никто никогда нигде не видел.

А армия встала и стояла. На крики и оскорбления революционеров велено было не отвечать. На стрельбу отзываться огнем. Но и приказа атаковать тоже не было.

Солнце встало высоко, сделалось уже совсем тепло. Жужжали насекомые, не пули. Тогда грянул барабан, парламентер с белым флагом пошел по мосту через Сену. По нему выстрелили, промахнулись. Пожилой революционер отвел рукой ствол восторженного пацана с безумно горящими глазами.

– Не сейчас, Жан, его надо выслушать.

Парламентер остановился возле живого щита, закричал через головы людей:

– Буду говорить с командованием! С командованием!

Седой, благообразный, раздвинул ряды заложников. Если б не засученные рукава, не пятна крови на голубой рубашке и на брюках, – ну совсем бы школьный учитель, средней руки чиновник, обладатель полезного ремесла пекаря или механика. За пожилым шли молодые, пока опустив дула винтовок. Парламентер отметил, что такие лица могут быть у самых приличных людей: скажем, у студентов или у солдат-новобранцев.

– Что надо защитникам буржуазии?

– Вы – командующий?

– Я секретарь парижского отделения нашей партии, французской секции Интернационала.

Парламентер вовремя поймал себя за язык, удержавшись от вопроса – сколько платит Москва этой секции?

– Вы захватили только часть города. Взять весь город у вас не хватит сил. Мы обещаем не преследовать всех, кто добровольно сложит оружие.

– Вы? Кто такие вы? Вы – реакционная военщина.

– Мы – правительство Национального спасения. Мы – народная армия.

Коммунист оглушительно фыркнул.

– Разница между нами в том, что за нами стоит вся страна, – бросил парламентер.

– Разница между нами в том, что я могу убить этих людей, – указал коммунист на заложников и улыбнулся, как оскалился. – А вы не можете. У вас даже на это кишка тонка. Или буржуазия передает нам всю полноту власти, или заложники умрут. Убирайтесь.