Лидия (СИ)

— Тогда выпьем за то, чтобы лучше учиться, — согласился я.

— Ага! — подхватил Виктор.

Он был уже заметно пьян, и даже расплескал своё пиво, когда ударил по моей бутылке.

— Знаешь что, — сказал я, — у меня тоже созрел новый тост.

— А? — моргнул глазами Виктор.

— За то, чтобы закончилась война, — сказал я, поднимаясь.

Мы выпили.

Виктор ушёл уже ближе к полуночи, оставив после себя кучу пустых бутылок и головную боль, которая быстро сменила хмельной задор.

На следующее утро я едва заставил себя встать с постели, и на первой лекции с трудом боролся со сном, не сразу разобрав, что новый лектор, подменявший тогда заболевшего профессора, начал, вопреки негласной цензуре, говорить о войне:

— Лично я считаю преступлением, — говорил он, — да, да, именно преступлением, что от нас до сих пор скрывают реальную ситуацию на Венере. При этом известно то, что идут бои, и даже атакуются обычные гражданские корабли, грузовые суда, пассажирские лайнеры…

— Чего это он? — шепнул я Виктору.

— Видимо, тоже тяжёлое утро, — сказал Виктор. — Про пассажирские лайнеры — это что-то новое…

— То, что произошло на Венере, — продолжал лектор, — это трагедия, масштабы которой мы до сих… не понимаем. Я лично не сомневаюсь, что ответ последует, и этот ответ…

— А я лично не сомневаюсь, что он не будет больше читать у нас лекции, — хихикнул Виктор.

Я кивнул головой.

Молодой преподаватель, наконец, вспомнил о теме своей лекции, и мне уже ничто не мешало спать.

Следующим по расписанию был нейроинтерфейс.

38

Безумие, охватившее меня во время первой учебной миссии на Аэропе, больше не повторялось. Я всегда находил выход, о котором рассказывал мне Тихонов. К тому же слухи о проблемах с трудоустройством, которые распространял далеко не один Виктор, явно подействовали, и мой средний балл за четвёртый курс вырос сразу на несколько пунктов, оказавшись наивысшим за всё время моего обучения в институте.

Лиде я больше не писал.

Даже в соцветие я заглядывал редко, как будто боялся увидеть её публикацию в ленте новостей, боялся встретить в паутине из нечётких лиц, которые я никак не мог запомнить, её блуждающий призрак.

Учебная программа на последнем курсе обросла новыми обязательными предметами и непонятными факультативами. Специальность, которую мы должны были получить после окончания, поменяли, и теперь к привычному "оператор" добавились "преподаватель" и "специалист по конфигурации сетей". Казалось, что всех нас в новом году перевели в другой институт, где готовят учителей и программистов, а не пилотов космических кораблей. Впрочем, ближе к выпуску даже стали поговаривать, что нас вообще собираются целенаправленно валить на экзаменах, оставлять на второй год и не портить в очередной раз статистику института по трудоустройству.

Виктор был чуть ли не в панике.

— Как тебе перспективка? — спросил он, когда вывесили расписание выпускных экзаменов. — Вместо диплома… пинок под зад. Слетаешь с бюджета, и ещё год за свой счёт учиться. Причем не факт, что через год…

— Да прекрати ты! — сказал я. — Не могут же они всех исключить.

— Всех, не всех, — сказал Виктор, — но какие теперь шансы?

— Всё это только слухи, — ответил я, хотя сам уже начинал верить в эти истории с исключением. — Какой смысл накручивать себя? Да и что мы можем сделать? Забастовку устроить?

Впрочем, я боялся не меньше Виктора.

Я боялся, что не сдам экзамены, или что не найду потом работу и запишусь в итоге лаборантом на захудалую кафедру, где проторчу десятки лет без каких-либо перспектив.

К выпускным экзаменам я готовился так же, как к вступительным — как будто для нас устроили очередной бесчеловечный конкурс, и лишь один из сотни студентов сможет получить желанный диплом. Я целыми днями сидел, заперевшись в тесной комнатке в общежитии, перечитывал учебники и конспекты курсов, разговаривал сам с собой, как сумасшедший, репетируя свои выступления на экзаменах.

Первым я сдавал математический анализ, потом — квантовую физику, потом — нейроинтерфейс.

Я попал в группу к Тихонову и решил, что это хороший знак, так как старик всегда относился ко мне доброжелательно. После игры в безжалостную рулетку, когда старомодный компьютер в лабораторной своенравно выбрал мне задание после того, как я коснулся экрана рукой — будто считав с моей ладони линии судьбы и жизни, — Тихонов посмотрел мне через плечо и, улыбнувшись, сказал:

— О, пилот! Это же самое интересное!

— Сейчас, видимо, это единственный способ, каким я могу стать пилотом, — попытался пошутить я.

Но Тихонов в ответ лишь нахмурился и покачал головой.

— Не разделяю вашего пессимизма, — сказал он.

Я помню только, как сел в кресло и как пришёл в себя — сгорбившись, точно от предсмертной боли, судорожно сжимая руками подлокотники. Тихонов дружески хлопнул меня по плечу и заявил, что я закончил раньше всех.

Высший балл.

Я ещё долго смотрел на него, не соображая, что происходит. Потом я, наконец, отпустил трещащие подлокотники кресла, попробовал встать и покачнулся.

— Осторожнее! — сказал Тихонов, поддерживая меня. — Вы как-то… перенапряглись сегодня. Нечасто доводится видеть, как одно из сложнейших заданий программы выполняют так безошибочно и быстро.

Тихонов озабоченно заглянул мне в глаза, продолжая держать меня за плечо, как мертвецки пьяного.

— Вы как себя чувствуете? — спросил он. — Голова не болит?

— Всё в порядке, — выдавил я из себя. — Только свет… немного режет глаза.

— Здесь довольно темно, — сказал Тихонов.

Я прикрыл рукой глаза.

— Извините, — сказал я. — Наверное, и правда переволновался. Столько навалилось всего… Вы говорите, я сдал?

— Да, — ответил Тихонов. — Причём отлично! Вы… — Тихонов на секунду замялся, — прирождённый пилот.

И он настойчиво потянул меня за руку — к двери в коридор. Можно было подумать, дальнейшее пребывание рядом с работающими терминалами могло пагубно сказаться на моём здоровье.

— С вами точно всё в порядке? — спросил Тихонов. — Обращаться в медицинское отделение было бы…

— Всё хорошо, — перебил я его, начав, наконец, соображать, что происходит. — Просто… ну, вы понимаете…

— Да, да, конечно! — Тихонов радостно закивал головой. — Сходите прогуляйтесь. Подышите воздухом. Сейчас погода… — Он быстро взглянул в широкое, похожее на иллюминатор окно, однако стёкла были затянуты густой электронной тенью, из-за которой полдень превратился в глухую бессветную ночь. — Погода отличная, — неуверенно сказал Тихонов и открыл мне дверь.

Я вышел в коридор, доковылял до лифтов, не замечая никого вокруг. Даже тусклый свет, едва пробивавшийся через жидкокристаллические жалюзи, резал мне глаза. Кто-то окликнул меня, но я даже не обернулся. Я спустился на первый этаж, вышел из здания, и тут же скорчился, как от приступа боли, когда солнце ударило мне в глаза.

Я почти ничего не видел. Передо мной расплывались яркие красные круги, словно весь мир вокруг расслаивался, как преломлённый свет.

Но стоять у входа, отворачиваясь от солнца, было нельзя. Кто-то мог заметить, что мне плохо, отвести к врачу, и тот, посветив лазером в глаза, аннулировал бы результаты экзамена.

Я почти вслепую добрался до ближайшей скамейки.

По каким-то причинам мне совсем не хотелось возвращаться обратно, в главный корпус, где электронные тени на окнах защитили бы меня от света — я словно пытался убедить самого себя, что со мной всё хорошо, что у меня нет приступа, что я просто не выспался перед экзаменом, переволновался и слишком устал.

Я сидел так довольно долго, сутулясь и прячась от солнца. Наверное, я был похож на пьяного вдрызг студента, решившего отпраздновать неожиданно высокий балл на скамейке в двух метрах от главного здания — однако меня никто не трогал, никто не пытался со мной заговорить.

Прошёл, наверное, час, прежде чем я решился посмотреть на солнечный свет.