Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза

— Плох он. Совсем. Может, и не вытянет.

— Так вы помогите. Очень помогите, — посоветовал Круз.

Спал След-Никанор до следующего полудня. Круз приказал его не будить, а сам пошел к Левому. Тот сидел, опершись на подушки, глядел, как мерно каплет раствор из пластикового мешка.

— Здорово, старшой, — сказал хрипло. — А у тебя здорово — как в Давосе.

— Здравствуй. Ты как?

— Живой еще, спасибо твоим.

— Как тебя угораздило?

— А-а, — Левый чуть двинул рукой — синей, тонкой. — Нас всех угораздило. С тобой След уже говорил?

— Пытался, но не успел. Дрыхнет.

— Если заговорит — не слушай. Дурак он. Из-за него и таких, как он, мы в заднице. Ети его в кочерыжку, мать честная! Дятел!

— Как вы там? Как Правый?

— Василия нет больше. Уходила его лопь. Он в Красноселье за хабаром пошел, а лопство поднялось. Они тоже вымирают, паскудно им. Слово за слово — и за ножи. Порезали его.

— А Вера?

— Кто? А, жена его. Она двоих родила, на третьем померла — как раз когда западная чухна набежала.

— Жаль.

— Красивая была сука, — согласился Левый. — Я ее взять хотел после Правого. Теперь, видно, догоню ее там, за ночью. Уже скоро.

— Тебе еще жить да жить.

— Хорошо бы. Только я зимы не вытяну. Ест меня чахотка. А еще пулю словил на Мурмане. И это хорошо, старшой, что я откинусь. Хоть не увижу, как твои моих ломать станут.

— Откуда ты взял?

— Наши старшие не дураки. Слушают, видят. Знают, что ты с Москвой сделал, куда лезешь и чего хочешь. Ты много силы набрал. Говорят, зрячий наш зелье нашел, чтоб счастье вылечить. Правда?

— Правда.

— И ведь нам зелье не дашь. Не дашь, потому что у тебя народ, и твой народ скоро врежется в мой. Не думай, я тебя не обвиняю. Наши старшие такие же.

— Поедем со мной, — сказал Круз тихо. — Мне нужны воины. И надежные, верные люди.

— Куда мне? — Левый попробовал рассмеяться, но не вышло — зашелся кашлем. — Я уже труп. И лежать хочу под родными сопками. Да, старшой, ты бы Последыша к себе забрал. Похорони его сам. Боюсь, у нас некому о похоронах заботиться… Никого из выводка евонного не осталось, а твои хоть могилку досмотрят. Слышь, старшой, я тебе тайну выдам, важную и государственную. Дохнет волчье племя. Все как твой знахарь говорил — дохнем мы. И лопь дохнет — а ведь продолжаем мочить друг дружку. Поганое мы племя. Так нам и надо — передохнуть. Пусть крысы живут, а мы — сдохнем.

— Не надо так, тише. Капельницу оборвешь… ложись, ложись.

— Старшой, не напускай бойцов своих на нас. Ты ж знаешь — дешево не станет. Мы еще в силе. И мы для вас не угроза — из сил выбиваемся на месте усидеть. Нам велели передать тебе, чтоб не совался. Дурак След, когда проснется, скажет. Грозить будет. Но это вранье, ты ж знаешь. Старшой, дай нам загнуться спокойно. Лет десять-двадцать — и в Хибинах останутся только кости. Приходите тогда, берите что хотите!

Круз долго молчал, не решаясь солгать. Затем все же сказал правду.

— Волк ты мой, храбрый, сильный… обещаю — пока я жив, никто из котласского народа не ступит на твою землю. Но когда я умру… мертвые не властны над живыми.

— Спасибо, старшой, — сказал Левый и попытался улыбнуться. И снова у него не вышло.

Возвращались назад под тем же дождем — мерным, нудным. За окном — дряблая серость, мертвечина так и не родившегося лета. Хоть бы кто выстрелил, что ли? Но доехали ровно и спокойно. В Котласе встретили с хлебом-солью: как же, не иначе Андрей Петрович добра нового добыл — а то зачем ездил? Говорят, хоронить кого — но это повод. Андрей Петрович и шагу без надобности государственной не сделает, уж мыто знаем. Кремень-человек.

И навстречу ему новость-подарочек: Ринат, оказывается, нашел как с Москвой совладать. Ринат — он затейник. Буровую пригнал — какую на вездеходах монтируют, слабенькая, но для дела хватит — и принялся Москву колбасить. Нашел план города, подумал и работать начал: группу с буровой, прикрытую парой танков и «Шилкой», заведет до точки отмеченной, скважину — хоп, и баллонов пять «Лютика» закачает. Управятся минут за двадцать и назад, быстро и чисто. Если шмальнет кто — «Шилка» за секунды решето из дома сделает, откуда стреляли. Семнадцать скважин проделали, своих потерь всего семеро раненых, и то из настоящих один всего, остальные — тусклота бывшая. А как из нор-то полезли, мать честная! И какие страшные! У некоторых — не поверите — по семь пальцев на руках! Кривые, золотушные, горбатые — жуть, жуть! Но как вы велели, Андрей Петрович, — никого не рыспылять, всех собирать. Да сотни четыре поналезло, бабы с мелочью в основном, конечно, но и мужиков хватает. Чудики, право слово, — некоторые вовсе и слов не могут нормальных, лепечут тарабарщину.

Круз так и не научился по-настоящему радоваться и огорчаться. Научился думать то, что нормальным людям привычно думать в радости или горе, и выказывать соответственно — как получалось. Но когда уставал от хлопот или холода — равнодушие заполоняло и рассудок.

Слушая захлебывающегося Ринатова адъютанта, Круз решал некоторое время: отправить Рината на захолустную лесную станцию, командовать парой тусклых, или, напротив, расхвалить перед женсоветом. Затем пожал плечами и сказал, недослушав:

— Люди — это хорошо. Женсовет позаботится об их распределении. А Ринат пусть действует по усмотрению.

— Но, Андрей Петрович! Ведь надо же…

— Что-нибудь очень важное? — спросил Круз. — Если нет, извини — дела.

И пошел прочь. Сзади завопили:

— Андрей Петрович!

Круз не обернулся.

Похоронили гроб с костями у изножья Данова кургана. На похороны пришли немногие — Аделина с парой прислужниц, Крузова охрана да бывший лейтенант Саша, ссутулившийся, жалкий. О Дановом кургане уже пошла дурная слава: дескать, если баба ступит, кровь детородная пропадет. А у мужиков, которые из тусклых, все обвянет. Правда, настоящим, которые в зиме родились, не страшно, покойный колдун любил их, — но от этой колдовской любви хуже происходит. Знахарь в сны приходит, глазами их видит, чтобы проверить, как его город и дело живут. Оттого нет человеку покоя, и безумие.

Вправду, народ детей, напрочь забывших взрослое. Дан и об этом предупреждал: корни знания забудутся скоро, останется набор инструкций, рецептов, повторяемых без понятия. Магия чужой мудрости. А опустевшее место заполнят сами, по-детски, страшилками и чучелками. Очеловеченными волками, охочими до бабьей срамоты. Диколюдами, оленями о целебных рогах, тусклыми мороками, гиблыми урманами, где лежит зараза древнего, самого лютого счастья.

Это полбеды. Беда в том, что бывшие тусклые уже только на работе чернейшей, пахоте или разгрузках, и живут отдельно, и с бабами только своими. А все, кто хоть какой власти достиг, норовят рожениц за Воркуту отправить, чтоб чаду вакцина не понадобилась. Раса господ, ети их. И ведь сам хорош — даже после того, как Наталинка чуть не замерзла насмерть, рожать Аделину отправлял за Воркуту. Правда, никто не умер и вакцина не понадобилась, хотя из северных младенцев половина умирала. Самое любопытное, никто не удивился. Кивали: понимаем, мол. Это ж старая кость, из прежних. Кровь сильная. Знахарь хоть лунь лунем, а по десятку девок оприходовал. Да что ты, Марфуша, как же старикан такой? Старик-то старикан, а глянь на Андрея Петровича — у-у! Недаром девки липнут. Адька-то стережет, одних целок с ним отправляет. В силе хозяин: и руки, и детородие!

Что тут поделаешь? Если б только Дан захотел устроить по-другому… Он бы сумел. Он понимал, как люди устраиваются, уживаются друг с другом. А его друг Круз умеет лишь войной управлять, раздачей смерти. Добычей земли и крови. Каждому свое. Да и чего уже про устройство жизни думать? Земля цепляется за ноги, скрипит поутру в суставах. Времени осталось — доделать свое, немногое, самое важное.

Судьба смилостивилась и помогла: в начале августа станция Котласа поймала передачу из Минска. Знакомо гнусавящий голос взывал к «северным братьям», прося помощи и обещая выгоду. Выгоде Круз не поверил, но помощь обещал обдумать. Через две недели в Котлас на трех броневиках явилась делегация — дюжина угрюмых, бинтованных, грязных мужиков. Круз велел их помыть, накормить, а после пригласил на чай с сухариками. На чай явились всего пятеро, распаренных и осоловевших. Клевали носами, пока Круз обстоятельно расспрашивал про погоду, дорогу, урожаи и бабье плодородие.