Лютый зверь

А вот острог гудел, как растревоженный улей, и в воеводском доме свет в окошках горел. Это что же, воевода настолько окунулся в это дело, что до сих пор тут? Мало того, все еще делами занимается? Виктор ясно видел, как один стражник взбежал на крыльцо, а другой выбежал из дома с какими-то бумагами и направился в острог. Чего это он такого нарыл, что все дыбом стоят?

Опросный лист Виктора заполнял лично подьячий, тот самый ушлый мужик с умным взглядом. И вспомнилось, как этот умник расстроился в тот день, когда Волков порешил в переулке трех татей, а воевода заступился за него.

После того как была заполнена шапка, подьячий уставился на Волкова внимательным взглядом, словно рентгеновскими лучами просвечивал, и начал спрашивать. Вопросы сначала были общего характера, потом уточняющие. Как видно, хотел составить общее представление об обстоятельствах дела, и только потом начинать заносить на лист, чтобы не черкать и не переписывать.

— Стало быть, незнакомый мужичок тебе весточку кинул, а ты, не разобравшись с ходу, преступил закон, лишив воли того, вина коего доказана не была. А ведь в городе исполнение закона лежит на плечах стражи.

Понятно, честь мундира отстаивает. Пособник татей жил здесь, на его территории. А за такое попустительство можно и огрести. Выходит, Виктор перешел ему дорогу, раз вывел купца на чистую воду. Это не дело. Мало проблем, так еще и врага наживать. Лишнее это. Но как быть-то?

— Не о своей выгоде пекся, дело делал.

— То, что не о своей, еще выяснить нужно. Ты-то показываешь, что в пещере разбойной не было никакого товара. Но могло быть иначе. Ты ведь приехал без двоих человек?

— Ранены они, я их отправил в Обережную.

— А что их тут не обиходили бы? Получается, ранены не особо сильно, если самих отправил.

— Тутошним коновалам у меня веры нет, а бабка Любава — знатная лекарка, чуть не с того света людей вытаскивает. Уж лучше им потерпеть дорогу да в умелые руки попасть, чем неизвестно к кому.

— А может, они с товаром отправились, да не в Обережную, а, скажем, на постоялый двор у Приютного. А то и вовсе остались там же, у пещеры, добро стеречь.

— А ты пленных поспрошай про товар, они тебе скажут, сколько и чего там было.

— Так нет среди них атамана, убили его. Вот вызнал ты все — и убил, а ватажники простые могли и не знать ни о каком тайнике.

— Ты что, чернильная душа, напраслину на меня возводить удумал? — Понимал, что нужно спокойнее, но вот поди совладай с норовом. Да и кто выдержит, когда обвиняют не пойми в чем.

— Это не напраслина, — и не подумал обижаться дознатчик, — это дума, как оно могло быть. Например, могло быть, что ты получил указания от меня действовать так-то и так-то.

Ясно. Удачно проведенная операция, ватага не просто истреблена, а перехвачена нить, что повела дальше, вывела на чистую воду купца. Налицо обезвреженный преступный сговор. Как не примазаться к такому? Тут уж не по холке получишь, а совсем наоборот. Как же тебе помочь, сука ты такая, чтобы ты мне кровушку не пил?

— Не получится так. Коли воевода Градимир узнает, что его люди под кем еще, кроме него ходят, мне это не к добру. Полковому воеводе я все уже доложил. Начну сказывать иначе — тут уж он осерчает, почто ему неправду сказал. Так что, если хочешь примазаться…

— Ты за словесами-то следи, а то… — не дал договорить Виктору подьячий, но закончить так и не успел.

— Заткнись, — непроизвольно рыкнул Виктор, и подьячий тут же отшатнулся, впечатавшись в бревенчатую стену. — Ты, гнида, татей в граде проспал, а теперь примазываешься, начинаешь вешать на меня грехи, коих и в помине нет? Да даже если бы и был там товар, не ты, сука, там жизнью рисковал, не ты закон преступал, шею под топор подставляя, не тебе и грязью меня поливать.

— Ты бы поаккуратнее, десятник, тут тебе не лес, — довольно быстро пришел в себя подьячий. Если испуг и был вначале, то сейчас и следа от него не осталось. В Виктора уперся угрожающий и злой взгляд. — Отсюда еще выйти надо, не бряцай оружием. Или решил меня прямо тут убить?

— Вот тебе мой сказ. Коли хочешь примазаться, то знай, весть мне подал какой-то мужичок, внешности обыкновенной, ничем не выделяемой, опознать его не смогу, обычный такой, каких много. Подал весточку — и был таков. Мог он оказаться и твоим соглядатаем. Как это все обставить, сам решай, не моя печаль. Глядишь, еще и похвалят. И помни, я прохожу не по Разбойному приказу, а по Посадскому. Так что в мою сторону взор не вороти, не то на мне кровушки нынче много.

— Опять угрожаешь?

— Упреждаю, чтобы глупости не творил. Я не тать, а волчара битый, так что порву, как овцу, только клочья полетят. Просто забудь, что есть такой Добролюб на свете, на том и разойдемся. Я на границе — ты в граде. Все, записывай опросный лист. Не ночевать же здесь.

Показания подьячий все же записал. Поскрипел зубами в тон перышку, но долг свой исполнил. Нечего и сомневаться, не держи это дело на личном контроле сам полковой воевода, не остановили бы его никакие угрозы, Виктор уже был бы в железе. И неважно, какой крови это стоило бы. Волков внимательно прочитал написанное. Ничего лишнего, никаких особых подробностей, кратко и лаконично, все уместилось на одном листе. Поставив свою подпись, он поднялся и направился к выходу. Однако в дверях остановился и глянул прямо в глаза подьячему:

— Я тебе показал, как можешь выгоду свою поиметь, там и думу думай. А ежели решишь дать приказ меня спеленать, просто помни, что взять меня, как барана, не получится. Понимаю, не тебе вязать, не тебе и шкурой рисковать. Да только не один я, вся моя бывшая ватага нынче на службе у великого князя. И по закону мы только-только жить начали, привыкнуть еще не успели. А мои парни — это тебе не подзаборная городская шваль, они Гульдию на уши поставили да солдат ее лучших, как курят, резали. Так что подумай, прежде чем шум подымать.

— Нешто за дурака меня держишь, Вепрь? Ты иди с миром, служи, да помни, что я у тебя за спиной. А чтобы так благостно у тебя на душе не было, знай, моих рук и до границы достанет, было бы желание. А оно появилось.

— Бывай здоров.

— И тебе не хворать. Тебе здоровье в пыточной еще ой как понадобится.

— Так уверен, что спеленаешь?

— Ты же волчара тертый, а волк собачью пищу вкушать и сидеть на цепи никак не сможет. А я охотник, коего терпение должно отличать, так что подожду.

На постоялый двор Волков вернулся за полночь с намерением убраться на следующий день восвояси. Нечего им делать в городе, их место на границе, подальше от глаз начальства. Да и после посещения острога он ясно осознавал, что наломал дров выше крыши. Вроде и не мальчик, и жизнью битый, куда иным, а так подставился. Теперь каждый приезд в город для него — как прогулка по минному полю. Подьячий — человек не глупый и злопамятный, а потому будет под него копать усердно. Да и жизнь на границе от этого пристального внимания не избавит. В крайнем случае достаточно весточку кинуть в Гульдию о постоялом дворе. Это лишь обыватели вертели головой и понять ничего не могли, а подьячий знал точно, где, что и как. Так что, быть может, Виктор волчара и опасный, но этот — точно охотник, и куда опаснее. Волков читался, как открытая книга. Вон вспылил как! Но этот четко сечет ситуацию и видит, что противник нынче у властей в фаворе. Он куда лучше представлял себе, какие перемены начнутся для купцов, и насколько происшедшее на руку Смолину. Сам великий князь приказал утеснений купцам никаких не чинить, дабы они развивали торговлишку, крепли и дела западников перетягивали на себя. А тут такая вот незадача. Без реакции такое оставлять нельзя. Так что полномочий у воеводы поболе станет, уж в Звонградском уезде точно, и никто Смолину на то пенять не будет.

Но не вышло у Виктора уехать сразу поутру. Сначала решил дать людям отоспаться. Столько в походе, да еще и почти трое суток без передыха на ногах, плюс бой. Одним словом, парням нужен отдых. А тут еще и воевода вызвал к себе на подворье. Пробыв в трудах праведных весь остаток дня и почти всю ночь, на следующий день он продолжил празднество, так внезапно для него закончившееся. И то! Не так часто навещает его давний друг и соратник, да еще и повод какой! Осуществилась их давняя мечта породниться. С детьми не сладилось, у обоих сыновья, так хоть внучку свою за младшего сына Вяткина отдал, тоже ведь родная кровиночка.