Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

– Это тебе, старый морской краб! – профессор шлёпнул на конторку бутыль с чёрной этикеткой. – Джин «Капитанский».

– Так мне, стал быть дело, не по рангу! – проскрипел, хитровато сощурясь, морской краб. – Я ж тебе не кэп, не чиф какой, а простой боцманюга!

– Ну, извини, Ардальон Парфёныч! – сокрушенно вздохнул Платонов. – «Боцманский» джин, видно, весь разобрали. Ладно, принимай смиренно дары волхвов да гони ключик! Пойду в закрома – как там красавица моя поживает?

– Поживает! – скрипнул успокоительно квадрат. – Что с ней станется – под моим-то приглядом? Вот тебе, профессор, ключик твой золотой.

– Профессор! – окликнул Парфёныч удаляющуюся Платоновскую спину. – А этот (кивок на Роджера), стал быть дело, – с тобой, что ль?

– Со мной, со мной! – удостоверил профессор. – Этот теперь – всегда со мной…

И ухмыльнулся «этому»:

– Бдителен наш Ардальон-Мордальон – почище, чем у вас «в органах»!

Через пять минут Платонов любовно оглаживал рукой голубой свежевыкрашенный борт:

– Вот она, моя «шхуна», красавица-раскрасавица!

Далее шло по обещанной Платоновым программе:

море, солнце, соленые брызги от порхающих вёсел. И белые чайки над волной, и зеленые сосны вдоль песчаного берега.

Там, на далёком уже берегу, счастливые мореплаватели, оставили все свои проблемы и болячки, ультиматумы президенту и приказы президента. И теперь говорили о морях и книгах, дурачились, ходили на головах: ни дать, ни взять – пацаны, сбежавшие с контрольной. Викинг совсем уже разошёлся и выдал варварскую песенку из времен туманной юности:

Но, исполнив означенный шедевр, неожиданно смутился, посерьёзнел и «вернулся к своим баранам». Сопел сердито:

– Человечество-огуречество! Да оно на 99 процентов мыслит пищеварительным трактом. Ходячие желудки!

– Вы максималист и брюзга, – констатировал Роджер. – И к человечеству цепляетесь, как теща из анекдота – к своему зятю. Уж не знаю, чего вы хотите: птичьего молока, что ли?

Всё так же ворчливо Платонов поправил:

– Ну, если из анекдота, то скорей – как зять к теще. А хочу я… – Он вдруг просветлел ликом, улыбнулся по-мальчишески. – Хочу по радуге пройтись. Вот хотя бы на пару с вами!

– Это как же? – не понял подполковник.

– Да мечта у меня была лет с пяти: вырасту взрослым – и научусь гулять по радуге. Чтобы – через всё небо! Мне казалось, за радугой прячется какой-то особенный мир: добрый, праздничный. И жутко хотелось – хотя бы глазком заглянуть: что там, по другую сторону радуги?

– Интересная мечта! – хмыкнул Роджер («А Викинг-то у нас – романтик!»).

– Не знаю, интересная или нет, а только крепко во мне сидела. Потом уж подрос и понял: не может Человек – Два Уха по радуге гулять. Тяжёл больно. И не оттого, что жрёт много, а оттого, что душа у него тяжкая.

– Как рюкзак у туриста?

– Во-во – как рюкзак. И набит тот рюкзак грехами нашими, злобностью да завистью. С такой душой не воспаришь, с ней только ползать можно – пресмыкаться.

– А, ну понятно! – кивнул Ледогоров. – Опять у вас человечество ни к черту не годится. Один профессор Платонов – белый и пушистый!

– Профессор Платонов – такой же, как все. А человечество-огуречество рано или поздно всё равно к этому придёт. И очистится душой. Правнуки наших правнуков ещё нагуляются по радуге, как мы – по Невскому!

В глубине души Платонов верил: где-то существуют иные пространства, подчинённые совсем другим законам, и время там течёт тоже по-другому. И там, в этих пространствах, он встретит Глеба и восьмилетнего Саньку Мигалкина, и все они будут жить бесконечно и сообща отыщут град Китеж. А потом к ним прикатит хищноносый пират Роджер Ледогоров, и им с Роджером не придётся убивать друг друга. Потому что там не будет ни президентов, ни ультиматумов, ни бомб. И ни одна неразумная рука не прихлопнет сдуру даже мотылька: в тех пространствах нет убийства, а жизнь – священна и вечна.

Каким же сволочным ветром занесло их в нынешнюю искривленную реальность – такую неправильную и несвободную?

Профессор греб легко, напористо, а ветер с Балтики играл его гривой. Волосы то и дело падали на глаза – и казалось, что белоснежная чайка, сложив крылья, пикирует на чёрную. Но Викинг отбрасывал разметавшиеся вихры – и белая чайка снова парила легко и безмятежно.

Глава 43

ПУЛЯ ДЛЯ ПОДПОЛКОВНИКА

(Санкт-Петербург, 20.. год)

Как известно, всему на свете приходит конец. Викинг вытащил весла из уключин, посадил «шхуну» на цепь и вернул ключик квадратному Мордальону.

– А сейчас заглянем в мою халабуду, тут неподалёку! – объявил Платонов, выйдя из ворот яхт-клуба. – На пару секунд: шмутьё прихвачу – простирнуть в городе.

Когда Викинг распахнул перед Ледогоровым хлипкую дверь, та протяжно запричитала-зажаловалась на горемычную судьбу.

– Отставить! – приказал хозяин бессердечно. И, пропустив вперед Роджера, шагнул в дом. Сноровисто содрал с койки простыню и прочее «шмутьё», впихнул в два просторных пакета, забросил на заднее сиденье «Лады».

И радостно потер ручищи:

– А теперь и червячка заморить не грех! Тут в двух шагах недурная кафешка. Айда в нее! И давайте – пешедралом – разомнем ноги.

Друзья шагали по извилистой пешеходной дорожке. Справа от них закладывало зигзаги Приморское шоссе, слева, за янтарными дюнами, шумел едва слышно залив.

Когда оголодавшие скитальцы уже подходили к «недурной кафешке», на них налетел порыв ветра, принёс пряный аромат жарящейся баранины. От такого предательского удара у Ледогорова потемнело в глазах. Шоссе с неспешным «Икарусом», бронзовотелые сосны, приземистый шиповник затеяли стремительный хоровод. И очень это вышло не ко времени.

Потому как именно сейчас из-за ближнего кустарника выскочила приземистая фигура и, упруго присогнув колени, жестом фокусника выхватила пистолет с глушителем.

У профессора внутри щелкнуло неведомое реле – и случилось то, о чем он только читал в романах. Время для него стало тягучим, как вишнёвое варенье из буфета на бабушкиной даче. Паяц, замедленно шагнувший из шиповниковых дебрей, дурашливо, будто бы кривляясь, подприсел на ногах врастопырку (Викингу бросились в глаза коротковатые брючата и ярко-зеленые лягушачьи носки). Потом он очень долго вытягивал вперед сдвоенные руки, в которых была смерть.

И в эти безмерно растянувшиеся мгновения Платонов с хрустальной отчётливостью осознал две очень важные вещи. Первую – что киллер пожаловал не по его профессорскую душу, и пули сейчас полетят в московского гэбиста, (который, как назло, едва переставлял ноги и упорно не реагировал на «явление с глушителем из кустов»).

И вторая мысль, ласточкой мелькнувшая в голове: «Ещё пара секунд – и не станет за мной пригляда подполковничьего!».

Но насчет пригляда он додумывал, уже сбивая рассуропившегося гэбиста вбок, с траектории огня. И подставляя под эту чёртову траекторию своё – такое огромное и такое уязвимое – тело.

Тут время для Платонова вновь понеслось в сумасшедшем темпе, но это он едва успел ощутить. Пуля, выплюнутая пистолетом, клюнула Викинга в грудь, и больше он ничего не видел.

Зато Роджер сразу же выпал из ступора. Он разом ухватил всю картину: и рухнувшего профессора, и глушитель, сместившийся на новую цель. А жилистое тело уже делало намертво заученную работу. Рывком качнулось влево, сделало кульбит вперед, пружиной оттолкнулось от асфальта и смяло раскоряченную фигуру, успев ещё в прыжке сбить в сторону чёрный цилиндр глушителя.