Фулгрим (ЛП)

Фулгрим с улыбкой покачал головой.

— Я могу высекать из мрамора красивые и даже прекрасные статуи, но вдыхать в них жизнь… увы. Подобное несовершенство заставляет меня скрипеть зубами от ярости на самого себя, и поэтому я пришел сюда просить вашей помощи.

— Моей помощи? — выдохнул Остиан. — Но… я не понимаю.…

Вместо ответа Примарх махнул рукой в сторону грузового сервитора, и один из Гвардейцев Феникса стащил покрывало, из-под которого показались три статуи, высеченные из светлого мрамора.

Положив руку на плечо Остиану, Фулгрим подвел его к платформе. Каждая из них представляла собой вооруженного воина, судя по знакам, вырезанных на наплечниках — ротного Капитана.

— Я вдохновился мыслью воплотить в камне образы моих лучших воинов, — пояснил Феникс, — но, стоило завершить скульптуру Третьего Капитана, у меня появилось странное чувство, говорящее о том, что им не хватает какой-то мелкой, но неимоверно важной детали. В чем же дело, мастер Делафур?

Остиан внимательно осмотрел скульптуры. Он видел идеальные и чистые линии, мельчайшие детали, до последней черточки передающие выражение лиц трёх Астартес. На мраморе не было заметно ни единой линии скола, ни малейшей неточности — статуи словно вылепили из мякгой глины, а не высекли из мрамора.

И несмотря на все это совершенство, Остиан не чувствовал волнения или восхищения, которые должно было вызвать столь чудесное творение. Да, скульптуры действительно выглядели идеальными, но… В них не ощущалась рука их создателя, не видно было, что он вложил в них частичку души, неясным оставалось, какие чувства испытывал мастер, что он переживал, создавая их. Словно какая-то машина Механикумов поработала над тремя глыбами мрамора по заложенным в неё чертежам.

— Они удивительно прекрасны, — выдавил наконец Делафур.

— Не стоит лгать мне, Летописец, — с оттенком угрозы в голосе произнес Финикиец. Остиан взглянул на Фулгрима, и выражение холодных глаз Примарха пробрало его до костей.

— Но что я ещё могу сказать, мой Лорд? Они и правда совершенны.

— Я хочу услышать правду. Она — как нож хирурга, ранит, но излечивает.

Остиан замер, тщетно пытаясь подобрать слова, которые не заденут Примарха и не оскорбят его действительно прекрасную работу.

Видя, в каком затруднении оказался скульптор, Фулгрим ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

— Хороший друг — тот, кто указывает тебе на твои ошибки и недостатки, а не закрывает тебе глаза успокаивающими словами, или молчит, словно его пытают о скрытых сокровищах. Говорите свободно, Делафур.

Произнесенные мягким, почти нежным голосом, слова Примарха будто распахнули дверь в душе Остиана, и скульптор выпалил то, что вертелось у него на языке, не решаясь произнестись.

— Они кажутся… слишком совершенными, словно их создавали с холодной головой, а не с горячим сердцем.

— Как что-либо может оказаться «слишком совершенным»? — удивленно спросил Фулгрим. — И, кроме того, все прекрасные и славные вещи создаются именно после тщательного расчета, а не кое-как и наугад.

— Настоящее искусство не терпит холодного расчета, оно рождается в сердце художника, — разошелся Делафур. — И, даже если выверять линии точнейшими инструментами в Галактике, но при этом оставаться бесстрастным, то скульптура останется безжизненной.

— Знаешь ли, есть такая вещь, как совершенство, — огрызнулся Феникс, — и мы живем ради того, чтобы его достигнуть. Все прочее должно быть отброшено, в том числе и излишние страсти!

Остиан покачал головой, уже немного испуганный собственной смелостью и слыша растущий гнев в голосе Примарха.

— Простите, мой лорд, но художник, ищущий совершенства во всем, ни в чем его не достигнет. Сама суть нашего существования заключается в том, чтобы просто… быть людьми и не искать недостижимого.

— А с твоими работами что же? Ты не пытаешься сделать их идеальными? — раздраженно спросил Фулгрим.

— Людям свойственно искать совершенство там, где его нет, и терять при этом то, что лежит у них под ногами. В погоне за недостижимым легко упустить что-то действительно важное, — смело отвечал Остиан. — Если бы я пытался сотворить идеальную скульптуру, то никогда бы не сумел закончить её.

— Ну, в этом деле ты эксперт, — злобно бросил Примарх. Делафура внезапно охватил ужас, когда он понял, насколько сильно разозлил Финикийца. Глаза Фулгрима засверкали подобно черным жемчужинам, жилы на лбу и висках запульсировали от с трудом сдерживаемого гнева, и у Остиана от страха задрожали колени.

Слишком поздно он осознал, что единственной целью Феникса при создании скульптур или написании было достижение невозможного идеала, а вовсе не желание нести в мир красоту или выражать в своих творениях глубокие личные чувства. Слишком поздно он понял, что ласковые слова Фулгрима и его просьбы честно высказывать свои мысли — не более чем кокетство. Примарху не нужна была правда, единственное, чего он желал — услышать сладкую ложь признанного мастера, восхищенного его творениями, похвалу, в которой нуждалось его растущее самомнение.

— Мой лорд… — прошептал Остиан.

— Неважно, — ядовито прервал его слегка успокоившийся Фулгрим. — Кажется, я не зря поговорил с вами, и теперь больше никогда в жизни не прикоснусь к мрамору. Бесцельная трата драгоценного времени — что может быть хуже?

— Но, мой лорд, я вовсе не хотел…

Примарх отмахнулся от него, словно от надоедливой мошки.

— Спасибо, что уделили мне эти несколько минут, мастер Делафур. Засим удаляюсь и оставляю вас наедине с вашими несовершенными работами.

Окруженный Гвардейцами Феникса, Фулгрим покинул студию, а Остиан ещё долго не мог прийти в себя и трясся от ужаса, вспоминая, что он увидел в глазах Примарха…

Чей-то голос вернул скульптора в реальный мир. Подняв глаза, он увидел, что к нему обращается тот самый бледнокожий Астартес, что болтал с Летописцами.

— Мое имя — Люций, — представился тот.

Кивнув, Остиан опрокинул ещё один стакан.

— Да, я вас знаю.

Десантник самодовольно улыбнулся.

— Мне сказали, что вы друг Серены д’Ангелус. Это верно?

— Надеюсь, что да, — вздохнул Остиан.

— Не покажете мне, как пройти в её студию?

— Зачем, если не секрет?

— Я хочу, чтобы она написала мой портрет, разумеется.

Глава Тринадцатая

Подопытный/Девственный мир/«Ла Мама Хуана»

Снявший доспехи и оставшийся в одном лишь хирургическом балахоне, апотекарий Фабиус склонился над операционным столом и подал знак медицинским сервиторам. Те аккуратно подняли хирургеон на уровень талии Байла, к тому месту, куда давным-давно был имплантирован интерфейсный блок. Подключив сложнейший прибор к разьемам, сервиторы активировали его, и с этой секунды Фабиус мог управлять инструментами хирургеона так, словно они росли прямо из тела апотекария. По сути, устройство превосходно заменяло нескольких ассистентов, выполняя команды Байла гораздо быстрее и точнее, чем любой, даже самый опытный медик.

Да и по правде говоря, той операции, что сейчас предстояло провести Фабиусу, лишние свидетели были явно не нужны. Слишком уж необычной, если не преступной, она могла бы им показаться…

— ам удобно, мой лорд? — спросил апотекарий своего пациента.

— Пошел ты подальше со своими идиотскими вопросами! Конечно, нет! — выругался Эйдолон, явно чувствующий себя беззащитным и уязвимым и, похоже, напуганный этим. И неудивительно, ведь он лежал совершенно обнаженным, без доспехов и одеяний, на ледяной металлической плите, ждущий момента, когда ножи апотекария вонзятся в его тело.

Шипящие и побулькивающие устройства окружали операционный стол, одно из них только что закончило наносить обеззараживающий гель на шею лорд-коммандера. В холодном свете флуоресцентных ламп Эйдолон походил на окоченевший труп, что также не добавляло ему приятных эмоций. Сначала он, пытаясь отвлечься, решил осмотреть лабораторию Байла, но постоянно натыкался взглядом на стеклянные контейнеры с отвратительного вида мясистыми кусками плоти, непохожими ни на один человеческий орган.