Фулгрим (ЛП)

На взгляд Остиана, Ла Венице теперь выглядела просто гротескно. Пытаясь придать ей как можно более пышный и вычурный, Летописцы получили в итоге какое-то разноцветное шумное месиво.

К счастью, барная стойка оставалась непокоренной — видимо, даже свихнувшиеся местные «дизайнеры» опасались навлечь на себя гнев нескольких сотен мрачных завсегдатаев, готовых до последней капли выпивки отстаивать свою цитадель. Что интересно, пили здесь только те…

Остиан потерял мысль, уставившись на целую толпу Летописцев, собравшихся вокруг огромного Десантника по имени Люций. Бледнолицый воин, явно наслаждаясь вниманием, рассказывал не совсем почтенной публике истории о произошедшем на планете, названной им Убийцей. Сообщив кое-что о подвигах Воителя и Сангвиниуса, Люций перешел к самовосхвалению, и поднабравшемуся Остиану показалось жалким и смешным, что Капитан III Легиона ищёт славы у таких типов, как обитатели Ла Венице. Разумеется, высказывать свои идеи вслух Делафур воздержался.

Да, когда-то «Маленькая Венеция» была превосходным местом для отдыха и легкой беседы, но теперь постоянный грохот ремонта, рявкающая «музыка» и кошачье мяуканье со сцены превратили её в какой-то загон для тех, кто хотел просто напиться в хлам и заодно пожаловаться собутыльнику на несложившуюся жизнь, потерю прежних друзей или просто непонимание происходящего.

— Слушай, а ты заметил, что последнее время тут хоть чем-то занимаются только те, кто побывал на Лаэре? — спросил кто-то, сидящий сбоку от Остиана. Обернувшись, Делафур признал паршивого поэта Леопольда Кадмуса, с которым пару раз говорил, но, к счастью, всегда вовремя находил предлог, чтобы уйти до того, как тот начинал читать свои стихи.

— Угу, — буркнул Остиан, с преувеличенным вниманием следя за тем, как рабочие пытаются одолеть лифтового сервитора и установить изваяние обнаженного херувима. Статуя прямо-таки источала сладострастие.

— Позорище! — выкрикнул Леопольд.

— Точно, — кивнул Делафур, не совсем понимая, какой вклад Кадмус — также, к слову, не побывавший на Лаэре — собирался внести в дело создания «культурного наследия» Экспедиции.

— Я думал, что уж такой талант, как ты, мог бы чем-нибудь здесь заняться, — не отставал Леопольд, и Остиан без труда услышал в его голосе завистливую нотку.

Кивнув, скульптор ответил:

— Знаешь, когда я вижу, что они тут устраивают, то у меня опускаются руки. А потом я их умываю.

— То есть? — не понял поэт, и Остиан понял, что Леопольд уже тепленький.

— Ну вот, например, посмотри на ту стену. Цвета словно слепой подбирал, а что до самой картины… Ну, я не против эротики в искусстве, но здесь-то откровенная порнография.

— Ага, — расплылся в улыбке Кадмус. — Здорово, правда?

Пропустив мимо ушей замечание Леопольда, Делафур продолжил критиковать новые веяния:

— Или прислушайся к этой жуткой музыке. Когда-то я восхищался талантами Беквы Киньски, правда. Но при звуках её нынешних «творений», мне мерещится, что какие-то мерзавцы подвесили за хвост кошку, и та дико воет да ещё и скребет когтями по стеклу. А скульптуры?! Я даже не знаю, что и сказать — они грубо сляпаны, непристойны, да ещё и недоделаны.

— Ну, тут я с тобой и спорить не стану, ты же настоящий эксперт в этом деле, — уважительно заявил Леопольд.

— Конечно, — согласился Остиан, и тут же поежился, вспомнив, от кого недавно услышал почти те же слова.

Шел обычный, ничем не примечательный день, наполненный привычным постукиванием его молотка и зубила. Делафур вновь постепенно пробуждал к жизни холодный мрамор, вызывая на поверхность то, что разглядел его талант в толще камня. Фигура воина в тяжелой броне шаг неторопливо проявлялась под ударами скульптора, откалывающего лишние кусочки, которым не находилось места в образе, созданном его воображением. Серебряные пальцы Остиана скользили по камню, аугментические измерители, внедренные под кожу, помогали отыскивать возможные каверны и критические точки, в которых один неверный удар мог сгубить весь его труд.

Каждое касание молотка, выверенное и аккуратное, делалось им с чувством инстинктивного уважения к тому, чей образ он воплощал в камне, и с любовью к самому мрамору, прекрасному детищу араратских копей. С легким стыдом Остиан вспоминал, как набросился на камень после унижения, устроенного ему Беквой Киньской, но после того он все же нашел в себе силы для самоуспокоения. Во многом Делафуру помог его труд, статуя, с каждым днем становившаяся все прекраснее. Его глаза, глаза истинного мастера, наполнялись теплотой при каждом новом взгляде на неё, как и всегда в тех случаях, когда Остиану доводилось видеть нечто красивое.

Отойдя на шаг от скульптуры, Делафур почувствовал, что в его, как всегда, захламленной студии находится посторонний. Обернувшись, он тут же увидел гигантского воина в пурпурно-золотой броне, держащего на плече огромную алебарду с позолоченным лезвием. Доспехи Десантника почти скрывались под извилистым орнаментом и украшениями, куда более богатыми, чем у обычных Астартес, а из боков шлема, выделанного наподобие клюва хищной птицы, словно бы росли крылья.

Сняв респиратор, Остиан уставился на ещё пятерых точно таких же воинов, входящих в двери студии и следовавшего за ними сервитора-носильщика, тащившего широкую платформу с тремя непонятной формы объектами, завернутыми в белое полотно. Скульптор немедленно признал в воинах знаменитых Гвардейцев Феникса, элитных преторианцев…

Фулгрима, вошедшего в двери вслед за сервитором. Остиан замер на месте, оцепенев при виде могучего Примарха. Повелитель Детей Императора был облачен в просторный темно-красный балахон с вытканными серебряным и пурпурным шитьем узорами. Бледное лицо Фулгрима казалось присыпанным пудрой, глаза были слегка подведены медной тушью, а серебряно-белые волосы заплетены в множество сложных косичек.

Делафур пал на колени и склонил голову, не смея стоять в присутствии столь прекрасного и совершенного существа. Да, и прежде Остиану случалось видеть Примарха Детей Императора, но быть рядом с ним, в одной комнате, ощущать на себе взгляд его глубоких темных глаз — подобного ему испытывать не доводилось. Скульптор почувствовал, что впадает в какое-то идиотское состояние. Он даже на какой-то миг забыл собственное имя и то, что делает в этой студии.

— М-мой Лорд, я…

— Пожалуйста, встаньте, мастер Делафур, — попросил Фулгрим, подходя к нему. В нос Остиану ударил резкий запах ароматических масел. — Гении, подобные вам, никогда не должны вставать передо мной на колени.

Делафур медленно поднялся на ноги и попытался взглянуть в глаза Примарху, но понял, что собственное тело не желает ему повиноваться.

— Можете поднять глаза, — улыбнулся Примарх. Остиан почувствовал, как мускулы шеи непроизвольно дернулись и заставили его вскинуть голову, словно стремясь поскорее выполнить просьбу Фулгрима. Голос Финикийца звучал словно прелестнейшая из мелодий, и, казалось, сам воздух наслаждался каждым звуком, слетавшим с губ прекрасного Примарха.

— О, я вижу, ваша работа не стоит на месте, — заметил Фулгрим, обходя глыбу мрамора и вырастающую из неё фигуру. — С нетерпением ожидаю завершения. Скажите мне, а кто же этот выдающийся воин, чей образ вы воплощаете в статуе? Он известен мне?

Остиан кивнул, все ещё не в силах обратиться к столь великому созданию.

— Кто же он? — повторил Фулгрим.

— Император, возлюбленный всеми, — наконец произнес Делафур.

— Император? О, это прекрасный выбор.

— Да, я решил, что этот мрамор просто идеален. Никто, кроме Правителя Человечества, не может быть воплощен в нем.

Кивнув, Фулгрим ещё раз обошел скульптуру, с закрытыми глазами и поглаживая мрамор, точь-в-точь как Остиан пару минут назад.

— У вас воистину необыкновенный дар, мастер Делафур — в этом обломке холодного камня можно почувствовать зарождающуюся жизнь. О, если бы и я был способен создавать подобные вещи!

— Мне говорили, что вы обладаете великим талантом скульптора, мой лорд.