Блатные из тридевятого царства (СИ)

   Прошло два часа, я слышал, как менялись часовые. Ближе к полуночи, когда темнота стала практически осязаемой, за дверью раздался долгожданный храп. Пробил заветный час, я решил рискнуть. На ощупь пробрался к выходу, из коридора через щель у пола пробивается слабый отблеск горящей свечи. Уперся ладонью в дверь, надавил, не поддается зараза. С той стороны донеслось неясное бормотание. Я отскочил в самый темный угол. Путь на волю перекрыт, окаянный стрелец придавил дверь телом, выйти незамеченным невозможно.

   Я стиснул зубы, чтоб не выругаться вслух. Комнату заполнил мягкий лунный свет, взгляд наткнулся на косу, оставленную кузнецом. В голове мелькнула дикая мысль, настолько сумасшедшая, что, боясь передумать, я тут же принялся за дело.

   В считанные секунды разделся до трусов, сарафан полетел под диван, белая рубашка легла на стол. Пояском перетянул ворот, схватил ножик для заточки перьев и принялся кроить. Для начала вырезал дырки для глаз, потом отсек полоски подлиннее -- для носа и рта. Костюм привидения готов, но этого мне показалось мало. В камине черпанул сажи и тщательно обвел сделанные прорези по контуру. Уже лучше. Не много подумав, взялся расписывать подол. Через пару минут отошел от стола и полюбовался. Черные кости на белой ткани даже в сумерках смотрелись жутко и устрашающе.

   Напился воды и принялся облачаться. Открытые части тела -- ноги, нос, ладони тоже вымазал сажей, пусть в темноте кажется, что их вовсе нет. В довесок повязал на голову платок, но не по-бабски, а узлом на затылке. Эх, жаль, зеркала нет. Собравшись с духом, я водрузил на плечо косу, широкое острое лезвие на длинном черенке тускло блеснуло в лунном свете. Глубоко вдохнул и шагнул к двери.

   За порогом храп, вспомнив имя стрельца, я долбанул кулаком по доскам и ласково позвал:

   -- Митяй, проснись! Смертушку свою проспишь.

   В коридоре раздался удивленный рык, через мгновение дверь распахнулась, румяный со сна стрелец угрожающе поднял бердыш, глянул и без звука сполз по стеночке на пол. Первый выход на сцену можно считать успешным. Я решительно вступил в мутный круг света от свечи и щелкнул служивого по носу. Бедолага, тяжело дыша, прошептал:

   -- За мной?!!! Уже?!!!

   Я отрицательно качнул головой:

   -- Нет. За Нинель Абрамовной.

   Стрелец так облегченно вздохнул, что у меня от умиления навернулись слезы. Митяй немного приободрился и доверительно сообщил:

   -- Давно пора, а то ходит, бренчит костями, всех уже достала.

   -- Тогда показывай дорогу, где эта старая грымза прячется, -- кивнул я.

   Митяй, забыв про бердыш, с готовностью бросился вперед, причем на карачках. Указав нужную дверь, он уставился на меня преданным собачьим взглядом.

   -- Ступай, -- приказал я, -- и чтоб никому ни слова...

   -- Могила... -- проскулил стрелец и осекся.

   Я дождался, когда Митяй, обдирая коленки, ускакал обратно и приступил ко второму акту. Кто-то же должен через двор меня провести, там охраны, как иголок на елке.

   В знакомой комнате коптит керосиновая лампа. На кровати спиной к двери, укутавшись в ночную рубашку, полулежит Нинель Абрамовна. Напротив Джим с голым торсом, в руках карты. Сладкая парочка тешится игрой в подкидного на раздевание.

   Темнокожий гигант глянул в мою сторону и не успел я моргнуть, как он из негра превратился в чистокровного бледно-белого европейца: пышные кудри выпрямились, жесткие черные волосы заметно посветлели и ощетинились "ежиком". Лишь толстые дрожащие губы плохо вписывались в эталон "истинного арийца". Джим сглотнул слюну и, причмокивая, произнес:

   -- Нинель, это... наверно... за тобой...

   Я усмехнулся, догадливый малый и джентльмен настоящий, из тех, что всегда норовят уступить даме дорогу. Нинель Абрамовна, учуяв неладное, попыталась развернуться и неловко завозилась на подушках. Дряблый старческий голосок строго и надменно прошипел:

   -- Кто посмел тревожить в такое время, да еще без стука!

   Я небрежно перекинул косу с плеча на плечо. Женщина вздрогнула и машинально осенила меня крестом. Увы, чуда не произошло, я не раствориться. Нинель Абрамовна схватилась за сердце, с посиневших губ сорвалось неясное бормотание:

   -- Это чего... За мной?! А может адрес перепутали...

   -- Пойдем сестра, пора, -- прогнусавил я.

   Нинель Абрамовна всхлипнула и попросила:

   -- А можно Джима с собой взять?

   -- Ну, если это твое последнее желание... -- пожал я плечами.

   Верный афроамериканец отшатнулся от старушки, как депутат от налога на роскошь и заверещал:

   -- Мне в Африку срочно надо! Я по бананам и маме соскучился! Мадам Нинель не задерживайте госпожу Смерть, невежливо так с гостями...

   Пиримидонова теща на негнущихся ногах сделала пару шагов к двери. Остановилась, окинула мутным взглядом комнату, дряблые руки непроизвольно потянулись к сундукам.

   -- Надо же одежу в дорогу взять...

   -- В преисподней переоденут, -- успокоил я.

   Нинель Абрамовна обреченно перешагнула через порог и засеменила к выходу. Уже на улице, глотнув ночного воздуха, она малость пришла в себя и ни к стати поинтересовалась:

   -- А куда идем-то?

   -- Ступай вперед, -- приказал я. -- Вели стрельцам, чтоб отварили калитку и убрались с глаз долой. Выйдем со двора, под землю, в чистилище полезем.

   -- А чего сразу в чистилище? В другое место нельзя? -- запричитала живая покойница.

   -- Нет, -- отрезал я. -- За издевательства над зятем гореть тебе вечно!

   -- Я больше не буду, -- совсем уж по-детски всхлипнула Нинель Абрамовна.

   -- Делай, как сказал! -- Рявкнул я и на всякий случай потряс косой.

   Женщина понеслась к воротам. Сонный стрелец, не прекословя, отпер калитку и убрался за дом. Я рванулся на улицу. Схватил Нинель Абрамовну за отворот рубашки и припер косой к забору.

   -- Значит, не будешь больше над князем измываться?

   -- Истинный крест, -- побожилась женщина.

   -- Ладно, -- смилостивился я, -- поживи еще пока. И чтоб к утру ноги в княжеском доме не было. Завтра приду, проверю! А если услышу хоть слово дурное о Пиримидоне -- в гроб заживо вгоню! Ясно!

   -- Д-д-даа, -- тряслась в истерики старушка. -- Сей же час в деревню уеду. Сей же час...

   -- То-то! -- погрозил я пальцем и отступил в сумрак.

   Нинель Абрамовна без чувств рухнула на землю.

   Я закинул косу в кусты и бросился бежать. Выскочил на дорогу, от обочины наперерез метнулась тень. Последнее, что я увидел, это огромный кулак, опускающийся мне на голову.

   Очнулся я от тупой ноющей боли в висках и знакомого утробного рыка старшего Лабудько:

   -- Братцы, я приведение кажись глушанул, -- хвастался Васька.

   -- Убью! -- простонал я.

   -- Во, сволочь! По нашему балакает! Наверно еще треснуть надо...

   -- Отставить, -- вмешался на мое счастье Кондрат Силыч и принялся стягивать размалеванную сажей рубаху. -- Пахан, ты!?

   Я молча кивнул и жестом попросил воды. Пока живительная влага возвращала меня к жизни, Васька топтался рядом и пыхтел над ухом:

   -- Пахан, я ж не специально. Лежу у дороги, по приказу Евсея за княжеским теремом наблюдаю, а тут что-то непотребное из кустов лезет, вот и приложился кулаком... в пол силы всего...

   -- Проехали, -- отмахнулся я, вытирая ладонью губы. -- Все в сборе?

   -- Так точно! -- отрапортовал Фраер.

   -- Тогда ноги в горсть и на выезд.

   -- Так кто ж нам ворота ночью откроет? -- изумился Антоха.

   Я протянул пастуху листок с печатью:

   -- Держи разрешение и гони, родной, гони!

   Через пол часа мы благополучно покинули город. Яркая луна высветила набитую колею, массируя шишку на лбу, я снова прошептал:

   -- Гони, Антоха! Гони, родимый!

Глава 11.

   До утра отмахали верст двадцать. Наскоро перекусили. Антоха перепряг лошадей и телега попылила дальше. Спать можно и на ходу, главное чтоб кобыла с кучером хоть одним глазком дорогу видели.