Факел (СИ)

– Ты должен понимать, что в таких делах все быстро меняется: одно уходит, приходит другое, но вот это главное будет при любом раскладе.

Морозов кивнул.

– Тебя через реку перевезти? – спросил Дягилев. – У меня катер.

– К пристани доставь…

В пункте проката Александр взял трехколесный велосипед и влился в общую массу велосипедистов, двигающуюся по проспекту. Очень скоро он свернул на параллельную улицу, и покатил, разглядывая дома, магазины, жителей.

Всюду была мирная жизнь, а он думал о своей маленькой войне.

Знать бы все раньше, может, и не случилось бы всего, подумал он. Какие-то свойства неизведанные, кому они только нужны… Нормальные люди зоны эти стороной обходят, такие, как Васильев, наоборот, лезут туда и других тянут…

Он огляделся.

Пятнадцать кировоградцев мне доверились, а что я могу? К пропасти их вести и вместе с ними погибнуть? Глупо. Нужно ребят спасти – весь отряд, а самому… в лабиринте сгинуть? Васильева за глотку нужно взять – вот верное решение. Чтобы он меня боялся! Это идеальный вариант, почти несбыточный, но попробовать можно…

Он увидел нужный дом и подъехал к центральному входу.

20. Заложник обстоятельств

Он оставил велосипед на стоянке и сел на скамейку.

В этой маленькой войне нужно решить главное для себя, подумал он, а что для меня главное? Человеческая жизнь неприкосновенна, что бы там не утверждали. Никого я убивать не стану, но и себя под пули не подставлю. Себя и ребят… Нужно постараться сделать так, чтобы все случилось как бы само собой, без моего участия.

Он закрыл глаза.

Около меня должны быть только кировоградцы, наверное, Славка, Пашка и Петька. Кто из спецназовцев будет чаще других, к ним особое внимание. Как быть, если у этих людей контакты с охраной лабиринта? Правильно говорит Дягилев – их нужно сразу установить и изолировать. И как я это сделаю?

Он поднялся и вошел в здание. По коридору первого этажа, мимо закрытых дверей без всяких табличек, он вышел на площадку, повернул налево в студию костюмера Марины Петровой.

В большой комнате со стенами, обтянутыми материей, где на подиуме расположились обнаженные манекены в причудливых позах – их застывшую группу освещал пучок света нескольких источников – никого не было. Морозов прошел в рабочий кабинет.

Марина Петрова в коротком расклешенном платье сидела в кресле, нога на ногу, чиркала световым пером по пластинке на столе, то и дело, поглядывая на экран. На экране в муках рождалась модель женского платья.

Она повернула голову, встретилась глазами с Александром и, не переставая творить, подняла правое плечо. Справа стояло пустое кресло и Морозов сел.

У Петровой было живое лицо, смеющиеся черные глаза, вздернутый нос и тонкие губы. Левой рукой она постоянно отводила от глаз прядь черных волос.

– Звонила вам, – сообщила она низким грудным голосом. – То занято, то нет никого, то такие здесь не живут. Какой номер вы мне дали?

Александр назвал.

– Не тот! – воскликнула она и засмеялась. – Я рискнула и сделала по-своему. Вы как-то неясно говорили о лице, фигуре… вот, наряд для девочки пяти лет.

По ее голосовой команде раздвинулись легкие занавеси, и открылось возвышение, на котором застыла маленькая черная фигурка.

– Вот как оригинально я сделала нижние лапки, – она поднялась, подошла к манекену и наклонилась. Взгляд Александра скользнул по ее загорелым ногам. Она посмотрела на него из-под руки, но позы не изменила.

– На пальчиках ног я нарисовала удлиненные ноготки, а на подошвах – подушечки, как у зверей. Тебе видно?

Александр сразу отметил это "ты". Ему было видно… совсем другое.

– Устала я что-то, – проговорила она, – нужно отдохнуть. Присядем на диван.

Александр не трогался с места.

– Да ты не бойся!

Она прошла к дивану и села, расправив платье.

– Иди сюда, – предложила она, похлопав по дивану ладонью. – Обсудим мою работу и поговорим.

Морозов поспешно сел.

Она тут же залезла рукой ему под рубашку – совсем так, как это делала Снежка – прижалась к спине и стала шептать на ухо о своем одиночестве. Она, замужняя женщина, одинока в своих поисках любви. Она ищет любовь надолго – навсегда, а встречи получаются мимолетные, лица невозможно запомнить…

– Я сразу поняла – ты меня сделаешь счастливой! – шептала она, целуя его в ухо. – Будем вместе…

– Я женат, – глухо сказал Александр.

– Бросишь свою девчонку. Семнадцать тебе? Мне двадцать пять. Тебе нужна такая, как я – жена-мать.

– Я хотел бы забрать образец.

– Пожалуйста! Придешь еще?

– Не знаю, – ответил Александр, раскрывая сумку. – У меня очень ревнивая жена.

– Я сама ревнивая. Предупреждаю: будешь со мной, по девкам шляться не смей!

Морозов покинул костюмера и бегом устремился на улицу.

Мать им командует, Снежка, а теперь вот еще какая-то навязалась…

В магазине одежды он взял все новое, похожее на то, что было надето на нем сейчас. В общественном душе тщательно вымылся на несколько раз, переоделся и протер лицо мужскими духами.

Чубаров встретил его равнодушно. Он сидел на той же самой лавочке около входа в союз деятелей искусств и почти спал. Одет он был точно так же, только портфеля не было.

– Нужное дело, а ты что-то не торопишься, – сказал он, зевая. – Думал я над твоим предложением: сложно представить марсианский мир, этих детенышей…

Морозов извлек из пакета костюм, расправил у себя на коленях. Композитор оживился.

– Это такими ты их представил, да? Впечатляет!

Он погладил материал шапочки и вздохнул.

– Пошли ко мне, – предложил он. – Это здесь недалеко. У меня есть кукла надувная подходящего размера, посмотрим, как это выглядит в пространстве, в объеме…

Когда расправили все складки черного трико, поправили нижние и верхние лапки, Чубаров отступил на несколько шагов и принялся терзать пальцами подбородок.

– Страшноватая зверюшка, – проговорил он. – Откровенно говоря, мне, глядя на нее, становится не по себе, а детишкам, думаю, в самый раз! Глаза завораживают – большие и желтые, глаза зверя, но фигура-то человеческая.

Он прошел к столу, сел за него – в студии раздался резкий, скрипучий звук.

– Такие звуки испугают ребят, – заметил Морозов.

– Это мой вскрик, как реакция на увиденное.

Морозов поискал глазами, на что бы сесть.

– Я представлял себе их музыку, как звуки разной длины и тональности, означающие смех, плач, печаль, радость… – сказал он, вытаскивая из темного угла пыльный стул.

– Другое что-то представить сложно, – отозвался Чубаров. – Давай на "ты". Меня Петром звать.

– Александр, – ответил Морозов, пытаясь стереть пыль.

– Напрасны труды твои! – воскликнул Чубаров. – Тряпками или бумагой закрой и садись.

– Пыльно и грязно. Как тут работать-то?

– Жена пытается порядок наводить. Раз прихожу, а на столе горой все провода и кабели лежат, каждый верньер тщательно протерт. Вот, говорит, Петя, теперь будешь творить в чистоте! И смотрит невиннейшими глазами! Ну, пригласил я ее за город, на пикник, пук проводов взял, да по толстой заднице и врезал от души! Визгу было…

Он захохотал.

– Потом мирились, в мотеле. Так сказать, наказание пожилой дамы за провинность вкупе с постельными развлечениями.

– И что она? – спросил Морозов, думая о Снежке.

– Нормально. Это уже стало традицией. Разгрузочные дни.

– Как вышел из положения?

– Карта настроек всегда под рукой. Без нее – одно мучение. Микрофоны выставить на режим…

– В горле першит от пыли, – сказал Морозов. – Вода у тебя где?

– В холодильнике соки разные, пиво – тащи все сюда! – сказал он.

Александр прошел к кубу холодильника, открыл дверцу.

– А отчего у тебя такие дрянные песенки? – спросил он, шаря по полкам. – Для дефективных детей, что ли?…