Точка падения

— Значит, ты ошибся, — подтвердил я с готовностью. — Кстати, Соболь с тебя еще сдерет за амортизацию ружья. Шутка. Давай догонять, а то мало ли что там без нас случится.

Но без нас не случилось ничего. Ни Стронглав, ни задушевная наша подруга-псевдоплоть, ни еще кто-либо на отряд не напал, зато он уткнулся в кладбище и ожидал, пока мы вернемся.

— Что делать? — спросила капитан Заяц, опередив шагнувшего навстречу нам Аспирина. — Погост можно обойти, а можно пройти насквозь. Без вас не решились…

— Спокойно, капитан, — сказал я. — Сейчас мы сходим и посмотрим, что там за погост и кто на нем обитает.

Я, конечно, подустал, но пошел сам, с Соболем. Аспирин остался руководить возможной обороной и сожрать что-то из авиационных припасов, что все равно испортилось бы без холодильника. Он даже шампанское с собой попер, не поленился. Уцелело несколько бутылок при падении…

А ведь придется жрать ворон или крыс, подумал я, открывая слабо скрипнувшую металлическую дверь. Не хватит припасов.

Оградка у кладбища была что надо: ковали ее, видно, с любовью, на века сработали. Чугунная оградка, с шишечками и гербами. И гербы все разные — не гербы бывших союзных республик, видел я такие не раз, а настоящие, геральдические. Щиты, мечи, все как надо. Девятнадцатый век? Такую никакими катаклизмами не сломить. Даже будочка сторожа торчала у входных ворот, вернее, ее остов. Само кладбище было гораздо запущеннее. Памятники еле проглядывали из-за разросшегося бурьяна, низкие кресты и вовсе не заметишь, пока ногой не врежешься.

В глубине кладбища сохранилось несколько часовен, чудом сохранилось, ибо, судя по датам на них, кладбищу было лет двести, не меньше. Одна была особенно примечательна: беленькая такая, из мрамора, что ли, над входом — барельеф ангелочка и эпитафия: «Остановись, прохожий, не обижай мой прах и помни, что я дома, а ты — в гостях». С ятями и ерами допотопными. Цветочки какие-то голубенькие перед входом. Сзади над часовенкой нависал огромный дуб, весь усыпанный желудями. А по бокам земля обвалилась на метр примерно. Получается, часовенка эта на корнях дуба только и держалась непонятно как. А вот там, где земля обвалилась, сквозь сплетение корней виднелись целые кучи костей. И журчало что-то. Странная такая братская могила с ангелочком… хотя, может, чума какая была, да и схоронили полдеревни под это дело…

Дальше пришлось продираться сквозь крапиву и розовые кусты, которые, видимо, кто-то посадил в незапамятные времена, а они разрослись на благодатной почве со страшной силой. За кустами роз открывалось страшное зрелище: здесь словно мародеры прошли — все могилы поразрыты, кости валяются…

Один скелет кто-то разложил аккуратно, заботливо обул в калоши резиновые. А рядом — вот оно, награбленное из могил — целая куча! Какие-то перстни, кольца обручальные, цепочки с крестиками, лежат себе на каменной плите чьей-то, а над ними… Эти деревья были какие-то неприятные, неправильные какие-то деревья. Сразу даже и не дошло, что не то. А когда доперло, то аж мурашки по коже побежали — они все вверх ногами, тьфу, то есть корнями росли. В принципе, если дерево зимой, к примеру, выдернуть из земли и перевернуть — то вроде разница невелика будет. Но это теоретически. А на деле… на деле корни что нависали сверху: страшные, голые, с мелкими нитевидными корневыми отростками, белесого цвета, мертвого такого. И самое мерзкое, что все эти личинки и прочие твари, которые там в корнях под землей водятся, все они вместе с корнями переехали наверх и кишели над головой всеми своими розовато-сизыми хитинами, ползали, оставляя склизкие следы.

— Херня-то какая, — сказал Соболь. — Пошли отсюда. Кладбище и обычное-то лучше не посещать, а уж такое… Рыжье брать не будем?

— Ну его к чертовой матери. Идем. Хотя… Погоди. — Я прислушался. Точно, через такие же розовые кусты, что остались у нас за спиной, кто-то пробирался. Примерно так к северо-востоку. Мутант?

Соболь развернул свое орудие, я предостерегающе поднял руку.

— Тс-с!

Сквозь треск доносилось бормотание, но это был не словесный понос псевдоплоти или говорящего зомби. Человек затейливо матерился, причем не просто так, а к месту: например, уколовшись о шипы, выдал очень сложное построение, которое услышал даже Соболь.

— Эй, там! Обзовись! — крикнул он.

В кустах затихло, потом тихий голос еще раз выругался и спросил:

— Мужики, вы, что ли, живые? Настоящие?

— Какие надо, — ответил я. — Тебе велели — обзовись. Иначе стреляем.

— Не стреляйте, мужики! — завопило в кустах. — Это же я, Скунс!!!

Мы с Соболем переглянулись и поняли, что сюрпризы для нас никогда не закончатся.

Глава двадцатая

Явление Скунса

Человек сидел на вывороченном могильном камне и, буквально трясясь, жевал питательный соево-зерновой батончик, презентованный Соболем. Изредка он опасливо посматривал по сторонам, благодарно — на нас, шумно глотал и откусывал новый кусок.

Это был редкий обитатель Зоны по кличке Скунс. Редок Скунс был не тем, что чересчур вонюч (хотя и это было правдой, мылся он редко); дело было в другом — Скунс являлся бродячим торговцем. Он таскался по более-менее спокойным местам, если таковые в Зоне вообще имелись, и покупал-продавал-менял все, что попадалось. Курс у Скунса был свой, малопонятный — мог приобрести буквально валяющийся под ногами артефакт за внушительную сумму, а мог на какую-то редкость покачать головой — дескать, не надо нам такого добра.

Вместе со Скунсом обычно передвигались двое телохранителей. Иногда они менялись, в последний раз я видел рыжего коротышку по прозвищу Ганс и здоровяка, именуемого Гицель. Четвертым членом команды был носильщик — на редкость тупое существо, прозываемое Промокашка. Любопытно, что в обычном мире Промокашка в свое время занимал какую-то довольно высокую должность: уверяли, что он был директором крупной птицеводческой фабрики, но крупно проворовался и подался в бега. По своей уже упомянутой невероятной тупости и трусости в сталкеры он не попал, но его пригрел Скунс, питавший неясную страсть ко всяческим уродам. Промокашка таскал на себе весь Скунсов груз, а остальные двое его оберегали.

Но сейчас Скунс был совершенно один. Более того, голодный, оборванный, малость израненный и совершенно перепуганный.

— Упырь… — пробормотал он с идиотской улыбкой. — Упы-рик… Черненький ты мой…

Я, между нами, вовсе не против, если меня называет Упыриком или Черненьким кто-то из городских танцовщиц, женского обслуживающего персонала комендатуры и прочих служб для гостей нашего города опять же женского пола. Они такие забавные — им всегда интересно, все ли у меня черненькое…

Но чтобы Скунс…

— Давай теперь целоваться, — буркнул я, но Скунс не уловил иронии. Он проглотил последний кусок батончика и действительно полез с объятиями. Я его отпихнул. Скунс не обиделся.

— Ты чего здесь делаешь?! — спросил Соболь.

— Прятался, потом не смог больше, вышел. Думал, к Тёмным пойду, черт с ними, — объяснил Скунс, запоздало приводя себя в порядок. Его комбинезон буквально висел клочьями, потому он не особо преуспел.

— От кого прятался-то?

— В последний раз — от снорка. Еле-еле отогнал… патроны кончились, но он ушел.

— А где автомат твой? — спросил я.

— Там, в трубе валяется… — махнул рукой Скунс.

— В какой трубе?

— Так я в трубе прятался. Ну, такая… под шоссе. Бетонная. Говно по ней всякое стекает.

— И долго?

— А я считал? Посижу-посижу, задремлю… зашуршит чего — вскинусь… Тёмно — значит ночь, светло — день, а там черт его знает. Припасы кое-какие были… Кончились… А ребят моих того… Положили… И Ганса, и Гицеля… и Промокашка сгинул… хотя он, кажется, меня бросил и удрал, собака худая. Ладно, с ним-то я и потом разберусь.

— Кто положил-то?! — опешил я. Скунса при всех его омерзительных чертах принято было не трогать, вроде как юродивого, вместе со всей командой.