Дэйви

Я уже наведывался в село в одиночестве, два или три раза. Оно было убогое и грязное, с ветхим частоколом, ограждавшим двадцать или тридцать акров земли, и таким небольшим расчищенным пространством вокруг, что было понятно: эти люди должны жить, главным образом, охотой и рыбной ловлей, плюс, может, несколько ремесленников работало для торговли. С северо-восточной дорогой село соединялось гужевой, но с другой стороны села никакой дороги не было. Я приметил три отдаленных дома с довольно большими садиками, два на северо-восточной стороне, и один у задних ворот, который, вероятно принадлежал человеку, называемому тут егерем.

Мы остановились на поросшем деревьями склоне горы, откуда могли наблюдать за этим домом у задних ворот, так как имелась вызывавшая интерес бельевая веревка, и, тут вышла худощавая девица в желтом платье и добавила полную корзину белья к тому, что там уже болталось.

В таких селах егерь имеет больший вес, чем кто-либо другой, кроме главного священника и мэра. Егерь распоряжается всей работой, которой приходится заниматься в дикой местности, устанавливает место и время охоты или рыбалки для любых групп, обычно сам возглавляя их, следит за сезонными и погодными приметами, распределяет все, что бы ни принесли охотничьи и рыболовные группы, и отхватывает со всего лучший кусок. В небольшом захудалом селе, подобном этому, его назначают сообща главный священник и мэр; в баронских селах — их немного в восточной Мохе — он будет торговым менеджером (иногда называется вассалом) самого барона и назначается пожизненно. В любом случае, с сельским егерем шутки плохи, а здесь мы намеревались обокрасть его обожаемую бельевую веревку.

С нашего склона горы мы наблюдали более получаса, следя не только за домом, но и за большой собачьей конурой рядом с ним. После того, как девушка, повесившая белье, пошла обратно внутрь, мы не видели ни души. А также собаки. По роду деятельности егеря, он надолго уходит из дому. И его собаки тоже. А на веревке висело огромное белое платье — его, вероятно, можно разрезать на три или четыре набедренные повязки. Другой материал висел также: маловатое желтое платье, похожее на то, что носила девушка, и целая связка предметов помельче — полотенца, коричневые набедренные повязки. Мы не могли упустить такую возможность.

Лес оканчивался в сотне ярдов от дома и начинался кукурузный участок; был июнь, молодая кукуруза оказалась достаточно высокой, чтобы скрыть человека на четвереньках. Им придется быть мне, так как я был небольшой и не носил зеленой кэтскильской формы, а если меня поймают, по крайней мере, у меня был бы шанс выпутаться с моим моханским акцентом. Мы спустились через лес со склона горы, и я оставил Сэма и Вайлит на опушке леса, пообещав свиснуть, если мне потребуется помощь. Я пополз вперед, между рядами кукурузы, ориентируясь на то желтое платье, словно на цель^[59]. Позднее солнечное утро склонялось к полудню.

Добравшись до края кукурузного участка, я услышал в доме что-то вроде женских голосов, слабых, не похожих на трескотню приходящих домработниц. Бельевая веревка висела между шестом и углом дома, низкого, с разбросанными строениями, и хорошо сделанного с решетками на окнах против волка, тигра и мелких воришек, бродивших по этой глухомани. Мне, наверно, придется пересечь небольшой двор с выходящими на него окнами. Главная дверь дома была напротив меня, а справа, на расстоянии не более двухсот футов, стояли задние ворота сельского частокола. За шестом бельевой веревки я заметил боковую дверь, обращенную к селу, которая, вероятно, была кухонной, потому что прямо снаружи нее находился аккуратный огород с кухонной зеленью. Я прошмыгнул через двор, тогда лишь сообразив, что мы не придумали маскировки для моей рыжей копны волос. Никто не препятствовал мне, а у угла дома, где была прикреплена бельевая веревка, я был надежно скрыт от окон. Я отцеплял с веревки желтое платье, когда дверь частокола со скрипом отворилась.

Вошла седовласая женщина, которая задержала руку на двери, чтобы дать указания кому-то с той стороны, в таком тоне, что тот запомнит надолго: очевидно она застала караульного у ворот, который урвал время, чтобы вздремнуть. Пауза предоставила мне шанс. Я очутился в том желтом платье, а волосатую голову обмотал полотенцем так быстро, что не могу сказать вам, каким образом я это проделал. Собрав оставшееся белье в кучу, я укрылся еще больше к тому времени, когда женщина закончила нотацию и последовала дальше.

В ходе моих действий оказалось слабое место: теперь, когда я стал привлекательной прачкой, будет ли выглядеть уместно, если я прогуляюсь в лес с выстиранным бельем. Я был вынужден отнести белье в дом. Чертовски влажное. Если седовласая женщина была близорукой и поглощенной мыслями, она могла бы принять меня за настоящую хозяйку того желтого платья, поэтому по пути в кухню, я попытался слабо подергивать задницей, как это делают женщины. Не могу считать, что это выглядело очень привлекательно, — неподходящий тип задницы.

Кухня была большой, прохладной, к счастью пустой. Выйдя из села одна, эта пожилая женщина могла идти только сюда. Вероятно, посетительница, — большое белое платье предназначалось для кого-то, фигурой похожего на пивную бочку с двумя прикрепленными крупными арбузами, не могло принадлежать ей.

Из соседней комнаты, где была передняя дверь, долетели голоса. Женщина, которая, должно быть, подошла к окну сразу же после того, как я пересек двор, сказала:

— Мама, это она.

Мать ответила:

— Хорошо, ты знаешь, что делать.

Ничего особенного в этом, но я разочаровался. Молодой голос был хнычущим, полуиспуганным; голос матери — высокий, хриплый, с придыханием, из чего я определил, что хозяйкой белого платья и была она, к тому же любила поесть. Я вспомнил, что слыхал рассказы сельских жителей, как использовать кухонную дверь, и проворно прошмыгнул со своим узлом белья в кладовую, тихонько прикрыл дверь и как раз вовремя прильнул глазом к замочной скважине: вошли «Желтое платье» и ее мама. Эта кладовая должна была иметь проход наружу, но его не оказалось — только одно высокое окно с решеткой. Я попал в ловушку.

Мать была не только толстухой, но и шести футов росту, ее платье, длиной до лодыжек, представляло собой дешевку тускло-черного цвета, а внизу виднелись дорогие туфли из воловьей кожи. Пучок волос обрамлял пурпурный тюрбан, а в ушах качались костяные украшения. Я все же думаю, что хозяин этого дома был таки сельским егерем, трезвым и ответственным, какие они и на самом деле: в кладовой висело охотничье снаряжение, а расположение дома было традиционным для егерского дома. Возможно, когда хозяин находился дома, толстая женщина была образцовой домохозяйкой, ее черное платье и тюрбан припрятывались там, где он не наткнулся бы на них. Одетой таким образом, ей приходилось быть знахаркой и заниматься незаконной деятельностью, однако добрые люди обращались к ней по поводу приворотного зелья, абортов, ядов украдкой.

Она поставила на столе хрустальный шар, такой, каким, я слыхал, пользуются цыгане и бродячие комедианты для предсказаний судьбы, и бухнулась перед ним, спиной к моей замочной скважине, но не раньше, чем я взглянул на ее лицо. Маленькие жестокие глаза, умные и быстро бегающие. Ее, похожий на клюв, нос, оставался острым, тогда как остальное лицо оплыло бледным жиром.

После этого мимолетного взгляда, ее плосколицая дочь, проскользнув мимо, произвела на меня впечатление, очень близкое к нолю. Шедшая к двери, чтобы встретить седовласую женщину, чей стук я услышал, она повсюду выглядела плоской, как будто во время ее взросления — ей было где-то за двадцать — ее мать сидела на ней большую часть времени. Ее приветствие шепотом к седовласой женщине было отрепетированным и неискренним:

— Мир вам, мадам Байерс! Моя мать уже общается с вашей дорогой.

— О. Я не опоздала? — Мадам Байерс говорила как леди.

— Нет. Время — это иллюзия.

— Да, — сказала мадам Байерс и добавила не к месту: — Прекрасно выглядишь, Луррет!