Возмездие теленгера

– Это кому как повезет, – философски изрек Малаха. – Ну что, мужички, разогрелись? Не выпить ли нам чего покрепче?

– Я за, – не задумываясь, согласился Костя, откидывая с глаз белый чуб.

Ему вдруг захотелось отметить такое событие, как приезд в город, да и пиво ему понравилось. Цивилизация, однако! – с восторгом думал он, – Цивилизация! Это тебе не наша околица, три козы да стадо коров. Это город! А в городе, как известно, должно быть весело!

– И я буду, – сказал Чебот. – Нравится мне пить. Я, наверное, пьяницей стану.

– Эх! – воодушевился Телепень. – Гулять так гулять! Мать моя женщина! Только теперь уже мы платим! Костя!..

– Гришаня! – как завсегдатай, оглянулся Малаха. – Сделай нам по двести на брата и закуски сваргань, но всамделишной, не из кошек. – И громко засмеялся, довольный своей шуткой.

Костя подумал, по двести – это много или мало? Мужики в деревне выпивали по три стакана за раз, и ничего, шатались, но не валились. По три стакана – это, конечно, много. А что такое двести? – хотел он спросить у Малахи, да постеснялся, еще засмеет, как Чебота.

Разбитной малый Гришаня принес им под самогон пельменей, квашеной капусты с брусникой, уксуса, а еще черного хлеба и все того же пива. Чебот, который жаждал напиться, с ухарским огоньком в глазах налил себе, как бывалому, по края и предложил так, словно его обуяла вселенская жажда:

– За дружбу!

Выпили со смаком, закусили с удовольствием.

– Хорош самогон, ничего не скажешь, – высказался Телепень.

Снова выпили за приезд, за знакомство, за дружбу, поели, еще раз выпили и еще, ведя бесконечные разговоры о рыбной ловле, о «промыслах» и, конечно, о бабах. Косте хватило ума не упоминать Верку Пантюхину – вовсе не из-за Чебота, который навострил уши, а из-за того, что Верка наверняка обиделась бы, поэтому он все больше молчал и слушал.

– В Каменке, как и у вас в Чупе, с бабами напряженка, – рассказывал Малаха. – У некоторых по три неофициальных мужа.

– Как это?! – глуповато спросил Телепень.

– Не по-русски это, – согласился Костя.

Минут десять с азартом обсуждали эту тему. Потом заговорили о харчах.

– У нас «промыслы» богатые, – откровенничал Малаха. – Осенью мы по сто банок тушенки на семью заготавливаем.

Врет, наверное, отрешенно думал Костя, чувствуя, что пьянеет. По сто это что-то много, больше, чем за два года в Лоухах. За такой «промысел» бьются смертным боем. Да и не бывает в наших краях таких «промыслов». Сказки все это. Заливает.

– А где у вас эти «промыслы»? – спросил он и почувствовал, что язык у него заплетается.

– Э-э-э… – хитро погрозил ему пальцем Малаха. – Это корпоративный секрет.

Костя хотел спросить: «Какой секрет?» – но не спросил. Секрет так секрет, как бы он ни назывался. Все после этого посмотрели на него, как на врага народа, мол, чего пристаешь к хорошему человеку, видишь, он свой, таежный, значит, врать не будет. Какой смысл ему врать? Но об этом никто не думал. Всем было весело и очень интересно.

– Да мне как-то все равно, где этот ваш «промысел», – пошел на попятную Костя и почувствовал, что в его искренность никто не верит, даже свои. Слишком большую ценность имел любой «промысел», а тем паче такой богатый, дающий по сто банок в одни руки. Да за такой куш иной мать родную продаст!

– Если угостите, так и быть, расскажу, – пообещал Малаха, – но не о «промыслах», а о заводах на востоке.

– А что такое заводы?! – загорелся Чебот, забыв о своем конфузе, и посмотрел на Костю, мол, ты о заводах тоже ничего не знаешь и потому молчи, а потом, улыбаясь, как родной маме, потянулся за самогоном, на лице у него застыло радостное предвкушение.

Снова выпили и сразу снова налили. Пельмени были дюже вкусные, как домашние, а хлеб – настоящий, пахучий. Костя с ужасом отметил, что количество самогона в бутылке совсем не убывает, напротив, ему показалось, что его даже стало больше. Как же мы все это осилим? – тяжело думал он и вдруг понял, что пьян так, как бывали пьяны мужики в деревне. Это ему совсем не понравилось, и он решил вести себя тихо, осторожно, чтобы никто ничего не заметил и чтобы к нему быстрее вернулось прежнее чувство трезвости, поэтому он некоторое время не участвовал в разговоре, а только слушал.

Но Малаха, вместо того чтобы объяснить, махнул рукой и сказал так, как дают бесплатный, но очень дельный совет.

– Вы, ребята, в городе-то поосторожнее, – громогласно заявил он. – Вербовщики здесь на нашего брата давно глаз положили! Звери, а не люди! Любят они деревенских, любят! О-о-о-х как любят! И знаете почему?

– Почему? – добродушно осведомился Телепень.

– Потому что, – огорошил их Малаха, – деревенские неотесанные, дуб-дубарем, ничего не понимают в городской жизни и вам легко голову задурить! Верно я говорю?! – потыкал он Костю здоровенным, крепким локтем.

С этим было трудно не согласиться.

– Верно… – кисло ответил Костя.

– А если подпишете договор, – поучал Малаха, не замечая, что они приуныли, – или даже, не дай бог, крестик поставите, то поминай как звали. С тех заводов и рудников никто не возвращался! Схватят под белые ручки и: «По тундре, по железной дороге умчит курьерский Воркута – Ленинград…» – пропел Малаха неожиданно приятным голосом.

И сразу стало ясно, что он умеет и любит петь и что делает это с превеликим удовольствием.

– Почему? – спросил Чебот. – Почему «под белые ручки»?

– А кто будет работать? – выразительно посмотрел на него Малаха. – Нефть качают за границу – раз! Газ качают за границу – два! Считай, задарма! Это те же самые «промыслы»! А почему?! Почему?! – Он снова потыкал Костю здоровенным, крепким локтем.

– Откуда я знаю? – ответил Костя, хотя ему было интересно услышать что-то новенькое о «промыслах» и понять суть их появления.

– Потому что отсюда, – поучительно сказал Малаха, – все идет прямиком за океан, к дядюшке Сэму и в эту самую недобитую Англию. Едрить ее налево! Или уран для ядерных бомб! Он же радио-ак-тив-ный! После него люди долго не живут, поэтому на тех рудниках работать нельзя ни за какие деньги. Лучше в тайге гнить! – заключил он.

Костя смутно уловил его жизненное кредо: жить на свободе, а не на каторге. В чем-то он был солидарен с Малахой, даже очень солидарен. Однако кое-чего не понял: какая заграница, какой дядюшка Сэм и какая радиация? Об Англии-то он знал из «Справочника молодого моряка», что это такие острова на западе Европы, на которых живут англосаксы. Чебот и Телепень вообще восприняли слова Малахи как тарабарщину о тридевятом царстве. Ничего не поняли. О радиации они, конечно, тоже слышали. Кто о ней не слышал? Это такая штука, которая убивает не как ружье или капкан, а исподволь, тихо, незаметно. Старшие в деревне так и стращали: «Западнее Парашки не ходи. Подцепишь эту самую радиацию, и поминай как звали – высохнешь, как сосна на ветру». Но все равно расспрашивать не посмели, боясь снова попасть впросак, только покосились на Костю, понял ли он хоть что-нибудь, а если не понял, то им сам бог велел не понимать. Костя же отстраненно подумал, что тот мужик с острыми глазами и есть вербовщик, иначе зачем ему на нас пялиться, а потом делать вид, что он нами не интересуется?

– Да вы что, мужики, – со смехом догадался Малаха, – совсем темные?! Гы-гы-гы! Ладно, так и быть, – смилостивился он, – просвещу я вас, но вначале давайте выпьем еще по одной.

Завороженные его обещаниями, они дружно взялись за граненые рюмки. И тут выяснилось, что пить больше нечего, что они за интересными разговорами приговорили по двести граммов каждый, и хоть бы в одном глазу. Снова позвали Гришаню и потребовали на этот раз молочного поросенка и, конечно же, самогона, который пился, как роса, и очень, ну очень всем нравился.

Гришаня обслужил так быстро, словно только и ждал этого момента, и настоятельно попросил расплатиться на месте. Костя под одобрительное возгласы Чебота и Телепня полез в карман и не сразу, а лишь с третьей попытки нашел деньги. Малаха расчувствовался, обнял их своим руками-клешнями и поведал: