Возмездие теленгера

Раздались быстрые шаги, и улицу трусливо пересек еще один человек. Больше ничего не произошло. Они подождали и пошли дальше, но уже осторожно и крутили головами, стараясь вовремя заметить опасность.

Костя догадался:

– Легкой жизни здесь нет. Кончился город. Магазины разграблены, жратвы нет, народ напуган. В деревне лучше.

– Во… точно… – согласился Телепень, показывая на витрину: – «Соки-воды». А я соков в жизни не пил.

В темной, как поверхность моря, витрине ничего не было видно. Дверь в магазин была выбита и давно заросла травой.

– Что же со страной сделали, – спросил Костя, – если здесь такой разгром?

Чебот посмотрел на него, как на полоумного: мол, чего болтать о том, о чем не имеет смысла болтать, и вообще, хватит выказывать ученость, мы сами жизнью ученые.

– Знаете что?.. – возмущенно сказал он. – Кончайте трепаться. Нам еще рынок надо найти.

Костя устыдился и замолк. Телепень некоторое время еще бухтел:

– У людей все было… просрали… профукали…

А Чебот возгордился, что осадил Приемыша, и криво усмехнулся:

– Будет тебе наука!

На перекрестке стояли дома, похожие на кубики: грязно-белые, окантованные темными рейками, краска на которых давно облупилась. Через дорогу высилось здание с колоннами, дальше дорога с горки убегала к озеру. А еще их удивили деревья, они здесь были большими, можно сказать, как у них в оазисе вокруг деревни.

Рынок они нашли случайно. Если бы из подворотни, как черт из табакерки, не выскочил какой-то парень вороватого вида с выпученными от страха глазами и Костя, чисто из лихачества, не подставил бы ему подножку, они прошли бы мимо и топали бы аж до самой Онеги, не зная, что прошли мимо своей судьбы. Но Костя заставил парня кувыркнуться, выронить тяжеленную связку сухой рыбы. И тут из переулка выскочила толпа, в большинстве своем состоящая из тех, кто ехал в поезде, и судьба предстала перед Костей в виде здоровенного патлатого мужика в джинсовой засаленной куртке и с мятым, словно после долгого сна, лицом.

Парня схватили и под радостные крики «Поймали вора!» потащили туда, откуда он сбежал. По пути его тузили от всей души, но не так чтобы жестоко, а больше для острастки и чтобы злость выместить.

А патлатый мужик в джинсовой куртке бросился к ним, как к родным, и заорал:

– Спасибо, ребята! У меня товара потянули на пять тысяч, едрить его налево! – Он показал на здоровенную связку лещей. – А я вас узнал, вы с нами ехали! – обрадовался он так, словно они были из одной деревни.

Был он примерно как два Телепня, вместе сложенных, квадратный, как тюк с сеном. Под курткой бугрились мышцы, от этого локти у него не прилегали к телу, а торчали в стороны, как кулисный механизм у паровоза.

– Ехали, – признался Костя, вовремя сообразив, что мужик не сулит им никакого подвоха и что он свой – таежный, рыбак, должно быть. Но больно здоров, как бронетранспортер, ей-богу!

Узнав, что им надо продать птицу, он обрадовался еще больше:

– Идите за мной и ни с кем не разговаривайте. Я вам бизнес сделаю, едрить его налево!

На рынке, который располагался под покосившейся крышей и представлял собой мрачные, темные ряды, полные продавцов и редких покупателей, к ним сразу стали приставать и даже хватать за полы:

– Продай уточку! Дорого дам! Триста рубчиков!

– Рябчик? Почем?!

– Покажи товар! Давай меняться! Пятьсот целковых! – громогласно кричал здоровенный мужик, похожий на юродивого. При этом он страшно скрежетал зубами и строил самые зверские рожи.

Костя шарахнулся от него, как от буйнопомешанного. Телепня, который от шума и толкотни впал в прострацию, он толкал перед собой, следя чтобы у него в толпе не свистнули птицу.

Мужик в джинсе упорно тащил их через все ряды. Завел в какой-то курятник, бросил:

– Ждите! – и пропал.

Пахло кухней и подгорелым маслом. Где-то рядом пискнула крыса. За тонкой стенкой гудел возмущенный рынок.

Чебот посмотрел в дверную щель и выразительно покосился на Костю, мол, ты у нас начальник, ты и решай:

– Бахнут нас здесь! Святые угодники! Точно бахнут!

Костя с перепугу полез за пистолетом. Но бахнуть их не успели, мужик в джинсе вернулся с каким-то узкоплечим и косоглазым поваром в сером колпак.

– Свежее? – только и спросил косоглазый с китайским акцентом.

– Свежее, – подтвердил Костя, пряча оружие.

– Беру!

Он сунул Косте в кулак деньги, схватил птицу и так же внезапно исчез, как и появился.

– Ну что?.. – то ли спросил, то ли предложил мужик в джинсе. – По пивку за сделку? Я угощаю! Едрить его налево!

– Не-е-е… – испуганно замотал Телепень головой. – Я пиво не пью…

– Лимонада купим, – тут же нашелся мужик.

– Я пью, – необдуманно заявил Костя, хотя не знал, что такое пиво, а тем более лимонад.

Крепче самогона ничего не бывает, храбро подумал он.

– Я тоже… святые угодники… – согласился Чебот, по его взгляду невозможно было понять, боится он или нет. По крайней мере, «тулку» он сжимал решительно, а глаза его, черные, как две бусины, буравили незнакомца, словно дрель.

– Ладно… – махнул Телепень, – попробую. Но, чур, много не пить, – попросил он, – а то мне мамка не велела.

К его слезной просьбе отнеслись, как к просьбе малолетки, то есть несерьезно и с насмешкой, хотя издевались недолго.

– Это как получится, – весело глядя на них, сказал мужик. – Кстати, меня Малахием зовут. Можно просто Малаха, не обижусь. А вы откуда?

– Из Чупы, – быстро соврал Костя.

– Земляки! Едрить его налево! – еще пуще заорал Малаха. – Я же из Каменки, едрить его налево!

– Ага! – на всякий случай сказал Костя, хотя даже не представлял, где находится эта самая Каменка и проезжали ли они ее вообще.

– В тридцати километрах от Кеми. Топали всю ночь, – пожаловался Малаха, – едрить его налево!

Они снова прошли через рынок, но в другую сторону. Малаха бросил кому-то по пути:

– Земляки, приглядите за товаром!

– А ты куда?

– Пойду угощу парней, едрить его налево!

– А-а-а… ну да, ну да… – понимающе ухмыльнулись в ответ и свежо заулыбались, словно провожали на нужное, а главное – благородное дело.

Они выскочили следом за Малахой, но не на ту улицу, по которой шли давеча, а в лабиринт каких-то дворов, где под ногами хлюпали огромные вонючие лужи, гнили бочки, сети и мешковина, пахло мочой и тухлой селедкой, где темные личности пили и закусывали, сидя на земле среди этого хаоса. Лабиринт закончился деревянными покосившимися воротами, за которыми открылся простор и блеснуло озеро. В запущенном парке стоял позеленевший памятник с десятком древних пушек, которые неожиданно привели Чебота в неимоверный восторг. Он посидел на каждой, заглянул каждой в ствол и заявил, что им в деревне как раз таких не хватает для обороны. На что Малаха со знанием дела сообщил:

– Фигня все это! Они не стреляли лет триста!

– Как?.. – удивился Чебот и, конечно же, не поверил, решив, что его разыгрывают, слишком грозными и внушительными выглядели пушки.

– А ты посмотри, какой год. Едрить его налево! Погляди!

– Ну?.. – Чебот растерянно обратился за помощью к Косте.

Кося взглянул и сказал:

– Одна тысяча семьсот семнадцатый.

– Ну и что?.. – спросил Чебот, предвкушая, что их новый знакомый крупно ошибся и что сейчас он над ним от души посмеется.

– А сейчас какой год? – ядовито поинтересовался Малаха, и в его взгляде появилось презрение. – Едрить твою налево! – Он уставился на них, как на самых больших, мягко говоря, чудаков.

– Какой год? – все еще не веря, спросил Чебот у Кости.

– Две тысячи пятьдесят третий.

– Мать моя женщина! – сказал Телепень и задумчиво почесал голову. – Мудрено сотворено!

В общем, Чебот был посрамлен, однако не сдался:

– Какая разница, какой год, главное, чтобы стреляли!

Но его уже никто не слушал. Всем стало ясно: опозорился Чебот так, что дальше некуда. Так могли опозориться только малолетки у них в деревне, но никак не многоопытный Чебот, сын полупопа-полушамана, почти что интеллигент в третьем поколении.