Ностальгия

Оскаленные морды все ближе. Они уже что-то скандируют по-своему, потрясая кулаками. Все эти свои “ли-бер-тад” и прочее. Не понимаю ни слова из их галиматьи. Толпа заводится все больше. В руках у многих мирных демонстрантов толстые плети обрезиненного кабеля — импровизированная резиновая дубинка, и обрезки водопроводных труб. Мирная демонстрация накатывается на нас, словно прибой из клыков и когтей. Беспилотники орут над самыми головами: “Передвижение граждан несанкционировано. Массовое мероприятие несанкционировано. Во избежание насилия немедленно остановитесь, поднимите руки и сядьте на землю!”. Толпу это только заводит.

— Солдаты — вы служите преступной власти! Мы — ваши братья! Мы выражаем свою волю! Это мирная демонстрация! — надрывается плюгавый дирижер.

Видал я в гробу таких родственников. Кровь стучит в ушах. Мирная демонстрация накатывается на заграждения. Мирные демонстранты накидывают на колючие спирали лохмотья и приминают их своими телами. Мирные демонстранты орудуют ломами, выворачивая опоры заграждений. У мирных демонстрантов в первых рядах морды замотаны в мокрые тряпки, чтобы газ на них меньше действовал. Они так близко, что акустические усилители шлемов доносят до нас команды их невидимых командиров, их сержантов и лейтенантов. Они слитно кричат что-то, и мирные демонстранты передают их крики по цепочке. Замотанные рожи выталкивают вперед из своих рядов женщин.

— Мы хотим, чтобы нас услышали. Мы мирные люди! Среди нас женщины!! Солдаты! Братья! Дайте нам пройти! — еще гремит голос оратора, но уже “аванте, аванте!” — мирные демонстранты устремляются в атаку.

Слитный залп из подствольников. И еще один. И еще. Словно хлопушки на карнавале, дымные хлопки покрывают все — воздух, замусоренную палубу, толпу людей на ней. Тяжелый дым стелется волнами, призраки проступают из него, они накатываются на цепь нациков, мирные жители, они обрушивают на поднятые навстречу щиты свои дубинки и трубы, они валятся в дым, топчут упавших, бегут по их телам, стремясь вырваться из ядовитой пелены, нацики держат строй, прогибаются под суровым натиском, но держат, еще минута, и страшное давление разорвет, разметает их цепь, мы делаем пять шагов вперед и упираемся плечами в их тела, создаем живые упоры. Ярость бродит в нас, секунда — и мы поднимем тут все на штыки, но газ валит уже и самых наглухо закупоренных и крепких, и они снопами валятся нам под ноги, и через пару минут вся улица — как огромное задымленное поле боя, заваленное телами и искореженными машинами. И мы делимся на первый-второй, закидываем винтовки за спину и вместе с гвардейцами начинаем таскать бесчувственные, пузырящиеся слюной и с мокрыми штанами, тела, складывать их в фургоны почти штабелями. Я надеюсь, что тот, кому повезет подобрать ублюдка-оратора, догадается от души пнуть его между ног.

К нацикам подходит подкрепление и муравьиные колонны вновь штурмуют башни.

Ротный — крутой служака, бронзовые яйца. Когда-то, как и я, он тоже был на Форварде, правда, во втором составе. Еще рядовым. Бойца он чувствует печенкой, этого у него не отнять. Обычно, слова доброго из него не выжмешь. Но сегодня он щедр необычайно.

— Третий взвод — молодцом! Благодарю за службу! — приходит циркулярное сообщение по ротному каналу.

Мы все, кто у полевой кухни, с пластиковым котелком в руках, кто в отдыхающей смене, сидя на замусоренной бетонной палубе, спина к стене, кто в карауле, все мы разгибаемся и как один выдыхаем — “Служу Императору!”. Мелочь, а приятно. Приятно от того, что твое напряжение сил, выкладывание на полную катушку не прошли незамеченными. Приятно само по себе — тебя оценили, приятно с прицелом на будущее — благодарность командира, плюс в послужном списке, несколько кредитов премии к окладу.

Сидеть, вытянув ноги, и ничего не делать — очень необычное занятие. Позволяю себе отдохнуть и даже вдремнуть часок, сидя на тротуаре на подложенном под зад пончо. Так чуток помягче. Отделение чистит перышки, кто ест, кто спит, кто с оружием возится. Нгава бдит в карауле, расхаживает чуть поодаль вдоль улицы. Его очередь. Где-то далеко впереди — оцепление, за сутки оно продвинулось в глубины Латинских кварталов. Мы теперь как бы в тылу, только скотовозы, тяжело гудя, продолжают сновать мимо нас туда-сюда, развозят добычу. Мы уже знаем, что задержанных увозят во временные фильтрационные лагеря, разбитые на побережье, в восьмидесяти километрах к югу от Зеркального. Мы будем балдеть еще часа четыре, пока не придет наша очередь сменить первый взвод. Море времени, хватит и выспаться и за жизнь потрепаться. Сидим тихо, даже взводный угомонился, спит, завернувшись в пончо и подложив под голову походный ранец. Редкие прохожие стали появляться, этот район очищен, город постепенно оживает, не может он вечно так сидеть, поджав хвост, и вот уже тянутся в открывшиеся магазины первые, самые смелые, домохозяйки, косятся опасливо, по-быстрому обходят нас по другой стороне улицы. Тут все чужие, и те, кого увезли, и те, кто остался, и мы не расслабляемся — Нгава внимательно смотрит вокруг — мало ли — швырнут гранату, или бутылку с кислотой, или просто камень бросят. Но пока тихо. То ли народ не отошел от шока, когда двери квартир вылетали под ударами картечи, то ли в отсутствие самых крикливых запал стал не тот. Маленькая девочка, совсем крошка, шлепает одна-одинешенька. Нгава косится на нее недоуменно, не знает, что предпринять. Вроде не должен никого пускать, но этот карапуз — как его остановишь? И вокруг никого. Девочка подходит к сидящему у стены Крамеру. Генрих разложил на коленях, поверх расстеленной нательной рубахи, детали разобранного М6, любовно протирает их, чистит специальной щеточкой из комплекта ЗИПа. Девочка стоит в двух шажках от него, пялит черные глазки, не решаясь подойти ближе. Во все глаза смотрит за руками Крамера, он совершает совершенно немыслимые для нее действия, собирая из металлических козявок и загогулин что-то черное и большое.

— Дядя, а ты пушку делаешь? — наконец изрекает дитя.

Мы все замолкаем, откладываем стволы и ложки, во все глаза наблюдая за пулеметчиком. Верзила Генрих угрюмо сопит из-под открытого забрала. Не отвечает, продолжая собирать пулемет.