Поиски путей (СИ)(Лестница из терновника 2)

Мягкий весенний свет из открытого окна золотил его волосы, ветер играл выбившейся прядью, листками бумаги на столике — солнечный свет растопил лёд в иссиня-серых глазах Ар-Неля. В его тоне Анну услышал не отвратительную покорность судьбе, а ту самую, отчаянно желанную нотку — насмешливый вызов и призыв одновременно. Но ведь — невозможно, невозможно! Именно с Ар-Нелем всё, чётко и верно перечисленное — невозможно!

— Этого не будет, — еле выговорил Анну — в горле ком стоял. — Не смогу тебя унизить.

— Анну, ты видишь, — весело продолжал Ар-Нель как ни в чём не бывало, будто и не говорил о кошмарных вещах, как о самых банальных житейских пустяках, — ты сам видишь, дорогой мой, насколько мне выгоднее победить тебя? И тебе это тоже выгодно, кстати. Я сделаю всё, чтобы ты страдал поменьше, ты будешь уважаем и любим в качестве моей…

Кровь бросилась Анну в лицо. Призыв? Да демона он призывает, а не человека! Анну вскочил, схватил Ар-Неля за воротник, поднял и подтащил к себе — ожерелье Ча из светлых жемчужин порвалось, жемчуг раскатился по полу.

— Не смей так говорить! — рявкнул Анну. — Не смей так думать, северянин! Я — я бы просто умер, и всё, но этого тоже не будет, потому что не будет никакого поединка! Между нами — границы, вера! Мы — вассалы разных владык, тебе ясно?! Мне надо предать Льва, надо веру, надо предать Лянчин, надо предать отца, мне надо себя предать — чтобы скрестить с тобой мечи — но этого не будет. Точка!

Лицо Ар-Неля тут же превратилось в снежную маску северянина-аристократа — ещё более холодного, чем здешние бойцы.

— Конечно, не будет, — сказал он, чуть поведя плечом. — Отпусти, сделай милость, мою одежду — это неприлично. Я вижу, моё общество тебе наскучило: нельзя слишком долго досаждать правоверному Львёнку грамматикой и фривольностями, не так ли?

Анну безнадёжно опустил руки. Сказал, глядя, как Ар-Нель поправляет рубашку:

— Прости меня. Я… я вообразил, Творец знает, что. Мы — аристократы, так? Бойцы из разных Прайдов? Нам можно быть друзьями, только друзьями — и я больше не посмею… да и то… всё это глупо. Не уходи.

Ар-Нель взглянул с очевидной иронией.

— Твоя дружба стоила мне подарка, присланного Матерью. Полагаешь, Мужчина может дружить с Юношей на равных? У нас говорят, что у Юноши из хорошей Семьи не бывает друзей — только слуги, враги, никто и возлюбленные, но тебе я поверю. Твоя душа заточена иначе — давай попробуем остаться друзьями. Но в этом случае — будь добр, Анну, не распускай руки, если поединок не заявлен.

— Ты оскорблён? — спросил Анну. — Я не хотел.

— Отнюдь, — Ар-Нель стряхнул с кончиков пальцев воображаемую воду, как баска, наступившая на сырое место. — Я по-прежнему готов учить тебя читать, дорогой Анну — если ты в состоянии слушать. И — обещаю не дразнить тебя больше… по крайней мере, во время наших уроков.

— Спасибо, — буркнул Анну мрачно. Последняя реплика Ар-Неля то ли рассердила, то ли рассмешила его.

— О, всегда пожалуйста. Итак. Мы рассмотрели знак "Ль", — продолжал Ар-Нель как ни в чём ни бывало. — Теперь "А" и "Ни" — они почти не отличаются от наших в классическом начертании, только…

Анну следил за его рукой, держащей кисть — и ругал себя про себя последними словами. Северянин был далёк, как одинокая звезда на здешнем ночном небе, чёрном, холодном и пустом, ужасном, как бездна преисподней — и Анну всё яснее понимал, что его желанная война Ар-Неля не приблизит, а ещё отдалит. Случись война — настоящая война, вторжение, армия на армию, горящие города, победный марш среди этих пустых снежных равнин — глаза цвета льда не вспыхнут, а погаснут. Навсегда. Северяне не умеют вожделеть к врагам, у северян нет азарта, северяне, язычники, молящиеся Случаю, никогда не уверуют по-настоящему, потому что никогда не склонятся перед Предопределенностью, данной Творцом. Ненависть северян холодна, как снег — греет их дружба, их доверие, их любовь…

Но их врагам этого не видать. Поэтому трофеи с севера вянут ослепительно и мгновенно, не успев превратиться в настоящих женщин, без цветения, не принеся плода.

Я могу возглавить одну из лянчинских армий, думал Анну, глядя на солнечные блики в волосах Ар-Неля. Если на то будет милость Творца и воля Льва, я пройду по этой земле, как никто и никогда. Если Взор Божий и дальше будет взирать на нас, я войду в этот город — и волчата приведут пленного Ча ко мне… если только ему удастся уцелеть… Он будет связан, обезоружен — а в его глазах не будет ярости, похожей на жажду — только надменный холод Севера. И если я его ударю, он рассмеётся мне в лицо — и всё. Превратит меня в прах. Мне останется пойти и умереть — в бою или как-то ещё — всё равно. Я ничего не получу; в лучшем случае — моим будет его раскромсанное тело, которое спустя малое время покинет душа.

Не стоит обманывать себя, воображая, как я убью Ар-Неля и буду жить прекрасными воспоминаниями, думал Анну. Ничего не выйдет. Творец показал мне его, чтобы я постиг что-то… а я не понимаю и малодушничаю. Если свести все эти терзания к самой простой и циничной мысли — я боюсь сражаться с ним всерьёз. Как бы ни обернулся этот бой — он будет проигран. Смертельно.

Вот что будет с войной на севере — вдруг пришла Анну ослепительная мысль. Как бы ни обернулась кампания — мы проиграем. Мы тяжело проиграем, как Лев этого не понимает?! В лучшем случае — будем убивать, убивать и убивать без счёта и меры, будем идти вперёд по колено в крови — и получим пустые холодные города, в которых столько же пользы, как в ледяных горах.

Жить здесь? В холоде и мраке, на полубесплодной земле, бледно расцветающей на пять-шесть лун, чтобы остальное время лежать под снегом? Чем тут жить — знают северяне, а северяне не будут нашими, они умрут… а умирая, заморозят наши сердца.

Я не буду воевать на севере, решил Анну.

Эткуру он встретил в коридоре, освещённом маленькими жёлтыми фонариками — по дороге в покои гостей. Остановил, взяв за локоть.

— Что ты, брат? — спросил Эткуру. Он слегка удивился, но и не подумал раздражаться — в последнее время Львёнок Льва выглядел повеселее, чем обычно.

— Уйдём в сад, — сказал Анну. — Надо поговорить.

— Зачем — в саду? — ещё больше удивился Эткуру, и Анну отметил его рассеянную улыбку, не виданную на лице Львёнка Льва с самого дома. — Холодно в саду. Сегодня сыро, ветер — отвратная погода… Хочется выпить вина и посидеть в тепле.

— Пожалуйста, брат, — сказал Анну насколько мог проникновенно — и Эткуру улыбнулся заметнее.

— Жарко тебе в здешнем холоде, да, Анну? Щёки горят у тебя, — и остановился. — Ты не болен, брат?

— Я объясню — всё. Только — уйдём из дворца.

Эткуру пожал плечами, пошёл.

После холодного и свежего, но ясного дня вечер и вправду настал редкостно гадкий — погода на севере менялась рывками. Моросил мелкий дождь, и серые сугробы, покрытые грязной наледью, оседали под ним, расплываясь в широких лужах. Ледяной ветер швырял в лицо водяную пыль; низкое мутное небо завалилось на крыши, темень рассеивали только красные и жёлтые фонарики, горящие у дворцовых стен — но уютнее от их света не делалось. Оскальзываясь и обходя лужи, отошли подальше от входа в покои. Анну остановился под фонарём: ему хотелось видеть лицо Львёнка Льва. Эткуру запахнул плащ, накинув капюшон.

— Что тебе тут надо, брат? В доме нельзя было?

Анну тронул его за плечо.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь слышал.

— Там никого и нет — кроме наших.

— Наших — и не хочу. Когу не хочу. Наставника. Даже волков… погоди, брат. Я вот что подумал. Когу пишет письма Льву, Наставник их правит, а после отдаёт волку-гонцу. Так?

— Да, — Эткуру смотрел непонимающе, на его лице отражались только холод и нетерпение. — Зачем спрашивать ерунду?! Ты же знаешь.

— А почему ты не диктуешь писем? — спросил Анну. — Сперва ты говоришь, что хочешь изложить в письме, потом Когу записывает, а Наставник правит. А если Когу неточно записывает? А если Наставник приписывает что-то от себя?