Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)

Человек взмахнул руками, как бы в удивлении, и покачал головой.

— Журналист оказался упертым, и отказался удалить запись. Более того, он сказал, что обязательно сообщит об этом ужасающем, с его точки зрения, нарушении закона и прав человека наверх. Армейскому командованию и властям, вплоть до канцлера и президента, если понадобится. Афганец-то потом умер, так и не придя в сознание — удар у сержанта был поставлен как следует. Это был очень известный журналист, вхожий в высокие кабинеты, и он выполнил свое обещание. Скандал разразился нешуточный. Наш взвод расформировали, Ади вышвырнули из армии, нашего лейтенанта понизили в звании. А я ушел сам. Знаешь, почему?

Ронни уронил голову на грудь и ничего не ответил.

— В тот день я понял, что служил не тем, — задумчиво сообщил высокий человек, рассматривая отблески на стволе. — Закона — нет. Никакой закон не оправдает того, что отличные бойцы оказались на улице по вине глупого идеалиста. Права — нет, кроме того, что ты выгрызаешь себе сам. Есть только солдатская честь, да еще, пожалуй, достойная плата. И именно сейчас и первое, и второе в унисон говорят мне, что ты должен умереть, дон Ронни. Будь ты человеком чести, ты принял бы ее достойно, стоя в полный рост, с свободными руками и равнодушием в сердце. Но увы — вас, итальянцев, бесполезно чему-то учить.

Он взвел курок, плавным движением направил пистолет прямо в макушку сидящему на стуле человеку и потянул спусковой крючок.

А через минуту вышел из задней двери ресторана «Ла Стацьоне», и куда направился дальше — совершенно неизвестно.

Жара. На пустынных улицах Роанапура царствовала жара.

***

Глава 11, где изумленной публике открывается печальная истина о всезнающем ЦРУ

Где-то на окраине Роанапура, на небольшом холме, окруженная пальмами, стоит скромная католическая церковь. Нет в ней пышности и роскоши золотых православных храмов, но нет и показного протестантского аскетизма. Прямые, строгие линии, из материалов — только дерево и камень. В этом есть какая-то невозмутимая правильность, как безупречно правильны стены пещер и утесы посреди моря.

А еще камень хорошо удерживает ночную прохладу, что имеет особенное значение для постоянно купающегося в жаре Роанапура. Именно этим обстоятельством было обусловлено то, что Эда сидела сейчас внутри, в одной из маленьких темных исповедален, забранной со всех сторон частой решеткой. Правда, она не молилась и не исповедалась.

Оперативники ЦРУ не могут позволить себе религиозных убеждений.

На коленях у Эды был раскрыт небольшой ноутбук, и девушка напряженно вглядывалась в экран, по которому мельтешили непонятные зеленые линии. Если проявить немного фантазии, то в пересечениях линий можно было уловить нечто вроде карты, а веселые перемещающиеся желтые и красные точки тоже, наверное, что-то обозначали.

— А вы быстрые ублюдки, ребята, — прокомментировала Эда очередное движение точек, взмахнув зажженной сигаретой. В обычной церкви такое поведение — курение, использование исповедальни не по назначению, и вдобавок злословие — было, конечно, абсолютно недопустимо, и любую монашку, позволившую себе подобное, давно бы отправили на покаяние и длительную епитимью.

Но эта церковь не была обычной.

Не отрывая взгляда от экрана, Эда вытащила из кармана своего монашеского одеяния мобильный телефон и набрала короткий номер.

— Они двигаются, — сообщила она коротко. — Да, «Оскар-Майк», направление — юго-запад, прямо мимо вас и дальше. Полагаю, что да, прямиком от Балалайки, заказчика. Нет, пока нецелесообразно, они еще в пути, но я отслеживаю ситуацию. Будьте наготове и держите своих «комариков» под парами. Конец связи.

Девушка отложила телефон и снова задумчиво уставилась на ноутбук.

— За чем же вы там гонитесь, ушлепки? И почему это так интересно нам?

Она покачала головой и закурила новую сигарету.

***

На море вечер. Это всегда красиво. И не потому, что «огромный пылающий шар солнца быстро, как всегда бывает в тропиках, заваливался за черную вогнутую арку горизонта», как любят писать романтики, а просто потому, что это не дымный промышленный ландшафт больших городов, и не унылые серые стены офисов, где большинство таких, как я встречают и рассветы, и закаты. Это природа, величественная и естественная, то место, где чувствуешь себя… ну да, на своем месте.

Пройдя почти целый день полным ходом, «Черная лагуна» бросила якорь уже в сумерках, где-то в видимости берега. Каботажное у нас плавание, похоже, намечается — но ни я, ни девчонки к другому пока что не готовы. Сегодня хотя бы обошлось без морской болезни, хотя осталось неясным, произошло это из-за мореходного мастерства Датча, или по причине того, что нам не хотелось болеть.

Шататься по коротким изогнутым коридорам катера, приставая с дурацкими вопросами к каждому встречному мне в конце концов надоело, и я выбрался наружу, благо там места было достаточно для всех. Реви и проснувшаяся уже Алиса, конечно, заняли самые лучшие места, постелив подстилки прямо на крыше рубки и наслаждаясь последними лучами солнца. Алиска, конечно, переоделась в купальник — это за ним, наверное, она меня и посылала, в первую очередь. Остальные рассыпались парами горошин на палубе, у торпедных аппаратов, старых «эрликонов» и прочего полезного инвентаря. Я, как самый важный член экипажа, конечно, тоже забрался на крышу — поближе к прекрасному. Реви зыркнула недовольно, но подвинулась. Алиса просто блаженно улыбнулась, не открывая глаз, закрытых темными очками-авиаторами. Откуда они у нее взялись вообще? Я огляделся.

Море было цвета расплавленного золота, медленным и густым, как металл, а темнеющая вдали суша выглядела просто застывшей глыбой, которая неуклюже плавала среди всего этого светящегося великолепия. И облака… они тоже были золотистыми, с темным оттенком благородной меди, неподвижными, как на прекрасной картине, и только легкий бриз иногда напоминал, что все это реально, что это — по-настоящему. Я устроился рядом с Алиской и прикрыл глаза.

Нагретая со дня крыша под нами, плеск волн, легкое покачивание катера, ощущение горячего, гибкого тела рядом — даже и не знаю, чего еще желать можно в таких условиях, любая жалоба или пожелание сейчас звучали бы как святотатство.